Джерри! крикнула начальница. Почему она кричала? Я заметила, что в течение дня громкость ее голоса повышалась. «Хватит кричать», подумала я. Джерри, я так рада тебя слышать. Как дела?
В этот момент мое желание сбылось: начальница встала и закрыла дверь.
Бум! Дверь кабинета распахнулась, раздался крик.
Хью! позвала начальница, появившись на пороге с сигаретой, живописно зажатой между пальцев. Хью! Хью! Она подошла к двери его кабинета; кажется, я никогда не видела, чтобы она передвигалась так быстро. Где он? пробормотала она.
Я ничего не ответила, хотя точно знала, что он у себя.
Секундочку, спокойно откликнулся Хью из-за двери.
У меня нет секундочки, отрезала начальница, кажется, стыдясь собственной несносности. Хью, Бога ради!
Ладно, иду. Он появился на пороге. Ты что-то хотела?
Ах, Хью! Начальница не удержалась и рассмеялась. Джерри звонил.
Джерри звонил? Всякое желание шутить тут же у Хью отпало. Как будто начальница сообщила ему, что в коридоре его ждет офицер с документами о досрочном освобождении.
Да, женщина удовлетворенно кивнула. Он хочет, чтобы ему прислали отчет по роялти она сверилась с бумажкой, которую держала в руках, за «Девять рассказов» и «Выше стропила, плотники». С 1979 по 1988 год.
Ладно. Хью переминался с ноги на ногу. В мягких обложках или в твердых?
Начальница нетерпеливо покачала головой:
Не знаю. Собери все. Сколько времени на это уйдет?
Хью уставился перед собой, витая мыслями где-то в более приятном месте, где можно было спокойно сидеть и лениво перебирать бумаги без необходимости выполнять утомительные задачи для невидимого хозяина. Начальница нетерпеливо постучала ножкой, на удивление маленькой, почти как копытце, затянутое в бежевый ортопедический ботинок.
Завтра к концу дня подготовлю, ответил Хью, возможно, раньше. А зачем они ему?
Откуда мне знать? пожала плечами начальница. Он любит проверять «Литтл Браун». Ему кажется, что они ошибаются. И это правда они ошибаются. Она вдруг заметила в своей руке догоревшую до фильтра сигарету. Когда пепел стал падать на ковер, стряхнула его в маленькую черную пепельницу, стоявшую на комоде у входа в кабинет Хью, но несколько серых хлопьев все-таки попали на ее ботинки и ковер. Черт! тихо выругалась она. Просто подготовь отчеты. Неважно, зачем они ему понадобились.
Ладно, ответил Хью и впервые за все время разговора взглянул на меня и улыбнулся. Слово Джерри закон.
Офисная техника
Неделями я печатала, печатала, печатала. Я печатала так много, что мне стала сниться печатная машинка. Во сне я ударяла пальцами по клавишам, но буквы на бумаге не появлялись, хотя машинка работала и лента была в порядке. Вместо букв на бумаге из машинки вылетали птицы; они чирикали и били крыльями. Белые пыльные мотыльки, гигантские и крошечные, вспархивали роями и расселялись по всему офису. Жужжание машинки заполняло мои дни и становилось фоном для всех разговоров, всех прочитанных текстов; когда в конце дня я выключала «Селектрик» и накрывала машинку пластиковым чехлом, воцарившаяся тишина наполняла меня необыкновенной радостью.
Джеймс разбирался в офисной технике, и его часто звали решать всевозможные технические вопросы чинить сломавшийся факс или доставать из копировального аппарата застрявшую бумагу. Оба этих прибора появились в офисе относительно недавно; Джеймс рассказал, что еще пару лет назад связь агентства с британским филиалом осуществлялась посредством громоздкого телекса. В документах я нашла письма образца конца 1980-х, напечатанные на длинных узких рулонах бумаги для телекса прелестным старомодным крупным шрифтом, шрифтом, который ассоциировался у меня с другой эпохой эпохой «Тонкого человека»[16] и пароходного транспорта. Наше агентство, казалось, всеми силами цеплялось за эту эпоху с ее лисьими воротниками и прочими атрибутами и продолжало цепляться до сих пор. Но современность наступала со всех сторон. Несколько лет назад один агент теперь он был на пенсии, убедил коллег в необходимости приобретения факсового аппарата, мол, без него никак не получится заниматься правами на экранизацию, а именно этим он и занимался. В Голливуде все общение происходило только по факсу; почта США не успевала за скоростью заключения сделок. Так рядом с кофеваркой появился факс, а телекс отправился на покой, хотя еще много лет лежал где-то в офисе на случай, если вдруг опять понадобится.
