И вот тогда для Мадаленны началась долгая пытка. Говорят, жить в нелюбви сложно, но это была неправда. Когда человек живет, не понимая, что такое тепло и ласка, он не осознает, чего лишен; у него не так болит где-то за грудиной, а вот когда человек вынужден каждый день метаться из огромной любви в холодную ненависть вот тогда в его душе могла появиться ледяная злоба.
Мадаленна снова села за стол и налила себе чашку чая, стараясь не обращать на косые взгляды Бабушки. Тишина переставала давить на нее, когда она погружалась в собственные мысли. Внутренний мир накрывал ее прозрачной тенью, незаметной для других, но скрывающей ее от всех остальных. Она размышляла, и все становилось как будто бы немного легче, и ей казалось, что жизнь снова обретала прежнюю гармонию.
Мэдди, голос Бабушки прорезался сквозь благодатное молчание и спустил Мадаленну обратно в холодный дом. Ты снова была у этого чудовища, верно?
Я не совсем понимаю вас, бабушка.
Все ты прекрасно понимаешь. проворчала старуха. У этого старого садовника, Стимона, Статайтона, или как его там?
Вы имеете в виду, мистера Смитона, бабушка?
Его самого. И почему же ты так удивленно смотришь на меня? Бабушка хлопнула веером, и Мадаленна увидела, как мама слегка подскочила на месте. Ну что ты так на меня уставилась?
Я не сразу поняла, о ком идет речь, бабушка. Мистер Смитон вовсе не чудовище, но Мадаленну прервали; Хильда Стоунбрук свирепо посмотрела на нее, и Мадаленна почувствовала, как мама тихонько погладила ее по руке.
Конечно, не чудовище, фыркнула Хильда. Ты на редкость глупая особа, Мэдди, и совсем не умеешь разбираться в людях. Хотя, она саркастически посмотрела на Аньезу, и та немного съежилась под холодным взглядом. С такой наследственностью это неудивительно. Ты ничего не знаешь о мистере Смитоне, и говоришь, что он хороший человек?
Вы хотели со мной обсудить нравственную сторона характера мистера Смитона? холодно спросила Мадаленна; она держалась из последних сил и понимала, что еще немного, и ее даже Аньеза не сможет спасти.
Не дерзи мне, девочка. Я хотела сказать, что это неприлично.
Что именно неприлично?
То, что ты постоянно бываешь в доме этого человека. Это порождает слухи.
Кровь отлила от щек Мадаленны, и она стала напоминать миткалевую скатерть фамильную гордость Стоунбруков. Бабушка никогда не любила своего мужа; ее дедушка был глубоко несчастлив в своей собственной семьи, и Мадаленна смогла понять это только сейчас. И не души Хильда Стоунбрук его своей сухостью и неприязнью, он может быть прожил и дольше.
Но дедушка был мертв всего пять букв и одно слово, а ранило не хуже острой иглы зато мистер Смитон был жив, и теперь его хотели отнять у Мадаленны. Ей вдруг захотелось заплакать, зарыдать, чтобы горячие слезы растопили ледяное сердце, но минутное наваждение прошло, когда Мадаленна вспомнила, что у Хильды Стоунбрук вместо сердца булыжник.
Я не понимаю вас, бабушка.
Не понимаешь! взвилась Хильда. Хорошо, я тебе объясню. Этот твой Смитон одинокий человек, а ты целыми днями пропадаешь в его доме. Ты молодая девушка, в доме постороннего человека.
Что-то странное загорелось внутри Мадаленны. Ей вдруг захотелось стукнуть кулаком по одной из этих мраморных колонн, чтобы они рассыпались в прах, а потом взять маму и убежать подальше из этого ужасного дома с пошлыми и вульгарными мыслями. Как ее Бабушка могла все превращать в гадость одним своим взглядом, Мадаленна не понимала и даже не хотела знать. В Мадаленне горели страшным пламенем те года, которые она жила бок о бок с этой женщиной, и это пламя грозилось врываться и спалить все дотла.
Действительно? Но ведь, бабушка, я и так уже живу в доме у постороннего человека.
Что ты хочешь сказать? Я тебя не понимаю, Мэдди.
