Половина арендной платы с меня, заявила она.
Вытащив из прически карандаш, она постукивала им по столу в ожидании ответа. Если честно, о том, чтобы оплачивать хотя бы половину аренды, не могло быть и речи. Для нее такой вариант исключался. Ее оклад лишь на самую малость превышал границу смехотворного. К тому же договор аренды был составлен на имя Кальвина, а значит, налоговая льгота полагалась ему одному. Как-то несправедливо. Элизабет дала ему пару минут на математические расчеты. Половина это возмутительно.
Половина, протянул он, будто прикидывая, что к чему.
Но уже хорошо знал, что половина ей не по карману. И даже четверть. В Гастингсе ей платили сущие гроши вдвое меньше, чем получал бы на ее месте мужчина: Кальвин узнал размер ее оклада из личного дела, куда сумел заглянуть украдкой, в нарушение правил. Впрочем, ипотечный кредит на нем не висел. В минувшем году он полностью выкупил это небольшое бунгало на средства от какой-то химической премии, о чем тут же пожалел. Не зря же народная мудрость гласит: не клади все яйца в одну корзину. А он именно так и поступил.
Или как вариант, она просветлела, можем заключить экономическое соглашение. Ну знаешь, наподобие межгосударственного.
То есть сделку?
Аренда в обмен на услуги.
Кальвин похолодел. До его слуха долетали сплетни насчет дармового молока.
В обмен на ужины, уточнила она. Четыре раза в неделю. И, не дав ему ответить, поправилась: Ладно. Пять. Это мое окончательное предложение. Я неплохо готовлю, Кальвин. Кулинария серьезная наука. По сути, это химия.
Итак, они съехались, и все получилось как нельзя лучше. Но переход к нему в лабораторию? Она отказывалась даже рассматривать такую возможность.
Ты выдвинут на Нобелевку, Кальвин, напомнила она, защелкивая крышку контейнера с остатками картофеля. Причем в третий раз за последние пять лет. А я хочу, чтобы обо мне судили по моей собственной работе, но в случае перехода будет считаться, что всю работу за меня выполнил ты.
Кто тебя хоть немного знает, никогда так не подумает.
Открыв вентиляционные отверстия в посуде «таппервер», она повернулась к Кальвину:
В том-то и штука. Меня никто не знает.
Это ощущение преследовало ее всю жизнь. О ней судили не по ее делам, а по делам других. В прошлом она слыла отпрыском поджигателя, дочерью многобрачной жены, сестрой повесившегося гомосексуалиста и магистранткой известного распутника. Теперь стала подругой знаменитого ученого. Но так и не сделалась просто Элизабет Зотт.
А в тех редких случаях, когда ее характеризовали саму по себе, от нее просто отмахивались как от проныры или авантюристки оба этих качества ставились в зависимость от другого, особенно ей ненавистного. От ее облика. Повторявшего облик отца.
По этой причине она почти никогда не улыбалась. Перед тем как заделаться странствующим проповедником, отец ее мечтал стать актером. У него имелись для этого необходимые предпосылки: харизма и зубы (с профессионально изготовленными коронками). Так чего же ему не хватило? Таланта. Когда стало ясно, что актерская карьера ему не светит, он использовал свои задатки в молельных шатрах, где люди охотно клевали на его фальшивую улыбку и обещания конца света. Потому-то Элизабет и перестала улыбаться в возрасте десяти лет. И сходство сразу померкло.
Улыбка вернулась к ней только с появлением в ее жизни Кальвина Эванса. В тот самый вечер, когда его на нее стошнило. Вначале она его даже не узнала, но, узнав, забыла об испорченном платье и наклонилась, чтобы вглядеться в его лицо. Кальвин Эванс! Правда, был случай, когда она ему надерзила после того, как он сам обошелся с ней невежливо из-за этой лабораторной посуды но между ними возникло мгновенное, неодолимое притяжение.
Доедать будешь? Она указала на почти пустой контейнер.
Не могу, ответил он. Доешь сама, ладно? Тебе дополнительное горючее не помешает.