Копировальный аппарат тоже был относительно недавним приобретением. Еще несколько лет назад ассистенты печатали все письма в двойном экземпляре, вставляя в машинку «бумажный сэндвич», состоящий из толстой кремовой «хорошей» бумаги, тоненькой черной копирки и мягкой, дешевой желтой бумаги, на которой отпечатывалась угольная копия. Копии всех писем, даже записок, в которых просто говорилось: «Прилагаем подписанный договор», хранились неукоснительно и подшивались в папки; у каждого писателя в агентстве имелась своя такая папка. Теперь нам, ассистентам, больше не приходилось работать с копиркой, мы печатали письмо и делали копию на аппарате. Как нам повезло! Начальница, Хью, Джеймс и другие сотрудники агентства время от времени напоминали нам об этом мол, ваше поколение избаловано современными удобствами!
Джеймс пришел в агентство шесть лет назад и состоял ассистентом у Кэролин, агента по продаже прав за границу. Кэролин работала в агентстве даже дольше моей начальницы, с 1960-х точно, а то и дольше точно никто уже не помнил. Миниатюрная, как ребенок, она говорила тихо, с благородным южным акцентом, и красила волосы в оттенок красной ржавчины, который, судя по ее веснушчатому лицу, соответствовал ее натуральному цвету волос в молодости. Молодость ушла, хотя давно ли было не совсем ясно; я подозревала, что Кэролин лет семьдесят, но она могла быть и старше, и моложе; миниатюрная фигурка и морщины курильщицы как моя начальница, она курила длинные и тонкие сигареты «Мор», не давали возможности угадать верно. После обеда Кэролин часто засыпала за столом, уткнувшись головой в подмышку, как птичка, закрывающая голову крылом; когда я впервые застала ее в этой позе, проходя мимо ее кабинета на пути в туалет, то испугалась и решила, что она, возможно, не просто уснула, а кое-что похуже. Но потом она смачно рыгнула.
Хотя Джеймс с тех пор переселился в свой чудесный, уставленный книжными стеллажами кабинет, официально он по-прежнему считался ассистентом Кэролин. Я обнаружила это однажды утром, проходя мимо его кабинета; он спокойно и быстро печатал с диктофона, и наушники на его большой львиной голове выглядели нелепо. Ему было тридцать лет ровесник Дона; он был женат и все же работал ассистентом, несмотря на диплом университета Лиги Плюща и шесть лет работы в агентстве. И жену!
Когда я это поняла, то стала смущенно отворачиваться, увидев, как Джеймс печатает или подшивает корреспонденцию в папки, хранившиеся в больших металлических ящичках за столами бухгалтеров. Но Джеймс, оказалось, совсем не возражал против того, чтобы печатать письма для Кэролин; он сам мне в этом признался однажды вечером в феврале, когда в офисе было темно, как в полночь, хотя часы показывали всего четыре. Начальница ушла домой по делам, связанным с людьми, которых она часто упоминала в разговоре, Дэниелом и Хелен; я так и не разобралась, кем они ей приходились и какое место занимали в ее жизни, но ясно было, что она тратила на них много времени. Она также часто уходила пораньше, чтобы навестить Дороти. Дороти была бывшим руководителем агентства, знаменитостью в литературном мире и легендарным агентом; ей исполнилось девяносто, и она недавно пережила инсульт. У нее не было ни мужа, ни детей. «Она вышла замуж за агентство», сказал мне однажды Джеймс. А теперь агентство в лице моей начальницы, ее преемницы, заботилось о ней. Сама Дороти была преемницей основателя агентства и человека, который, собственно, и открыл Сэлинджера. Сэлинджер посылал свои рассказы в «Нью-Йоркер», пока наконец Уильям Максвелл не взял один из них «Легкий бунт на Мэдисон-авеню» (впоследствии Сэлинджер дополнил его, и получилось «Над пропастью во ржи»). «Это есть на карточке», взволнованно сообщил Хью. В агентстве существовала странная и очень сложная система учета произведений, как «больших» книг, так и рассказов, печатавшихся в журналах, хотя последние постепенно сходили на нет. Для этого использовали гигантские розовые картотечные карточки, именно их я обнаружила в ящике стола в первый рабочий день. На карточке значились имя редактора, читавшего произведение, дни, когда редактор справлялся о том, как идет работа, дата продажи, условия контракта и так далее. Эти карточки, видимо, изобрел основатель агентства, и изготавливали их специально для нас. Вносить информацию в карточки приходилось, естественно, ассистентам, вмещая огромное ее количество в крошечные таблички и строчки. «Хочешь узнать кое-что интересное? с озорным блеском в глазах спросил Хью. Найди карточку Над пропастью во ржи». Эту сделку, разумеется, тоже заключила Дороти. Ее кабинет когда-то находился в большом офисе с окнами во всю стену, который мы теперь использовали как переговорную. Когда Хью только пришел в агентство на должность ассистента Дороти, он сидел там вместе с ней и печатал под ее диктовку. Может, и правы были «старички»: нам, современным ассистентам, действительно повезло, ведь у нас были диктофоны и копировальные машины.
