Это не моя. Это машина моего лучшего друга. А моя в ремонте.
Я почувствовала облегчение оттого, что это не твоя машина, но и некоторое разочарование, потому что цвет был такой забавный. Ты жестом пригласил меня сесть в кабину. Ты казался гордым, и от тебя пахло леденцами.
Так ты потому и опоздал? У тебя сломалась машина?
Ты покачал головой и ответил:
Нет. Я должен был расстаться со своей девушкой.
Я уставилась на тебя:
У тебя есть девушка?
Больше нет. Ты смущенно взглянул на меня.
Но когда ты приглашал меня на свидание, еще была?
Да, но когда я покупал третью тарелку, то уже понял, что мне придется с ней расстаться. И давно было пора, сказал ты. Мы оба уже какое-то время были к этому готовы. Просто неохота было начинать. Ты включил поворотник, заехал на заправку и встал у колонки. Моя мама расстроится. Она ей нравилась.
А я обычно мамам не нравлюсь, призналась я.
Ну или, скорее, предупредила.
Ты улыбнулся.
Это я вижу. Мамам обычно нравится видеть рядом с сыном скромных девушек. А ты слишком секси, чтобы мама не переживала.
Я не из тех, кто обижается, когда парень называет меня секси. А в тот день я долго старалась, чтобы так выглядеть. Я потратила кучу денег на лифчик и купленную полчаса назад майку с глубоким вырезом, такую, чтобы мои сиськи выглядели не хуже покупных.
Так что я оценила комплимент, хоть, может, и слегка вульгарный.
Пока ты заправлял бензином машину своего друга, я думала о скромного вида девушке, чье сердце ты только что разбил просто потому, что я согласилась пойти с тобой на свидание, и в эту минуту ощущала себя какой-то змеей.
Но, даже чувствуя себя змеей, я не собиралась никуда уползать. Мне так нравилась твоя энергетика, что я собиралась обвиться вокруг тебя и никуда не отпускать.
Когда Леджер сегодня вечером проговорил мне в губы свое имя, я едва не переспросила его: «Леджер, друг Скотти?» Но этот вопрос прозвучал бы бессмысленно, потому что я и так сразу поняла, что это был твой Леджер. Ну сколько тут может быть Леджеров?
Я никогда больше ни одного не встречала.
Меня переполняли вопросы, но Леджер целовал меня, и меня разрывало изнутри, потому что мне хотелось ответить на его поцелуй, но еще больше хотелось расспросить его о тебе. Я хотела спросить: «А каким Скотти был в детстве? Что тебе нравилось в нем? А вы говорили с ним обо мне? А ты общаешься с его родителями? Ты видел мою дочку? Ты можешь помочь мне собрать мою прежнюю жизнь по кусочкам?»
Но я не могла ничего сказать, потому что твой лучший друг сунул в мой рот свой обжигающе горячий язык, словно клеймя меня словом ИЗМЕННИЦА.
Не знаю, почему мне казалось, что я тебе изменяю. Ты уже пять лет как умер, а я целовалась с охранником в тюрьме, так что твой поцелуй даже не был для меня последним. Но от поцелуя с охранником мне не казалось, что я тебя предаю. Может, это потому, что охранник не был твоим лучшим другом.
А может, я изменница потому, что взаправду почувствовала поцелуй Леджера. Меня всю охватила дрожь, как бывало от твоих поцелуев, но теперь, с Леджером, меня еще обуяло чувство, что я предательница, лгунья и дрянь, потому что Леджер не знал, кто я. Леджер просто целовался с проезжей девушкой, на которую не мог перестать смотреть целый вечер.
А я целовалась с крутым барменом, чей лучший друг погиб из-за меня.
Все взорвалось. Мне казалось, я разлетаюсь на мелкие кусочки. Я позволила Леджеру прикасаться ко мне, отлично зная, что он скорее бы заколол меня, если бы знал, кто я такая. А отстраняться от его поцелуев смахивало на попытку тушить лесной пожар атомной бомбой.
Я хотела попросить прощения, я хотела убежать.
Я едва не теряла сознание, думая о том, что Леджер, наверное, знал тебя гораздо лучше, чем я. Просто ужасно, что единственный парень, с которым я заговорила в этом городе, оказался человеком, которого мне лучше бы избегать.
Но Леджер не отвернулся от меня, когда я заплакала. Он сделал то, что сделал бы ты. Он крепко обнял меня и позволил мне отдаться чувствам, и это было приятно, потому что никто так не обнимал меня после тебя.