На самом деле он собирался все доесть сам, но готов был отказаться от дополнительных калорий, лишь бы только задержать ее рядом с собой. Как и Элизабет, он никогда не отличался общительностью; до увлечения греблей его, по сути, ничто не связывало с окружающими. Физическое страдание, как он усвоил давным-давно, соединяет людей куда прочнее, чем повседневность. Он все еще поддерживал контакты с восемью товарищами по кембриджской команде, а с одним из них виделся буквально месяц назад, когда летал на конференцию в Нью-Йорк. Четвертый они по-прежнему называли друг друга по номеру места в лодке стал неврологом.
Что-что у тебя появилось? не веря своим ушам, переспросил Четвертый. Девушка? Ну ты гигант, Шестой! Приятель хлопнул его по спине. Давно бы так!
Кальвин взволнованно кивал, подробно рассказывая, чем занимается Элизабет по работе, какие у нее привычки, какой смех и все, что ему в ней дорого. Но потом перешел на более сдержанный тон и объяснил, что они с Элизабет почти все свободное время проводят вместе вместе живут, вместе питаются, вместе ездят на работу и с работы, но этого, по его ощущениям, недостаточно. Дело не в том, что без нее он не смог бы нормально функционировать, говорил он Четвертому, а в том, что не видит смысла функционировать без нее.
Не знаю, как это назвать, признался он после всесторонней проверки. Я к ней присох? Попал в какую-то нездоровую зависимость? Может, у меня опухоль мозга?
Не парься, Шестой, твой диагноз счастье, объяснил Четвертый. Когда свадьба?
Но здесь возникла одна загвоздка. Элизабет недвусмысленно дала понять, что замуж не собирается.
Не думай, что я осуждаю институт брака, Кальвин, сказала она, притом что я осуждаю всех, кто осуждает наши с тобой отношения. А ты разве не согласен?
Согласен, ответил Кальвин, а сам подумал, что больше всего на свете хотел бы произнести это слово перед алтарем.
Но когда она посмотрела на него выжидающим взглядом, требующим подробностей, он поспешил уточнить:
Я согласен, что нам с тобой крупно повезло.
И тогда она улыбнулась ему так открыто, что у него взорвался мозг. Как только они распрощались, он поехал в ближайший ювелирный магазин и там прочесал все отделы, чтобы найти самый большой из маленьких бриллиантов, какой был бы ему по карману. В течение трех месяцев он с волнением нащупывал в кармане миниатюрную коробочку, выжидая походящего момента.
Кальвин окликнула Элизабет, собирая со стола свою посуду. Ты меня слушаешь? Я говорю, что завтра иду на венчание. Ты не поверишь: я буду в нем участвовать. Она нервно повела плечами. Так что давай отложим обсуждение этих кислот до вечера.
А кто выходит замуж?
Моя подруга Маргарет, секретарь отдела физики, припоминаешь? Это с ней мы встречаемся через пятнадцать минут. Насчет примерки.
Погоди. У тебя есть подруга? Он считал, что у Элизабет есть только коллеги-ученые, которые признают ее компетентность и саботируют ее результаты.
Элизабет зарделась от смущения.
Ну, в общем, да, неловко выдавила она. Мы с Маргарет киваем друг другу, когда сталкиваемся в коридорах. Несколько раз болтали возле кофейного автомата.
Кальвин всеми силами изображал, будто слышит разумное описание дружбы.
Договорились буквально в последнюю минуту. Одна из ее подружек невесты приболела, но Маргарет говорит, что число подружек невесты должно равняться числу шаферов.
Впрочем, после этих слов к ней пришло понимание, что Маргарет на самом-то деле без разницы, кого пригласить на эту роль: сойдет любая стройная девица без определенных планов на выходные.
По правде говоря, заводить дружбу она не умела. Говорила себе, что виной тому слишком частые переезды, плохие родители, потеря брата. Но знала она и то, что у других тоже бывают сходные обстоятельства, однако подобных проблем не возникает. Наоборот, некоторым это даже помогает заводить друзей: видимо, призрак постоянных перемен и глубокой скорби открывает другим пути к дружеским связям на каждом новом месте. А почему же у нее так не получается?