Печать на машинке сродни медитации, рассуждал Джеймс, закинув руки за голову и водрузив на стол ноги в мокасинах. В жизни я слишком много думаю. И редактирую. Или решаю сложные задачи. Приятно иногда просто включить машинку, и он похлопал ее, как друга по плечу, попечатать немного. Меня это расслабляет. Джеймс выпрямился и улыбнулся. Он очень серьезно воспринимал себя и нашу работу. Его улыбка всегда заставала меня врасплох. То же самое было с Хью. И все же какой абсурд, что в этом офисе до сих пор нет компьютеров.
Ты так считаешь? осторожно спросила я.
Я впервые слышала такое мнение от сотрудника агентства и боялась, что это ловушка.
Естественно, рассмеялся Джеймс. А ты разве нет?
Я тоже так считала. Разумеется. И все же в тот момент я не знала, что думать. Я совсем запуталась. Я чувствовала смутно подозревала и даже сама себе не решалась в этом признаться, что это имеет отношение к работе и моей начальнице. Я понимала, что, чтобы стать кем-то а мне отчаянно хотелось стать в этом агентстве своей, мне давно уже так ничего не хотелось, и я толком не знала почему, я должна отказаться от части себя, от своих желаний и наклонностей.
Мы перевезли всего пару коробок, и тут я поняла, что не так с новой квартирой, почему она казалась такой странной: на кухне не было раковины. Как мы могли не обратить на это внимания, когда смотрели квартиру?
Я заметил, признался Дон. Но какая разница, в самом деле? За пятьсот-то баксов в месяц! Посуду можно мыть в ванной.
Мне кажется, надо попросить владельца квартиры установить раковину, возразила я. Жить без раковины очень неудобно.
С какой стати владельцу устанавливать раковину? фыркнул Дон, поражаясь моей наивности. Найдутся жильцы, которым не нужна раковина. Раз, и найдутся. Он щелкнул пальцами, подчеркивая, как легко они найдутся. Можешь спросить, конечно, только сдается мне, этого не будет. И владелец нас возненавидит.
Вечером возникла более насущная проблема: мы не смогли понять, как включается отопление. В полу имелись вентиляционные отверстия, но теплый воздух из них не шел. В коридоре за дверью мы нашли термостат и включили его, но ничего не произошло.
А было холодно. Необычайно холодно для Нью-Йорка в январе. И стены нашей маленькой избушки, кажется, не имели совсем никакой термоизоляции. Я надела самую теплую пижаму, теплый свитер, навалила на кровать гору одеял, но все равно не согрелась.
Я включу духовку и открою дверцу, предложил Дон.
А это безопасно? спросила я. А если огонь погаснет? Мы не отравимся газом?
Дон пожал плечами:
Ничего не случится. Квартира хорошо продувается. Тут хорошая вентиляция даже с закрытыми окнами.
Ладно, нервно согласилась я.
Наутро мы проснулись живыми в теплой квартире: она была такая маленькая, что духовка отлично ее прогревала. Но, придя на работу, я первым делом позвонила агенту по недвижимости, и тот пообещал позвонить хозяйке. Ее звали Кристина. «Весьма колоритный персонаж», добавил он.
Вечером я пришла домой и застала Дона за беседой с приземистой тетенькой, платиновой блондинкой с пышным начесом и складками загорелой плоти, вываливающейся из обтягивающей красной майки на тонких бретельках.
Драсьте, сказала она с сильным польским акцентом. Вы, значит, жена. А я Кристина. Рада знакомству. Хорошо, что вы у меня поселились, такие молодые, такие умные, образованные, работящие ребята. Уже познакомились с парнем из квартиры снизу?
Мм нет, сказала я, снимая пальто.
Духовка по-прежнему горела, и в квартире было тепло. Дон что, оставил ее включенной на весь день? Пока нас не было дома?
