И сколько? спросил Дон агента. Пять сотен?
Пятьсот сорок, ответил тот.
Берем, кивнул Дон.
Я вытаращилась на него, не веря ушам своим:
Вообще-то, нам нужен хотя бы день, чтобы все обсудить. Сравнить с другими квартирами
Нет, смеясь, ответил Дон, эта нас устраивает. Какой депозит?
Снаружи холодный воздух приятно обжег щеки. «Не верю, что мы на это согласились», подумала я. Но при одной мысли о том, чтобы вернуться к Селесте даже чтобы забрать вещи, у меня чуть не случился приступ паники. Спагетти. Слишком мягкий диван. Парализованный кот.
Через пару минут мы сидели в офисе агента по недвижимости и заполняли бумаги.
Договор будет на ее имя, заявил Дон, а я встревоженно взглянула на него, и сердце забилось сильнее.
Если квартира на мое имя, значит, ответственность за внесение платы на мне, а Дон тут вроде как ни при чем. Меня это страшно пугало, ведь сумма в пятьсот сорок долларов составляла больше половины моей зарплаты.
Только у тебя есть настоящая работа, пояснил Дон, когда мы возвращались в его старую квартиру, взявшись за руки. И хорошая кредитная история.
Откуда ты знаешь, какая у меня кредитная история? спросила я.
Просто знаю, и все. Дон остановился и достал из кармана поношенные кожаные перчатки. Уж точно лучше моей.
Что значит «уж точно лучше моей»?
Дон глубоко вдохнул морозный воздух.
Я отказался выплачивать студенческий кредит, сообщил он.
Ты отказался выплачивать студенческий кредит?
Ну да, так я и сказал. Дон встряхнул головой и широко улыбнулся. Подумаешь, велика беда. Банки зло, они наживаются на восемнадцатилетних несмышленышах. Ну, недосчитаются они моих двадцати тысяч для них это вообще не деньги. Он поцеловал меня холодными губами в правую щеку. Детка, ты слишком буржуазно мыслишь. Серьезно, ерунда это все. Мне было не до студенческих кредитов. Я роман писал.
Я не знала, что на это ответить; не знала, что и думать, по правде говоря.
Я сглупил, конечно. Дон снова взял меня за руку, и мы пошли по Северной Девятой улице к Макри-Трайнгл участку клочковатой травы, населенному крысами, который почему-то считался у городских властей общественным парком. У меня не было денег, вот я и оформил отсрочку. Это можно делать сколько угодно раз. Просто каждые полгода заполняешь документы. Но мне надоело.
Я думала об аренде. По правде говоря, я не знала, как Дон зарабатывал на жизнь. Почти все время он проводил в зале был боксером, «как Мейлер, но лучше»[15], по его собственным словам, или просиживал в кафе, работая над романом, который, опять же по его словам, почти дописал. Раньше он преподавал английский как иностранный взрослым русским эмигрантам, латиноамериканским домохозяйкам, но сейчас у него осталось лишь несколько частных учеников. Деньги на вино или кофе у Дона всегда водились, но я также заметила, что он не разбрасывается наличкой. Кредитками он не пользовался. Теперь я знала почему.
Высшее образование должно быть бесплатным, добавил Дон. В Европе никто не платит двадцать штук в год за бакалавриат. Мои друзья из Европы считают нас, американцев, ненормальными.
Дон часто упоминал своих европейских друзей, но никого из них я еще ни разу не видела. Те его друзья, с кем мы регулярно общались, были родом из Нью-Йорка, Хартфорда, где Дон вырос, и Сан-Франциско, где он жил вплоть до переезда в Нью-Йорк около года тому назад. Большинство этих друзей учились в колледжах, где стоимость обучения превышала двадцать штук в год. Так, его подруга Эллисон, дочь знаменитого писателя и влиятельного редактора, выросла в таунхаусе в Верхнем Ист-Сайде и училась в Беннингтоне с Марком, лучшим другом Дона из Провиденса, из профессорской семьи. Подобно Дону, эти ребята стремились стряхнуть с себя внешние атрибуты привилегированного детства: Эллисон жила в чердачной студии на Мортон-стрит и жаловалась на бедность, но каждый вечер ужинала в ресторанах, а Марк бросил престижный колледж, выучился на краснодеревщика и основал компанию по производству дорогой дизайнерской мебели, офис которой находился в лофте на Четырнадцатой улице, стоившем явно не гроши.
А тебе не показалось, что с этой квартирой что-то не так? спросила я.
Там пол немного наклонный. Дон пожал плечами, обнял меня и прижал поближе. Ну и что? За пятьсот баксов в месяц мы все равно ничего лучше не найдем. А тут и станция близко. И все близко. И такой красивый квартал Северная Восьмая улица! Столько деревьев.
Деревья, с улыбкой повторила я, хотя помнила лишь мрачные тени от голых веток на снегу.