Я имею в виду вас, бабушка. Я же живу в доме на казенном счету, следовательно, у постороннего человека. внутри Мадаленны клокотала злость, и она с трудом сложила вышитую салфетку. Благодарю за завтрак.
Стук ее ботинок раздавался по всему холлу, пока миссис Стоунбрук не обрела снова своего голоса, и в адрес Мадаленны не полетели обидные слова. Она привыкла; привыкла и к тому, что ее называли несчастным плодом мезальянса; привыкла к тому, что старуха постоянно сетовала на то, как их род выродился из-за примеси итальянской крови все это не было ново, но разве кто-то сказал, что от этого стало легче?
Мадаленна фурией пронеслась мимо Фарбера, хотя каждый раз останавливалась и спрашивала результат вчерашней игры; пронеслась она и мимо старой Полли, что-то пробормотав о хорошей погоде.
Ярость душила Мадаленну, и подвернись ей сейчас под руку какая-нибудь дощечка или палка, она непременно запустила бы ей в какую-нибудь дорогую вещь, чтобы та разбилась вдребезги, а Мадаленна бы еще и раздавила остатки былой роскоши каблуками.
Она перевела дух только тогда, когда выбежала на веранду. Тут, в горшочках рос душистый горошек, и Мадаленна уткнулась носом в зеленую траву, вдыхая сладковатый запах и стараясь проглотить злые слезы. От них все равно не становилось легче, только голова набухала.
Ей надо уехать, билась в голове мысль; ей надо уехать, и ни дня она не останется здесь. Ей надо брать маму и бежать куда глаза глядят, к отцу, в Италию. К лешему университет, к лешему мечты; Мадаленна все это еще успеет, а теперь ей надо было не задохнуться в этом отвратительном воздухе из пластиковых цветов.
Она не заметила, как кто-то ее обнял и прижал к себе, что-то тихо напевая на итальянском. Мама.
Она всегда была рядом в такие минуты; всегда успокаивала, гладила по голове и угощала спрятанной конфетой. Аньезе все еще казалось, что у нее была маленькая дочка, которой все так же было десять лет, и она носила забавные косички, зачесанные за уши.
Но Мадаленне было двадцать, и тяжелые косы немного оттягивали голову, и проблемы нельзя было исправить одним жженым сахаром. Мадаленна не напоминал об этом маме, позволяя ей представить, что все как прежде, и только сильнее прищуривалась, чтобы соленые слезы не испортила ей блузку.
Не надо, mia cara (пер. с итальнск. «моя дорогая»). Не надо плакать.
Я не плачу.
Она и правда никогда не плакала. Сначала не позволяла, а потом отвыкла и даже при желании не могла выдавить из себя ни слезы глаза были сухими, словно песка насыпали.
Не обращай внимания. Ты же знаешь Бабушку.
Мадаленна кивнула, и они замолчали. Утро было красивым солнце заливало зеленый газон, и звуки сердитого моря доносились до веранды. Сейчас оно, наверное, клубилось белыми барашками, а волны рушили все песчаные замки, заливая водой ямки.
Когда Мадаленна была маленькой, она часто ходила на пляж и откапывала ракушки, обвитые водорослями, а потом плела из них гирлянды, развешивая по стенам.
Мама, она набрала в себя побольше воздуха. Мы должны уехать отсюда. Не сейчас, но потом.
Аньеза ничего не сказала, и Мадаленна почувствовала, как внутри у нее что-то ухнуло. Раньше мама всегда торопливо говорила, что Бабушке необходим уход, что ее нельзя оставлять одну, а сейчас она молчала и тихо кивала головой. Значит, она тоже; она тоже была на тонкой грани.
Милая, поезжай в теплицы. Аньеза мягко оттолкнула ее от себя и поправила ленту в волосах. Мистер Смитон тебя уже заждался.
Ты уверена, что
Уверена, уверена. Только постарайся вернуться до обеда, хорошо? И если увидишь Джона, то приводи его к нам. Бабушка будет рада его видеть.
Мадаленна кивнула. Ей надо было бы остаться рядом с мамой, переждать эту бурю и очередной приступ самодурства, но она чувствовала, как задыхается, и сделала шаг по направлению к воротам.
