Там я долго сидела, с прямой спиной и мерзнущими в промокшей обуви ногами, и изучала содержимое ящиков своего нового стола скрепки, степлер, большие розовые картотечные листки с загадочными кодами и таблицами. Я боялась достать книгу и начать читать: вдруг новая начальница войдет и застанет меня за этим занятием? Я читала книги Джин Рис и воображала себя одной из ее героинь, нищих, вынужденных неделями питаться одними круассанами и кофе со сливками, что подавали на завтрак в меблированных комнатах, где несчастные девушки жили за счет бывших женатых любовников, оплачивающих им ренту в компенсацию за разрыв отношений. Я подозревала, что моя начальница не одобрит Джин Рис; на собеседовании она спросила, что я читаю сейчас и какие книги предпочитаю, на что я ответила:
Я все читаю. Люблю Флобера, недавно дочитала «Воспитание чувств» и поражена, каким современным кажется этот роман. Но мне нравятся и Элисон Лури[4], и Мэри Гейтскилл[5]. А выросла я на детективах. Мои любимчики Дональд Уэст-лейк и Дэшил Хэммет.
Что ж, Флобер это, конечно, хорошо, но если хочешь работать в издательстве, надо читать тех, кто еще жив. Начальница замолчала, и я поняла, что ответила неправильно. Как всегда, я плохо подготовилась. Я ничего не знала об издательском бизнесе и тем более о литературных агентствах, в том числе о том, куда меня приняли на работу. Я тоже люблю Уэстлейка, добавила она и закурила. Чувство юмора у него отменное. И она улыбнулась впервые с тех пор, как я вошла в ее кабинет.
Я нерешительно разглядывала книги на полке, висевшей над моей головой, детективы Агаты Кристи в мягких обложках и, кажется, серию любовных романов, и тут на моем столе зазвонил громоздкий черный телефон. Я сняла трубку и тут же поняла, что не знаю, как в агентстве принято приветствовать звонящих. Поэтому я сказала просто:
Алло?
О нет! раздался крик в трубке. Ты пришла? Так и знала, что ты придешь. Иди домой. Звонила начальница. Офис закрыт. Увидимся завтра.
Повисла тишина, я не знала, что сказать.
Жаль, что тебе пришлось тащиться в такую даль. Езжай домой греться. С этими словами она отключилась.
Банкиры, игравшие в снежки, ушли видимо, тоже отправились домой греть промокшие ноги. Мощные порывы ветра проносились по Мэдисон-авеню, трепали мои волосы, задувая их в глаза и в рот, но на улице было так тихо, бело и прекрасно, что я не спешила идти к вокзалу и шла очень медленно до тех пор, пока у меня не закоченели руки, ноги и нос. Я поняла, что последний раз в понедельник в половине десятого утра мне не надо находиться на работе, да и торопиться домой ни к чему.
В Нью-Йорке и позднее были снегопады, но они уже не парализовали город и не приводили к абсолютному безмолвию. Только тогда, один-единственный раз, я стояла на углу и чувствовала себя последним человеком на земле; больше такого не повторялось. Когда следующий буран аналогичного масштаба надвинулся на город, мир успел измениться: полная тишина стала невозможной.
Я вернулась домой в Бруклин. Согласно официальной версии, я проживала в Верхнем Ист-Сайде с Селестой так думали мои родители. Закончив колледж, я переехала в Лондон учиться в аспирантуре, а Селеста, о которой мои родители отзывались как о «хорошей, милой девочке», устроилась на работу в детский сад и сняла студию с фиксированной арендной платой на Семьдесят третьей улице в Ист-Сайде, между Первой и Второй улицами. Когда я вернулась в Нью-Йорк, Селеста разрешила перекантоваться у нее на диване, обрадовавшись компании, а потом предложила остаться и поделить аренду пополам. Кроме того, согласно официальной версии опять же для родителей у меня был бойфренд, тоже «хороший и милый мальчик», с которым мы встречались еще в колледже, композитор, талантливый, веселый аспирант из Калифорнии. План был такой: я возвращаюсь домой из Лондона, получив степень магистра, накоротке заезжаю к родителям и перебираюсь в Беркли, в квартиру в нескольких кварталах от Телеграф-авеню[6], которую нашел для нас бойфренд. Там многоквартирный дом стоял кольцом, а в центре был дворик, где по логике должен был находиться бассейн. Но бассейна не было. И я отступила от плана. Я вернулась в Нью-Йорк и поняла, что не хочу уезжать. А потом встретила Дона.