Дома Ли и Панкадж сидели за столом и пили пиво с Марком и Эллисон, которых Дон пригласил в гости, но забыл об этом или забыл сказать мне. Марк и Эллисон нравились мне гораздо больше большинства друзей Дона, но я очень устала.
Дональд! воскликнула Ли и помахала забинтованной рукой. Джоанна! Садитесь с нами, выпейте пива! Мы отмечаем!
Она встала и прижалась к моей холодной щеке своей теплой. На ней было одно из ее очень красивых платьев глубокого бордового цвета, креповое, с крошечными тканевыми пуговками впереди, и полный макияж: тональный крем, сгладивший неровности на ее подбородке, тушь, благодаря которой у нее появились ресницы, и темно-красная помада. Ли вымыла голову и высушила волосы; те лежали блестящими волнами. Теперь она выглядела не просто прилично, но восхитительно.
Я нашла работу, сообщила она.
Ого! удивилась я. Я не считала ее способной на такое. И что за работа?
Какая разница? весело воскликнула Эллисон и чокнулась с Панкаджем, который в ответ ул ыбн улся.
На нем по-прежнему были тонкая армейская куртка и шарф, хотя в квартире было очень жарко. Я попыталась поймать его взгляд. Мы же вместе пережили чрезвычайную ситуацию, значит, между нами теперь должно быть особое понимание. Но Панкадж смотрел куда угодно, только не на меня на стол, на колени, на свое пиво.
Эй, дружище, наконец обратился он к Дону, как там партия?
Через несколько минут они вышли сначала Панкадж, потом Ли.
Мне надо переодеться, заявила она. Весь день в этом платье хожу.
А знаешь, кого представляет мое агентство? крикнула я ей вслед.
Томаса Пинчона, ответила за нее Эл лисон.
Она пила вино из большого синего кубка единственной посуды в квартире, отдаленно напоминавшей винный бокал. Приходя в гости, Эллисон всегда брала его себе.
Почти угадала, ответила я. Сэлинджера.
Повисла тишина. Эллисон, Марк, Дон все таращились на меня, разинув рты.
Возьми, наконец проговорил Марк и подтолкнул мне пиво.
Джерома Дэвида Сэлинджера? Серьезно? Дон наконец очнулся от оцепенения и потрясенно покачал головой.
Я кивнула:
Он клиент моей начальницы.
Все в комнате заговорили разом.
А ты с ним разговаривала? спросил Марк. Он звонил?
Он пишет новый роман? поинтересовалась Эллисон. Губы у нее посинели от вина, как у упыря. Ходят слухи
А сколько лет твоей начальнице? спросил Дон. Сэлинджер же начал писать в сороковые.
И какой он милый? подхватила Эллисон. Многие на него злятся, но мне всегда казалось, что он очень приятный человек, просто хочет, чтобы его все оставили в покое.
Да никакой он не писатель. Так, много шума из ничего, с улыбкой произнес Дон.
Марк раздраженно прищурился:
Ты это серьезно? Он глотнул пива. Человек хочет, чтобы его оставили в покое, но это не делает его пустышкой.
Марк, как и Дон, был невысоким, мускулистым и очень привлекательным. Он был похож на кинозвезду 1970-х: голубые глаза, точеные скулы, длинный нос, волнистые светлые волосы. На самом деле он был так красив, что даже мужчины это замечали. А вот его невеста Лиза обладала совершенно непримечательной внешностью я бы даже сказала, редко встретишь людей столь невзрачных, и была сдержанной и молчаливой ровно настолько, насколько Марк открытым и словоохотливым. Дону она не нравилась в том числе поэтому, и он не сомневался, что Марк отменит свадьбу.
Пару лет назад моя подруга Джесс недолго работала в «Литтл Браун». Эллисон взглянула на Марка. Это издатели Сэлинджера. Марк кивнул. Она была всего лишь ассистенткой и с Сэлинджером дел не имела, его книгами не занималась. Но ее стол стоял рядом с приемной, и вот однажды она задержалась на работе, а телефон на стойке зазвонил и звонил очень долго. А было уже полдесятого вечера. Кто звонит в офис так поздно? Наконец она сняла трубку и услышала, как кто-то кричит реально кричит, на том конце. «С РУКОПИСЬЮ ВСЕ В ПОРЯДКЕ! кричал человек. Я ЕЕ СПАС!» Он говорил еще что-то про пожар и нес всякую малопонятную белиберду, но главное, не говорил, а орал. Джесс решила, что звонил какой-то сумасшедший. Мы кивали. И вот на следующий день приходит она на работу, и оказывается
Звонил Сэлинджер, угадал Дон.
Звонил Сэлинджер, подтвердила Эллисон, недовольная тем, что сенсационный момент ее истории предугадали. В его доме был пожар. Дом сгорел. Или полдома не помню. Но суть в том, что дом горел в тот самый момент, когда он звонил в издательство, то есть представьте: твой дом горит, а ты звонишь издателям и сообщаешь, что рукопись новой книги не пострадала. Не семью бежишь спасать, не звонить пожарным нет!