Кроме всего прочего, ее смущал сам нелогичный феномен женской дружбы, который требует одновременного умения в нужное время хранить и открывать секреты. При каждом переезде в другой город одноклассницы по воскресной школе отводили ее в сторонку и с придыханием рассказывали о своей влюбленности в кого-нибудь из мальчиков. Она выслушивала эти признания, добросовестно обещая никому не говорить. И держала свое слово. Оказывается, это было неправильно: от нее как раз ожидали разглашения. В обязанности задушевной подруги входило сообщить мальчику такому-то, что девочка такая-то считает его симпатичным; это запускало цепную реакцию взаимного интереса. «А почему бы тебе самой ему не признаться? говорила Элизабет потенциальным подружкам. Вот же он стоит». Девчонки в ужасе шарахались.
Элизабет позвал Кальвин. Элизабет?
Нагнувшись над столом, он похлопал ее по руке.
Прости, сказал он, когда она вздрогнула. Мне показалось, я на миг тебя потерял. Короче, что хотел сказать. Я люблю бракосочетания и пойду с тобой.
На самом деле он терпеть не мог бракосочетаний. В течение многих лет они только напоминали, что сам он до сих пор нелюбим. Но теперь у него появилась она: завтра она окажется в непосредственной близости к алтарю, и эта близость, по его расчетам, сможет изменить ее отношение к законному браку. У этой теории даже было научное название: ассоциативная интерференция.
Нет, поспешно возразила она. У меня нет дополнительного приглашения, а кроме того, чем меньше народу увидит меня в этом платье, тем лучше.
Брось, пожалуйста, сказал он, протягивая свою могучую ручищу через разделявший их стол и заставляя Элизабет сесть. Быть такого не может, чтобы Маргарет ждала тебя одну. Что же касается платья, оно наверняка не так уж безобразно.
Вот именно, что так! ответила она, включив интонацию научной уверенности. Платья подружек невесты шьются с таким расчетом, чтобы у девушек был нелепый вид, тогда невеста на их фоне будет выглядеть красоткой. Это обычная практика, базовая защитная стратегия, уходящая корнями в биологию. Аналогичные явления сплошь и рядом наблюдаются в природе.
Кальвин вспомнил венчания, на которых ему довелось присутствовать, и понял, что в этом есть доля истины: ему ни разу не пришло в голову пригласить на танец кого-нибудь из подружек невесты. Неужели одежда имеет такую власть над окружающими? Он посмотрел на Элизабет: жестикулируя своими крепкими руками, та описывала предназначенный для нее наряд юбка-пуф, небрежные сборки на груди и в талии, жирный бант поверх ягодиц. Ему подумалось, что модельеры, придумывающие такие фасоны, уподобляются производителям бомб или порнозвездам: не иначе как они держат в тайне свой род занятий.
Ну что ж, хорошо, что ты решила прийти на помощь своей знакомой. Только мне казалось, что венчания тебе претят.
Нет, мне претит только законный брак. Мы с тобой это не раз обсуждали, Кальвин; моя позиция тебе известна. Но я рада за Маргарет. С некоторыми оговорками.
С оговорками?
Понимаешь, сказала она, Маргарет твердит, что в субботу вечером наконец-то превратится в миссис Питер Дикмен. Как будто смена именования станет финишной чертой в той гонке, которую она ведет с шести лет.
Она выходит за Дикмена? переспросил Кальвин. Из отдела клеточной биологии? Дикмена он не переваривал.
Точно, подтвердила она. Никогда не понимала, почему женщины при вступлении в брак должны сдавать свою прежнюю фамилию, а порой даже имя, как старую машину, в счет оплаты нового статуса: миссис Джон Адамс! Миссис Эйб Линкольн! Можно подумать, женщина два десятка лет живет под временной меткой и только после замужества становится полноценным человеком. Миссис Питер Дикмен. Звучит как пожизненный приговор.
«А вот Элизабет Эванс, пронеслось в голове у Кальвина, звучит идеально». Не успев себя одернуть, он нащупал в кармане миниатюрную синюю коробочку и решительно поставил перед нею на стол.
Быть может, хоть это улучшит тебе настроение, подпорченное платьем, выпалил он с неистово бьющимся сердцем.
Коробчонка для кольца, объявил один из геологов. Приготовьтесь, ребята: начинается помолвка.
Но выражение лица Элизабет как-то не соответствовало моменту.
Элизабет перевела взгляд с коробочки на Кальвина, и глаза ее расширились от ужаса.
Мне известно твое отношение к браку, торопливо заговорил Кальвин. Но я долго думал и пришел к выводу, что у нас с тобой будет совершенно особенный брак. Нетипичный. Даже, можно сказать, увлекательный.