Мама не будет несчастна; мама спрячется в своей комнате и сошлется на мигрень; мама будет в безопасности.
Мадаленне было двадцать лет, но она бежала изо всех сил, только чтобы не видеть ненавистного белого дома и тяжелых кованых ворот с вензелем «С». Это дом никогда не был ее домом, и она старалась не думать, каково это жить без верной конуры, где можно было зализать побои и раны.
Мадаленна бежала.
Глава 3
Ей казалось, что она пробежала всю дорогу; она задыхалась, у нее кололо в боку, но она не останавливалась ни на минуту, боясь увидеть за собой все тот же белый дом и Фарбера с Полли, бегущих за ней. Ей иногда снился похожий кошмар; она все убегала и убегала, но каждый раз, когда она оборачивалась, колонны мраморного особняка катились за ней. Просыпалась Мадаленна, тяжело дыша, в поту и с четким ощущением, что на ее грудь положили груду камней. Ветер обдувал ее мокрый лоб, и она покрепче запахнула вязаный жакет ей совсем не хотелось подхватить простуду. Дорога снова шла под горку, и спускаться было легко и приятно. Новые ботинки приятно отталкивались от теплой земли, платье обвивалось вокруг ее ног, и дышать было хорошо и приятно. Липой уже не пахло, зато аромат вереска разносился по всему полю, и, казалось, впитывался в саму Мадаленну вместе с воздухом.
В этот раз до мистера Смитона она дошла быстрее чем в прошлый, и, проскочив через черный ход, она быстро зашагала по аллеям. Повернула камелии от слепящего солнца, полила лимонное дерево и сорвала пару лимонов для варенья, поправила сетку над пионами и с чувством выполненного долга пошла к сторожке. Сегодня рододендроны и фиалки не волновали ее, как обычно; сегодня было воскресенье, и этот день она всегда посвящала только мистеру Смитону. Она приходила рано, но старый садовник уже не спал он всегда поднимался на рассвете. Мадаленна ставила чайник, вытаскивала печенье и пряники, а потом они разговаривали обо всем. С мамой она не делилась многим, чтобы та лишний раз не волновалась, зато с мистером Смитоном она была искренна. Он всегда выслушивал ее, а потом обязательно подсказывал ей как поступить. Нельзя сказать, что все советы Филипа Мадаленна принимала; не обходилось и без небольших ссор, но в конце концов мистер Смитон всегда оказывался прав. После чая они уходили в немного покосившуюся беседку, и там Мадаленна вслух читала «Спортивный Портсмут», а мистер Смитон притаскивал из сарая старые выпуски «Взгляда» и «Пейзажи века». Солнце начинало медленно клониться к полудню, и Мадаленна подтыкала плед и наблюдала, как мистер Смитон медленно засыпал, греясь, пока солнечные зайцы прыгали на его ботинках. Страницы журналов тихо шуршали, чайник негромко фыркал, и в такие минуты Мадаленна понимала, что имела в виду мама, когда говорила, что семья это счастье; она и сама не заметила, как старый садовник стал ее близким другом, дорогим человеком. Мистер Смитон стал ее семьей.
Мадаленна приостановилась около сторожки и постучала в дверь, но ей никто не ответил. Дурные мысли сразу всполошились, но Мадаленна прикрикнула и заставила себя снова улыбнуться мистер Смитон мог просто не услышать. Она постучала снова, но и во второй и в третий раз ей никто не ответил. Мадаленна решительно распахнула дверку, и ее голос глухо раскатился по пустым комнатам мистера Смитона не было, и только белые занавески колыхались из-за ветра. Плохое предчувствие снова охватило Мадаленну, и она не заметила, как у нее застучали зубы. В ней начала назревать паника, и она сильно ущипнула себя за руку не время биться в истерике. Боль отрезвила ее, и она приказала себе успокоиться. Мистер Смитон мог уйти куда угодно он взрослый и вполне здоровый человек. «Да, но он же знал о нашей встрече! Он не мог просто так взять и уйти! Что-то случилось!» прокричали ее мысли, и Мадаленна зажмурилась; то ли мысли кричали слишком громко, то ли ей вдруг стало так страшно, что захотелось спрятаться в темном чулане и не выходить оттуда, пока мистер Смитон не погладит ее по голове. Но Мадаленна была уже взрослой девушкой, и не имела права на такую слабость. «Довольно, Мадаленна, довольно; истерикам здесь не место.» она одернула на себе платье и сурово посмотрела на себя в зеркало; надо было собраться и подумать логически, куда мог исчезнуть мистер Смитон. Когда она звонила ему вчера вечером, он чувствовал себя хорошо, значит, вариант с плохим самочувствием отпадал; к счастью. Старый садовник был очень ответственным, и не мог отменить их встречу просто так, без предупреждения. Значит, он должен был оставить ей какое-то письмо. Мадаленна огляделась, и в самом деле на двери была приколота белая бумажка, и издалека Мадаленна узнала почерк мистера Смитона.