Я закрыла глаза и представила, что твой лучший друг был и моим другом. Что он на моей стороне. Я представила, что он обнимает меня, несмотря на то что я с тобой сделала, и что он хочет мне помочь.
А еще я позволила случиться всему этому, потому что, если Леджер все еще в этом городе и все еще ездит на той же машине, в которой мы с тобой встретились много лет назад, это означает, что он человек привычки. И весьма вероятно, что наша дочь тоже одна из его привычек.
Может ли быть так, что Диэм всего в одном человеке от меня?
Если ты можешь видеть эти страницы, на которых я пишу тебе, то ты видишь и пятна от слез. Плакать, похоже, осталось единственным в жизни, что у меня получается. Плакать и принимать плохие решения.
Ну и, конечно, я еще пишу тебе плохие стихи. Вот еще одно, которое я написала в автобусе, пока ехала обратно в этот город.
Дочку свою я в руках не держала.
Запах ее я не ощущала.
Имя ее вслух не называла.
А ее мать ее вмиг потеряла.
С любовью, Кенна.
8
Леджер
Вернувшись домой вчера вечером, я не заехал в гараж. Диэм любит, проснувшись утром, выглянуть из окна, чтобы убедиться, что я дома, а если машина в гараже, то она огорчается. По словам Грейс.
Я живу напротив них с тех пор, как Диэм исполнилось восемь месяцев, но если не считать времени, когда я уезжал в Денвер, то я живу в этом доме всю жизнь.
Мои родители уже несколько лет не живут тут, даже притом, что сейчас они оба спят в гостевой спальне.
Когда отец вышел на пенсию, они купили трейлер и теперь путешествуют по стране. Вернувшись в город, я выкупил у них дом, а они погрузились в трейлер и уехали. Я думал, это продлится в лучшем случае год, но прошло уже больше четырех, и они не проявляют никакого желания останавливаться.
Если бы только они еще предупреждали, когда появятся. Может, стоит поставить в их телефоны приложение с GPS, чтобы я мог получать какие-то предупреждения? Не то чтобы я не радовался их приездам. Но было бы все же лучше, если бы я мог к ним подготовиться.
Вот почему свой новый дом я обношу забором.
Ну, по крайней мере, планирую.
Строительство идет небыстро, потому что мы с Романом много делаем сами. Каждое воскресенье мы с ним приезжаем туда, в Чешир-Ридж, и работаем с восхода и до заката. Самые трудные вещи я отдаю на заказ, но большую часть постройки мы сделали сами. После двух лет такой воскресной работы дом начал принимать законченный вид. Так что, может, еще полгода, и я туда перееду.
Куда ты идешь?
Я оборачиваюсь уже у самой двери в гараж. Отец стоит на пороге гостевой спальни. В одних трусах.
У Диэм бейсбол. Не хотите тоже пойти?
Не-а. Слишком сильное похмелье, чтоб иметь дело с детьми, да и нам надо ехать дальше.
Вы уже уезжаете?
Мы через пару недель вернемся. Отец обнимает меня. Твоя мать еще спит, но я передам ей, что ты попрощался.
Может, если вы в следующий раз заранее сообщите, что приедете, я возьму выходной.
Отец качает головой.
Не, нам нравится изумление на твоем лице, когда мы приезжаем внезапно.
Он уходит в ванную и закрывает дверь.
Я выхожу через гараж и иду через улицу к дому Грейс и Патрика.
Я надеюсь лишь, что у Диэм не будет охоты поболтать, потому что мне чертовски трудно сконцентрироваться. Я могу думать только о той девушке из бара и о том, как я хочу снова увидеть ее. Интересно, будет очень по-дурацки, если я оставлю записку у нее на двери?
Я стучу в дверь Грейс и Патрика и вхожу. Мы постоянно ходим домой друг к другу, и в какой-то момент нам надоело кричать: «Открыто!» У нас всегда открыто.
Грейс на кухне. Диэм сидит посреди стола, скрестив ноги, и с миской омлета на коленях. Она никогда не сидит на стуле. Она всегда сидит сверху чего-то вроде спинки дивана, кухонной стойки, обеденного стола. Она верхолаз.
Ты еще в пижаме, Ди. Я забираю у нее миску и указываю в сторону коридора. Давай одевайся, нам уже пора. Она убегает в свою комнату надевать бейсбольную форму.
Мне казалось, игра в десять, говорит Грейс. Я бы ее переодела.