На второй день я снова пришла слишком рано, поскольку страшно боялась опоздать. На этот раз я вставила ключ в замок, чуть-чуть приоткрыла дверь и, убедившись, что в офисе еще темно, а в приемной за стойкой никого нет, быстро закрыла дверь, села в лифт и спустилась в лобби. По Мэдисон-авеню прошлись снегоуборщики, как и по Пятой авеню и остальному Мидтауну, но город еще не проснулся, на обочинах высились громадные сугробы, а пешеходы медленно семенили по узким проходам, расчищенным на тротуарах. В лобби было кафе, где имелись свежие круассаны, и сейчас сонные посетители разглядывали стеклянную витрину под недружелюбным взглядом продавщицы южноазиатской внешности с волосами, убранными под сетку. Я присоединилась к ним, раздумывая, не выпить ли вторую чашку кофе.
Когда я наконец поднялась в офис, секретарша включала лампы в фойе; она еще не успела снять коричневое пальто. В кабинете напротив стойки тоже горел свет.
О, здравствуйте, произнесла она не слишком приветливо, расстегнула пальто, повесила на локоть и пошла прочь по коридору.
Я новая ассистентка, крикнула я ей вслед. Мне просто идти на свое место? Или
Минутку, пальто повешу, отозвалась секретарша.
Через несколько минут она вернулась и взъерошила короткие волосы.
Как вас зовут, напомните. Джоан?
Джоанна.
Точно, Джоанна. Секретарша плюхнулась на стул. Высокая, с фигурой, как выразилась бы моя мать, китайской статуэтки, она была одета в водолазку и приталенный брючный костюм, какие носили в 1970-е: с расклешенными брюками и широкими лацканами. Восседая на стуле, она, казалось, возвышается над стойкой и довлеет над ней, впрочем, как и надо всей приемной. Рядом с телефоном на столе стоял толстенный вращающийся каталог с визитными карточками. Ваша начальница еще не пришла. Она приходит в десять.
Мне сказали, что рабочий день начинается в полдесятого, вот я и пришла полдесятого.
Можете подождать здесь, со вздохом добавила секретарша, как будто я причиняла ей огромное неудобство, и задумчиво скривила губы. Хотя, наверно, можете и пойти за свой стол. Знаете, где это?
Я кивнула.
Ладно, туда и идите. Но ничего не трогайте. Ваша начальница скоро придет.
Я ее провожу, раздался голос из освещенного кабинета, и на пороге показался высокий молодой человек. Меня зовут Джеймс, представился он и протянул руку.
У него были курчавые светло-каштановые волосы, он носил очки в золотой оправе, модные в том году, а лицо заросло густой рыжеватой бородой, что делало его похожим на мистера Тумнуса, благородного фавна из книги «Лев, колдунья и волшебный шкаф».
Я пожала его руку.
Идите за мной, предложил Джеймс, и я последовала за ним по основному коридору мимо рядов кабинетов, где свет еще не горел.
Как и накануне, мне захотелось задержаться и рассмотреть книги на стеллажах вдоль стен; я с восторгом увидела знакомые имена Перл Бак[7], Лэнгстон Хьюз и была заинтригована незнакомыми, например, Найо Марш, а в животе затрепетали бабочки, как в детстве, когда мы ходили в местную библиотеку: там было столько книг и каждая по-своему интересна, а я могла взять любую.
Ого! вырвалось у меня почти непроизвольно.
Джеймс замер, а потом обернулся.
Ага, ответил он с искренней улыбкой. Я тут шесть лет и до сих пор хожу и удивляюсь.
Как и было предсказано, моя начальница явилась в десять, закутанная в золотистую норковую шубу, в громадных темных очках и шелковом шарфе с узором в виде лошадей, накинутом на голову.