«Милая, я знаю, что сегодня «наше воскресенье», но дело в том, что меня неожиданно вызвали в Портсмут на заседание клуба. Я постараюсь вернуться пораньше, но если не буду успевать, то останусь ночевать прямо в городе; думаю «Дэйзи» будет свободной. Так что, если что, сможешь найти меня там. Целую и обнимаю тебя сто и еще один раз, милая. И, да, вот что, Мадаленна, если придет мистер Гилберт, скажи ему, пожалуйста, что я в городе. Хорошо?»
Мадаленна была взрослой и серьезной девушкой, но она три раза обернулась вокруг себя и проскакала на одной ноге по всей сторожке. С мистером Смитоном все было хорошо. С ее дорогим и милым мистером Смитоном все было хорошо! Мадаленна раскраснелась и не заметила, как заулыбалась; плохое предчувствие оказалось обычными разыгравшимися нервами, и она с облегчением опустилась в кресло. Ничего, даже если мистер Смитон не успеет вернуться вовремя, она обязательно встретит его в городе. Сначала приберет здесь, а потом сразу же направится в Портсмут, и может быть даже подговорит маму выйти в город, и тогда они вместе выпьют чая во «Фредерике» или в «Солнечной Долине». Мечты оказались такими радужными, что Мадаленна рассмеялась, и недавние переживания показались ей такими глупыми.
Чего ты боялась, глупая! воскликнула она своему отражению в зеркале и расправила складки на платье; когда она нервничала, всегда начинала теребить воротник, и в конце концов он выглядел так, словно его пожевала корова.
Филип! мужской голос раздался так рядом и так внезапно, что Мадаленна отскочила от зеркала и ринулась в кухню.
Странная застенчивость сковывала ее, стоило любому мужчине заговорить с ней, даже Джон поначалу не избежал подобной участи. Она деревенела и не могла сказать и слова, только смотрела в одну точку и сурово сжимала губы; и только с отцом и мистером Смитоном она была свободной и веселой. Может быть это было так потому, что Бабушка сватала ее каждому знакомому в Портсмуте, а может от того, что такой характер ей передала Аньеза она сама была скромной и даже пугливой; Эдвард рассказывал, что ухаживал за ней несколько лет, прежде чем она улыбнулась ему и позволила взять за руку.
Филип! мужчина снова воскликнул, и Мадаленна услышала, как он постучал в дверь. Голос определенно был ей знаком, и, озираясь, Мадаленна подошла к окну.
Это был мистер Гилберт; все в том же костюме, в том же пиджаке он стоял к ней спиной, и в руках у него была большая связка книг. Названий было не видно, но на каждой обложке были нарисованы цветы, как в большом медицинском справочнике тонкие, красочные, раскрашенные по манере девятнадцатого века, и не желай Мадаленна сейчас оказаться где угодно, но только не здесь, она бы обязательно попросила одолжить одну из книг.
Она не была зла на своего недавнего собеседника, разговор с Аньезой успокоил ее, но непонятное ощущение не то раздражения, не то духа противоречия все еще жило в ней. Мадаленна с удовольствием бы сделала вид, что в доме никого нет, но мистер Смитон черным по белому попросил сообщить мистеру Гилберту о своем путешествии в город, и ей не оставалось ничего другого, как только тихо откашляться и скороговоркой произнести.