Так и есть, но я сегодня дежурю, раздаю им напитки, так что мне надо заскочить в магазин, а потом еще подобрать Романа. Опершись на стойку, я беру мандарин и принимаюсь чистить его. Грейс загружает посудомойку. Она сдувает со щеки упавшую прядь волос.
Она хочет горку, говорит Грейс. Такую большую, нелепую, с разными модулями, вроде тех, что были у вас во дворе. У ее школьной подружки Найлы есть такая, а ты же знаешь, мы не можем ей отказать. Это будет ее пятый день рождения.
Она все еще у меня.
Правда? Где?
Она разобрана и лежит в сарае, но я могу помочь Патрику ее собрать. Должно быть не так уж и сложно.
Думаешь, она еще в нормальном состоянии?
Ну, когда я ее разбирал, то была. Я не говорю ей, что разобрал ее из-за Скотти. После его смерти, глядя на нее, я всякий раз злился. Сунув в рот очередную дольку мандарина, я перевожу мысли в другое русло. Не могу поверить, что ей уже пять.
Грейс вздыхает.
Знаю. Невозможно. Нечестно.
Патрик заглядывает в кухню и ерошит мне волосы, как будто мне не без малого тридцать и я не выше его сантиметров на десять. Грейс тебе сказала, что мы не идем на игру?
Еще нет, говорит Грейс. Закатив глаза, она переводит на меня раздраженный взгляд. Моя сестра в больнице. Все в порядке, плановая операция, но нам нужно отвезти ее домой и покормить ее кошек.
А что она делает на этот раз?
Грейс машет рукой перед лицом.
Что-то с глазами. Кто знает? Она на пять лет старше меня, а выглядит на десять моложе.
Патрик закрывает ей рот.
Брось. Ты прекрасна. Грейс, рассмеявшись, отбрасывает его руку.
Я никогда не видел, чтобы они ссорились. Даже когда Скотти был маленьким. Мои родители часто пререкаются, пусть даже и в шутку, но за все двадцать лет, что я знаю Грейс и Патрика, они и этого никогда не делали.
Я тоже хочу так. Когда-нибудь. Хотя у меня нет на это времени. Я слишком много работаю, и иногда мне кажется, что я медленно закапываю себя в землю. Если я хочу прожить с девушкой столько времени, чтобы у нас сложилось, как у Грейс с Патриком, надо что-то менять.
Леджер! кричит Диэм из своей комнаты. Помоги! Я иду в коридор, чтобы посмотреть, что ей нужно. Она роется в шкафу, стоя на коленях. Я не могу найти второй сапог мне нужен сапог.
Она держит в руках красный ковбойский сапог и копается в вещах в поисках второго.
Зачем тебе сапоги? Тебе нужны щитки.
Я сегодня не хочу щитки. Я хочу надеть сапоги.
Щитки лежат у нее на кровати, и я беру их.
В бейсболе не носят сапоги. Давай прыгай на кровать, я помогу тебе надеть их.
Она поднимается и швыряет на кровать второй красный сапог.
Нашла! Захихикав, она взбирается на кровать и начинает натягивать сапоги.
Диэм, это бейсбол. В бейсбол не играют в сапогах.
А я играю. Сегодня я буду в сапогах.
Нет, не бу Я замолкаю. У меня нет времени с ней спорить, и я знаю, что, когда она придет на поле и увидит остальных детей в щитках, она даст мне снять эти сапоги. Так что я помогаю ей их надеть и захватываю щитки с собой, вынося ее из комнаты.
Грейс ждет нас у двери. Она протягивает Диэм пакетик сока.
Хорошего дня. Она целует Диэм в щеку и тут замечает ее сапоги.
Не спрашивай, говорю я, открывая входную дверь.
Пока, Нана, говорит Диэм.
Патрик в кухне, но, когда Диэм не прощается с ним, он драматически бежит за нами:
А как же НоНо?
Когда Диэм начала говорить, Патрик хотел, чтобы она называла его Папа, но почему-то она стала называть Грейс Нана, а Патрика НоНо, и это получалось настолько смешно, что мы с Грейс поощряли прозвища, и так они и закрепились.
Пока, НоНо, хихикая, говорит Диэм.
Может, мы не успеем вернуться раньше вас, говорит Грейс. Если нет, оставишь ее у себя?
Не знаю, почему Грейс вообще спрашивает меня об этом. Я никогда не отказывался. И никогда не откажусь.