Кальвин
К тому же брак нужно заключить из практических соображений. К примеру, для снижения налогов.
Кальвин
Ты хотя бы взгляни на кольцо! умолял он. Я носил его при себе не один месяц. Прошу тебя.
Не могу. Элизабет отвела взгляд. Тогда мне будет еще труднее сказать «нет».
Ее мать всегда утверждала, что о женщине судят по успешности ее брака. «Я могла выбрать Билли Грэма[3], часто повторяла она. Не думай, что он мною не интересовался. Кстати, Элизабет, когда у тебя дойдет до помолвки, требуй самый большой камень. Если брак развалится, так хоть будет что в ломбард снести». Как выяснилось, мать исходила из собственного опыта. Когда они с отцом оформляли развод, оказалось, что мать уже трижды побывала замужем.
Я замуж не собираюсь, отвечала ей Элизабет. Я собираюсь посвятить себя науке. Женщины, преуспевшие в науке, не вступают в брак.
Да что ты говоришь? хохотала мать. Ну-ну. Стало быть, ты хочешь выйти замуж за свою науку, как монахини выходят замуж за Иисуса? Впрочем, думай о монашках что угодно, однако у них муж никогда не будет храпеть. Она ущипнула дочку за руку. Ни одна женщина не откажется от замужества, Элизабет. И ты не станешь исключением.
Кальвин широко раскрыл глаза:
Ты говоришь «нет»?
Да, это так.
Элизабет!
Кальвин осторожно заговорила она, протягивая ладони к его рукам и вглядываясь в его сникшее лицо. Мне казалось, у нас был уговор. Ты ведь сам ученый и наверняка понимаешь, почему вопрос замужества для меня исключается.
Но его лицо не выражало такого понимания.
Потому что я не могу допустить, чтобы мой вклад в науку растворился в твоем имени, разъяснила она.
Правильно, сказал он. Конечно. Само собой. Значит, это сугубо рабочий конфликт.
Конфликт, скорее, социальный.
Да это же КОШМАР! вскричал он, отчего те сотрудники, которые еще не глазели в их сторону, тут же переключили все свое внимание на несчастную пару в центре зала.
Кальвин! произнесла Элизабет. Мы уже это обсуждали.
Да, я знаю. Тебе претит смена фамилии. Но разве я когда-нибудь говорил, что меня не устраивает твоя фамилия? запротестовал он. Вовсе нет; напротив, я ожидал, что ты сохранишь свою девичью фамилию.
Это было не вполне правдиво. Кальвин предполагал, что она возьмет его фамилию. Тем не менее он сказал:
В любом случае наше будущее счастье не должно пострадать, если некоторые по ошибке станут обращаться к тебе «миссис Эванс». Мы будем их поправлять.
Сейчас был не самый подходящий момент для того, чтобы сообщить ей о переоформлении купчей на его небольшое бунгало: «Элизабет Эванс» именно такое имя он продиктовал начальнику окружной канцелярии. Кальвин напомнил себе первым делом позвонить из лаборатории этому чиновнику.
Элизабет покачала головой:
Наше будущее счастье не зависит от заключения брака, Кальвин, во всяком случае, для меня. Я безраздельно предана тебе одному; свидетельство о браке этого не изменит. А кто что подумает вопрос упирается не в горстку несведущих: вопрос упирается в социум, а конкретно в научное сообщество. Все мои работы внезапно начнут ассоциироваться с твоим именем, как будто они выполнены тобой. Более того, люди в большинстве своем будут считать само собой разумеющимся, что это именно твои научные труды хотя бы потому, что ты мужчина, но в особенности потому, что ты Кальвин Эванс. У меня нет желания повторять судьбу Милевы Эйнштейн или Эстер Ледерберг[4]. Кальвин, я вынуждена тебе отказать. Даже если мы предпримем все юридические шаги к тому, чтобы обеспечить сохранность моей фамилии, она все равно изменится. Все будут называть меня миссис Кальвин Эванс; я превращусь в миссис Кальвин Эванс. Каждая рождественская открытка, каждое банковское уведомление, каждое напоминание из налоговой инспекции будет адресовано мистеру и миссис Кальвин Эванс. А известная нам Элизабет Зотт прекратит свое существование.