Здрасьте, сказала я и приподнялась над стулом, словно приветствуя королевскую особу или папу Римского.
Но начальница пронеслась мимо меня и скрылась в кабинете, притворившись, что не заметила меня.
Через двадцать минут дверь ее кабинета открылась, и она появилась на пороге уже без шубы, а на смену темным очкам пришли такие же громадные, но с прозрачными стеклами. Они занимали половину ее бледного лица и подчеркивали голубизну глаз.
Так-так, произнесла она, закуривая и присаживаясь на край моего Г-образного стола. Пришла, значит.
Я бодро улыбнулась:
Пришла.
И я встала, немного нетвердо держась на ногах, так как на мне были сапоги, которые я одолжила у Ли, соседки Дона. Свои мокасины я оставила сохнуть на батарее в квартире парня, и те скрючились в форме полумесяца и застыли так навсегда. Собственно, там я и жила на самом деле, а не по официальной версии, в бруклинской квартире Дона.
У нас много дел, сказала начальница и длинным пальцем убрала с лица блестящий локон. Я знаю, ты умеешь печатать на машинке. Я с энтузиазмом закивала. А ты когда-нибудь расшифровывала микрокассеты?
Нет, честно ответила я. Я даже никогда о таком не слышала. Разве что в шпионских фильмах. На собеседовании, кажется, никто ничего не говорил про микрокассеты. Но наверняка смогу научиться.
Научишься, не бойся, заверила меня начальница, выпуская облако дыма, сам вид которого несколько противоречил ее уверенному заявлению. Хотя могут возникнуть трудности.
Она одной рукой поддела жесткую полупрозрачную крышку на белой пластиковой коробочке, стоявшей рядом с печатной машинкой на моем столе. Под ней оказалось нечто вроде допотопного кассетного магнитофона с кучей проводов и огромными наушниками; привычных кнопок воспроизведения, паузы и перемотки я не увидела. Был отсек, куда вставлять кассету, и все. Прибор, как и многие технические достижения 1950-х и 1960-х, выглядел одновременно умилительно архаичным и пугающе футуристичным.
Смотри, сказала начальница со странным смешком, это диктофон с микрокассетами. Чтобы перемотать вперед-назад, нажимай на эти педали. Кажется, тут еще скорость можно регулировать
Я кивнула, хотя не видела перед собой никаких педалей и регуляторов скорости.
Если запутаешься, Хью покажет, как этим пользоваться.
Я даже не знала, кто такой Хью, и не понимала, что мне нужно делать с этими микрокассетами, но снова кивнула.
Работы там полно; я дам тебе пленки, и начинай. Потом поболтаем.
Начальница пошла в кабинет и вернулась с тремя кассетами и новой сигаретой, которую пока не закурила.
Вот, держи. Все это нужно напечатать. И с этими словами она скрылась в арке слева от моего стола.
Арка вела в бухгалтерию, затем на кухню и в противоположное крыло, где находились кабинеты других агентов и дверь во внешний мир.
Вообще-то, печатать я не умела. Я соврала, что умею печатать, меня надоумила женщина из агентства по трудоустройству.
В твоем возрасте никто не умеет печатать на машинке, сказала она и пренебрежительно сморщила свое красивое лицо. Вы же выросли, когда уже были компьютеры. Но ты там скажи, что печатаешь со скоростью шестьдесят слов в минуту. За неделю научишься.
На самом деле когда-то я умела печатать со скоростью шестьдесят слов в минуту. В то время все ученики средних школ в Нью-Йорке проходили обязательный курс машинописи в восьмом классе. Потом я несколько лет печатала курсовые на машинке в папином офисе, не глядя на клавиши. В старших классах мы купили «Макинтош II», и, как истинное дитя цифровой эпохи, я деградировала до расхлябанной печати двумя пальцами и напрочь позабыла о технике.