Он мексиканец. Неплохой парень, но пьет. Мексиканцы, знаете ли, работящие, но пьющие. Поляки те совсем не любят работать, но все равно пьют. Наверху у меня живет поляк, но он нормальный. Старый. Кристина прищурилась, и ее челюсть выдвинулась, а лицо исказила гримаса отвращения. Парень, что жил в этой квартире до вас он ее уничтожил. Оставил дыры в стенах. Она выпятила губы, ее брыли обвисли, и она с отвращением покачала головой. А потом вдруг повернулась к Дону тот сидел за письменным столом, в круглых очках в проволочной оправе, в клетчатой рубашке и джинсах, моих, между прочим, мы с ним носили один размер, и спросила: Вы еврей?
Это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
Я? с улыбкой ответил Дон. Нет. Не еврей.
Ну, конечно же, еврей! воскликнула Кристина и всплеснула голыми руками. Вы себя в зеркало видели? Она повернулась ко мне с заговорщической улыбкой: Он думает, что я не люблю евреев, потому что я полячка. Но это неправда. Я люблю евреев. Евреи отличные жильцы. Платят вовремя, тихие, книжки читают. И женщина указала на письменный стол: тот действительно был завален умными книжками. Лучшие жильцы евреи.
Она повернулась ко мне и улыбнулась, будто бы и я была хозяйкой дешевого пансиона и знала, какие жильцы лучшие. Я улыбнулась в ответ.
Он же еврей, да? спросила хозяйка меня.
Она еврейка, ответил Дон, рассмеявшись, и показал на меня.
«О боже, подумала я. Он это серьезно?»
Она? Кристина задумчиво сморщила нос. Ну нет. Взгляни на нее. Такая хорошенькая. И она сурово взглянула на Дона: Вы смеетесь надо мной. Прекратите.
Мм вообще-то, мы хотели спросить, как тут включается отопление, встряла я, пока этот разговор не зашел слишком далеко. Мы видели термостат в коридоре, включили его, но теплее не стало.
Кристина горячо затрясла головой:
Он остался с тех времен, когда дом не был поделен на квартиры. Теперь он не работает. Мы его отключили.
А прекрасно, ответила я. Я по-прежнему стояла у двери, не зная, стоит ли садиться. И как включить отопление?
Кристина снова затрясла своим платиновым осиным гнездом на голове, причем пуще прежнего:
Отопление? Зачем вам отопление? Квартира маленькая. Здесь же тепло. Даже жарко. Она обвела рукой свои круглые телеса. Посмотрите, что на мне надето. И мне жарко. Здесь нет отопления, да вам оно и не нужно.
Дон начал нервно посмеиваться:
Жарко, потому что мы включили духовку. Мы не нашли, как включается отопление, включили духовку и открыли дверцу.
Глазки Кристины превратились в щелочки на мясистом лице. Она скрестила руки на груди и вздохнула, неприветливо поджав губы. Кажется, мы перестали быть ее друзьями и лучшими жильцами.
Я узнаю, как оно включается. Но зачем оно вам? Кристина широко улыбнулась. Есть же духовка. Вот и включайте ее. Это ж все равно что обогреватель. Она взяла красную нейлоновую кофту с белыми полосками на рукавах от спортивного костюма, надела и застегнула на молнию до подбородка. Еврейка, значит? Она еще раз посмотрела на меня и улыбнулась: За дурочку меня держите.
С тех пор как Сэлинджер попросил составить отчет по роялти, он не звонил больше ни разу, и мы так и не узнали, зачем ему понадобился отчет. Джеймс и Хью списали это на очередную его странность. Зато начали звонить самому Сэлинджеру, как и предупреждала моя начальница.
Некоторые из звонивших были пожилыми людьми, ровесниками самого Сэлинджера, и, наверно, просто не знали, каких масштабов достигла его самоизоляция от мира. В их представлении он все еще был страждущим молодым писателем с обложки «Тайм», будущим мэтром американской литературы. Эти звонившие чувствовали с Сэлинджером близкое родство, ибо они тоже сражались во Второй мировой или росли в Верхнем Ист-Сайде в 1930-е. Часто у них имелось к нему личное дело: так, этим людям казалось, что прототипом героя одного из его рассказов стал их двоюродный брат, или их двоюродный брат служил с Сэлинджером в тренировочном лагере перед отправкой на фронт, или они жили на соседней улице в Вестпорте в 1950-е. Теперь, с пришествием старческого слабоумия, они хотели связаться с этим человеком, чьи произведения так много значили для них в юности. Или перечитали «Над пропастью во ржи» и лишь теперь поняли, что в этом произведении Сэлинджер описал пережитое им самим во время войны. Или открыли «Рыбку-бананку» и разрыдались, узнав себя, ведь у них тоже возникали суицидальные мысли после Арденнской операции. Никто не должен был видеть то, что видели они.