Откуда ты знаешь, что он сперва не спас семью и не позвонил пожарным? спросил Дон.
Мне Джесс сказала, ответила Эллисон.
А что такого странного в том, чтобы позвонить издателям и сообщить, что рукопись не сгорела? не унимался Дон.
Это еще не самое странное, Дон, простонала Эллисон. Он позвонил полдесятого, когда в офисе не было никого. То есть он, видимо, решил, что в «Литтл Браун» должны знать, что в маленьком городке в Нью-Гемпшире случился пожар
А знаешь что? И без того сиплый голос Дона от выпитого охрип еще сильнее. Я думаю, это все чушь собачья. Не пишет Сэлинджер никакой новый роман. Зачем это ему? Он же миллионер десятикратный, разве нет? Твоя подруга все выдумала.
О господи, Дон! воскликнула Эллисон; ее темные глаза были совсем пьяными, щеки раскраснелись. Зачем ей это выдумывать? И как можно такое выдумать? В доме Сэлинджера был пожар, все об этом знают. Даже мама моя об этом рассказывала. В газетах писали. Я сама об этом читала. И моя подруга.
Вот именно, с улыбкой произнес Дон.
Я тоже что-то такое читал. Марк откинул со лба непослушную прядь волос. Кажется Сейчас вспомню Наверно, в «Таймс»? Он говорил, что пишет книги, но не хочет публиковаться. И пишет для себя. А публиковаться ему уже ни к чему.
Снова повисла тишина. Лицо Дона посерьезнело. Он взглянул на меня и улыбнулся. Я знала, что это совпадает с его собственными взглядами на писательство.
Писатель тот, кто пишет, сказал он, глядя на меня. Кто встает по утрам и пишет, тот писатель. Не издатель делает тебя писателем. Издательский бизнес всего лишь бизнес.
Эй! раздался голос в прихожей.
Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.
Что тут происходит? спросила она; язык у нее заплетался.
Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.
Я сейчас, сказала я и осторожно поднялась.
Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.
Ох, прости! Прости, воскликнула я.
Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.
О! снова глупо воскликнула я.
Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.
Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:
Ладно, проговорила я, давай переедем.
* * *
На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.
Присядь, велела она.
Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.
Знаешь, некоторые, начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, она улыбнулась, подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?
Я кивнула.
Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, она рассмеялась, пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?
Да.
Поэтому никогда не надо ему звонить. Если возникнет ситуация, которая, как тебе кажется, потребует его внимания хотя я даже представить не могу, что это может быть, ты должна сказать мне, а я уж решу, говорить ему или нет. Но напрямую ему не звони никогда. И не пиши. Если он сам позвонит, надо сказать: «Да, Джерри, я передам начальнице». Ясно?
Я кивнула, сдерживая улыбку. Мне бы в голову не пришло болтать с Джеромом Сэлинджером по телефону без повода, не говоря уж о том, чтобы самой ему звонить.
Начальница очень серьезно посмотрела на меня и рассмеялась своим странным низким смешком:
И читать твои рассказы он не будет. И ему неинтересны твои восторги по поводу «Над пропастью во ржи».
Я не пишу рассказы, ответила я и почти не соврала. Я писала рассказы, но ни один не дописала.
Вот и хорошо, кивнула начальница. Писатели худшие ассистенты.
Я все сделала неправильно. Два дня печатала, напечатала целую гору писем. И везде неправильно отмерила поля, ошиблась в именах собственных в общем, наделала кучу ошибок. Не было ни одного письма, которое не пришлось бы перепечатывать.
Будь внимательнее, ладно? сказала начальница, и я улыбнулась, сглатывая слезы.
Сделав упор на качество, а не на скорость, я начала заново и проверяла каждую строчку, а телефон в кабинете начальницы звонил беспрестанно. «С Новым годом! повторяла она в десятый, в сотый раз. Как прошли каникулы?» Эти односторонние беседы отвлекали меня больше, чем если бы за стеной разговаривали двое людей. Я мысленно отвечала на вопросы своей начальницы и угадывала, что могли ответить ей люди на том конце провода. Кое-что стало проясняться. Так, начальница часто упоминала некоего Дэниела, который, кажется, перенес болезнь, и довольно серьезную, но после лечения пошел на поправку. Может, Дэниел ее муж? Или брат? Чуть реже всплывало имя Хелен; о ней говорили менее подробно. Я так и не поняла, кем она может приходиться начальнице. Как бы то ни было, ее слова начали просачиваться в мои письма. «Спасибо, что прислали подписанный сэндвич», напечатала я. «Мы свяжемся с вами через две недели и обсудим детали обивки». Снова и снова мне приходилось рвать полузаконченное письмо и начинать заново. «Закрой дверь, пожалуйста», мысленно умоляла я начальницу. «Хватит звонить!» просила я телефон. Но тот упрямо зазвонил снова.