Я стащила противопылевой чехол с машинки «Селектрик». Это был громадный агрегат с гораздо большим количеством кнопок и рычажков, чем у машинок, на которых я училась. И все же одну кнопку я никак не могла найти кнопку включения. Я ощупала машинку спереди, с боков и сзади. Ничего! Встала и рассмотрела ее со всех сторон, перегнувшись через стол. Затем села и попробовала снова: ощупала, подняла машинку и наклонила вдруг выключатель находится снизу? Подмышки зеленой водолазки промокли от пота, лоб взмок, а в носу предательски защипало, что могло означать только одно: слезы на подходе. Наконец, решив, что кнопки вкл/выкл попросту нет и надо только включить машинку в розетку, я залезла под стол и стала нащупывать шнур в темноте.
Помощь нужна? раздался тихий нерешительный голос, а я тем временем нашла на полу пыльный шнур.
Хм возможно, ответила я и как можно изящнее выползла из-под стола.
Рядом стоял мужчина неопределенного возраста, так сильно похожий на мою начальницу, что я не удивилась бы, если он оказался ее сыном: те же волчьи глаза и прямые пепельно-каштановые волосы, дряблые щеки и болезненно бледная кожа, в его случае покрытая шрамами от акне.
Кнопку ищете? спросил он, волшебным образом угадав мои мысли.
Да, призналась я, и чувствую себя очень глупо.
Мужчина сочувственно покачал головой:
Она хорошо спрятана в очень странном месте. Ее никто не может найти. И когда сидишь за столом, не дотянуться. Вот она.
Он обошел стол и встал рядом, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии, просунул руку слева от машинки, словно хотел ее обнять, и с громким щелчком повернул рычажок. Машинка громко заурчала, как спящий кот, и отчетливо завибрировала вибрации можно было увидеть невооруженным глазом.
Большое спасибо, сказала я, пожалуй, слишком эмоционально.
Не за что, ответил мужчина.
Я вжалась в стол, чтобы ему хватило места пролезть, и он неуклюже протиснулся мимо, споткнувшись о пластиковый коврик, на котором стоял мой стул, а потом еще и о валяющийся шнур. Он вздохнул и протянул руку; на его безымянном пальце я увидела простой золотой ободок обручальное кольцо, что меня удивило. Он выглядел очень одиноким.
Хью, представился мой спаситель, а вы, наверно, Джоанна.
Да, подтвердила я и взяла его за руку; та была теплой, сухой и очень-очень белой.
Я сижу вот здесь, Хью указал на дверь прямо напротив моего стола, которую я сначала приняла за дверь шкафа. Если что-то понадобится, обращайтесь. Ваша начальница иногда плохо он тяжело вздохнул, объясняет. Так что, если что-то будет непонятно, спросите меня. Его лицо вдруг изменилось, он улыбнулся. Я здесь давно и знаю, как все устроено в этом офисе. Как все работает.
Насколько давно? спросила я, не успев подумать, что, наверно, это бестактно. Долго вы здесь работаете?
Посмотрим, Хью скрестил руки на груди и задумчиво сморщил лоб. Он и так говорил медленно, а теперь заговорил еще медленнее. Я пришел в 1977 году на место ассистента Дороти Я кивнула, делая вид, что знаю, кто такая Дороти. Потом ушел ненадолго кажется, в 1986-м. Или в 1987-м. Но потом вернулся. Он снова вздохнул. Двадцать лет, значит. Уже двадцать лет здесь работаю.
Ого! ахнула я. Мне самой было двадцать три года.
Хью рассмеялся:
Ого! Точнее и не скажешь. Он пожал плечами. Мне здесь нравится. Кое-что не нравится, конечно, но мне подходит это место. Работа, которой я здесь занимаюсь.
Я хотела спросить, чем именно Хью занимается, но решила, что это все-таки бестактно. Мама учила никогда не допытываться, сколько человек зарабатывает и какая у него должность. Поскольку разговор происходил в литературном агентстве, я сделала вывод, что Хью литературный агент.
Снова оставшись одна свет из кабинета Хью успокаивающе падал на ковер справа от моего стола, я взяла микрокассету и, повозившись немного, вставила ее в диктофон, после чего снова принялась искать кнопку. Нет, только не это опять, подумала я; на диктофоне тоже не оказалось ничего ни рычажка, ни каких-нибудь педалей, о которых говорила начальница, лишь колесико без опознавательных знаков. Я подняла гладкую пластиковую коробку и осмотрела ее со всех сторон, но не увидела ровным счетом ничего.