Не торопитесь. Мы сходим куда-нибудь пообедать. Когда мы выходим на улицу, я опускаю Диэм на землю.
В «Макдоналдс»! говорит она.
Я не хочу в «Макдоналдс», говорю я, пока мы переходим улицу, направляясь к моему грузовику.
«Макавто»!
Я открываю заднюю дверцу и помогаю ей забраться в детское кресло.
А как насчет мексиканской еды?
Не-а. «Макдоналдс».
А китайской? Мы давно не ели китайскую.
«Макдоналдс».
Знаешь что? Если ты наденешь на игру свои щитки, то мы пойдем в «Макдоналдс». Я пристегиваю ее в кресле.
Она мотает головой.
Нет, я хочу в сапогах. И я все равно не хочу есть, я сыта.
К обеду проголодаешься.
А вот и нет, я съела целого дракона. Я всегда буду сытой.
Иногда меня беспокоит, сколько она всего выдумывает, но она рассказывает все свои истории так убедительно, что я чаще удивляюсь, а не волнуюсь. Я не знаю, в каком возрасте ребенок должен понимать разницу между враньем и выдумкой, но я оставлю это на Грейс и Патрика. Мне не хочется подавлять мое любимое в ней качество.
Я выезжаю на улицу.
Ты съела дракона? Целого дракона?
Ага, но только это был маленький дракон, детеныш, и поэтому он уместился в мой живот.
Где это ты нашла детеныша дракона?
В «Волмарте».
Они продают там детенышей драконов?
Она принимается рассказывать, как в «Волмарте» продают детенышей драконов, но только надо иметь специальный купон, и их могут есть только дети. Когда мы доезжаем до Романа, она объясняет, как надо их готовить.
С шампунем и солью, говорит она.
Но шампунь же не едят.
Так ты его и не ешь ты в нем готовишь дракона.
А-а-а. Я глупый.
Роман садится в машину с таким счастливым видом, точно собирается на похороны. Он ненавидит дни бейсбола. Он не слишком-то жалует детей. Он помогает мне тренировать их только потому, что никто из других родителей не вызвался это делать. А поскольку он работает на меня, то я просто внес это в круг его служебных обязанностей.
Он единственный из моих знакомых, кому платили бы за работу детского тренера, но, похоже, сам он к этому не стремится.
Привет, Роман, нараспев говорит Диэм с заднего сиденья.
Я выпил только одну чашку кофе; не разговаривай со мной.
Роману двадцать семь, но они с Диэм в своих отношениях, полных любви и ненависти, встречаются где-то посередине, потому что оба ведут себя, как будто им по двенадцать.
Диэм принимается барабанить по его подголовнику.
Проснись, проснись, проснись!
Роман поворачивает голову и смотрит на меня.
Вся эта фигня, которой ты занимаешься в свое свободное время, чтобы помочь детям, не принесет тебе никакой пользы в загробной жизни, потому что религия всего лишь социальный конструкт, созданный обществом, которое желает контролировать людей, так что рай это всего лишь условность. А мы сейчас могли бы спокойно спать.
Вау. Не хотел бы я увидеть тебя до кофе. Я выезжаю с его двора задним ходом. Если рай всего лишь условность, что же тогда ад?
Бейсбольное поле.
9
Кенна
Еще не было и десяти утра, а я уже побывала в шести местах, пытаясь найти работу. И везде одно и то же. Они давали мне заявление. Спрашивали насчет опыта. Я говорила, что у меня его нет. И объясняла почему.
Тогда они извинялись и отказывали, но прежде оглядывали меня с ног до головы. Я знаю, что они думали. То же самое, что сказала моя квартирная хозяйка Рут, когда увидела меня в первый раз. Не думала, что ты будешь выглядеть вот так.
Люди считают, что женщина, побывавшая в тюрьме, должна выглядеть определенным образом. Что мы все одинаковые. Но мы матери, жены, дочери, люди.
И все, что мы хотим, чтобы хоть в чем-то нам повезло.
Хоть в чем-то.
Седьмым местом, куда я прихожу, становится продуктовый магазин. Он находится чуть дальше от моего дома, чем мне бы хотелось, примерно в шести километрах, но я уже опробовала все, что можно, между ним и домом.
Когда я захожу внутрь, с меня течет пот, так что я заглядываю в туалет, чтобы умыться. Я мою руки, когда в туалет заходит невысокая женщина с шелковистыми темными волосами. Она не идет в кабинку. Просто прислоняется к стене и закрывает глаза. На ее бейджике написано: «Эми».