Ища подтверждения, она посмотрела на Шесть-Тридцать, но даже он не смог разобраться в этой грамматике.
А знаешь, Джек навел меня на одну мысль, сказал Кальвин, опуская в кресло свой могучий корпус, и думаю, ты ее одобришь. Я буду обучать тебя гребле.
Передай, пожалуйста, натрий-хлор.
Тебе понравится. Для начала сядем с тобой в двойку распашную, а можно сразу в парную. Будем любоваться восходом солнца над водной гладью.
Меня это не особенно привлекает.
Начать сможем хоть завтра.
Кальвин тренировался три дня в неделю, но садился всегда в «одиночку». Гребцы высокого уровня нередко используют такой метод: когда они оказываются в скифе вместе с товарищами по команде, которые знают друг друга почти на клеточном уровне, им порой бывает трудно подстроиться под остальных. Элизабет знала, как он скучает по кембриджской восьмерке. Но сама греблей не интересовалась.
Да не хочу я. Кроме того, у вас тренировки начинаются в полпятого утра.
У меня в пять, указал он, как будто подчеркивая огромную разницу. В полпятого я только из дому выезжаю.
Нет, не хочу.
Почему?
Нет!
Но почему?
Потому что в такое время я еще сплю.
Не вопрос. Будем ложиться пораньше.
Нет.
Первым делом познакомлю тебя с эргом так у нас называется гребной тренажер. В эллинге несколько штук есть, но я хочу собрать свой, для домашнего пользования. Затем пересядем в лодку в скиф. К апрелю будем скользить по заливу, любоваться восходом солнца и добьемся абсолютной слаженности.
Но тут даже Кальвин понял, что слишком размахнулся. Во-первых, за месяц грести не научишься. Большинство новичков осваивают технику под руководством опытного тренера самое меньшее за год, но чаще за три года, а некоторые и вовсе не справляются. Что же до скольжения по заливу, такого не существует. Чтобы достичь той стадии, когда гребля хотя бы отдаленно будет напоминать скольжение, нужно, вероятно, дойти до олимпийского уровня, и физиономия твоя на протяжении полета по гребному каналу будет выражать не спокойное умиротворение, а еле сдерживаемую муку. Иногда к ней примешивается выражение решимости, которое обычно указывает, что непосредственно после этой гонки ты планируешь переключиться на другой вид спорта. Однако, выносив эту мысль, Кальвин уже не мог от нее отказаться. Грести в паре с Элизабет. Уму непостижимо!
Нет.
Да почему?
Потому что потому. Женщины не гребут.
Но как только прозвучали эти слова, она пожалела, что не придержала язык.
Элизабет Зотт! поразился Кальвин. Ты хочешь сказать, что женщинам не дано освоить греблю?
На этом в споре была поставлена точка.
Утром они вышли из своего бунгало затемно: Кальвин в старой футболке и тренировочных штанах, Элизабет в каких-то с трудом раскопанных шмотках, отдаленно напоминающих спортивные. На подъезде к гребному клубу Шесть-Тридцать и Элизабет посмотрели в автомобильное окно и увидели на скользком пирсе некоторое количество тел, занимающихся общефизической подготовкой.
Не лучше ли перейти в зал? спросила Элизабет. Темно же.
В такое утро? (В воздухе висел туман.)
Я думала, ты не любишь дождь.
Дождя нет.
По меньшей мере в сороковой раз Элизабет усомнилась в этой затее.
Начнем с азов, сказал Кальвин, приведя ее и Шесть-Тридцать в эллинг длинное пещероподобное строение, пропахшее плесенью и потом.
Когда они шли вдоль стеллажей с поднимающимися к потолку рядами узких деревянных лодок-скифов, похожих на аккуратно уложенные зубочистки, Кальвин кивнул какому-то замызганному типу; тот, еще не готовый для разговоров, зевнул и ответил ему таким же кивком.
Остановились они только тогда, когда Кальвин нашел искомое: гребной тренажер, тот самый эрг, задвинутый в неприметный угол. Этот агрегат был тут же вытащен на середину прохода и установлен между двумя стеллажами.
Сначала о главном, сказал Кальвин. О технике.
Он сел и принялся налегать на весла; дыхание вырывалось из него серией мучительных коротких импульсов, не знаменовавших ни легкости, ни удовольствия.
Вся штука в том, чтобы запястья держать ровно, пропыхтел он, колени не задирать, включать мышцы живота, а также Дальнейшее перечисление утонуло в его тяжелом дыхании, а через пару минут он и вовсе забыл про стоящую рядом Элизабет.
Сопровождаемая верным псом, она отправилась обследовать эллинг и помедлила у стойки с лесом весел, длинных, как игрушки великанов. Рядом стояла большая витрина со спортивными трофеями; лучи рассветного солнца только-только начали выхватывать коллекцию серебряных кубков и старых комплектов спортивной формы доказательств превосходства тех, кто превосходил соперников быстротой, техничностью или выносливостью, а то и всеми тремя качествами. Эти смельчаки, по словам Кальвина, показывали такую собранность, которая позволяла им первыми пересечь линию финиша.
Наряду со спортивной формой здесь были выставлены фотографии дюжих парней с гигантскими веслами, но на общем фоне выделялся один: молодой человек с комплекцией жокея, столь же серьезный, сколь и субтильный, плотно сжавший губы в угрюмую линию. Из рассказов Кальвина она поняла, что это рулевой: тот, кто решает, что и когда должны делать гребцы: наращивать ритм, поворачивать, обгонять другую лодку, прибавлять скорость. Ей нравилось, что один миниатюрный человечек держит в узде восьмерку диких жеребцов: его голос для них команда, его руки для них руль, его ободрение для них горючее.
Элизабет обернулась посмотреть, как собираются другие гребцы: каждый уважительно кивал Кальвину, который продолжал терзать шумный тренажер; несколько человек с оттенком зависти смотрели, как он прибавляет количество гребков в минуту с такой очевидной плавностью, что даже Элизабет усматривала в ней признак врожденного атлетизма.
С нами-то когда грести собираешься, Эванс? спросил один из наблюдателей, хлопнув его по плечу. Мы найдем, как твою энергию в дело пустить!
Если Кальвин хоть что-то услышал или почувствовал, он не подал виду. Взор его был устремлен вперед, корпус двигался равномерно.
Надо же, подумалось ей, он и здесь легенда. Об этом говорила не только их уважительность, но и то подобострастие, с которым они огибали выдвинутый на середину прохода тренажер и сидящего на нем Кальвина. Рулевой, закипая, оценил ситуацию.
Руки на борт! выкрикнул он восьмерым гребцам, и те одним прыжком выстроились вдоль борта своего скифа, чтобы взвалить тяжелую лодку на плечи.
Выдвигаем, скомандовал рулевой. Попарно взяли.
Но всем было ясно, что далеко они не уйдут, если Кальвин будет восседать посреди прохода.
Кальвин! горячо зашептала Элизабет, подкравшись к нему сзади. Ты у людей на дороге. Надо их пропустить.
Но он только наяривал.
Господи выдохнул рулевой сквозь зубы. Что за человек!
Он бросил взгляд на Элизабет, сделал нетерпеливый жест большим пальцем, требуя, чтобы она отошла, а сам присел на корточки за левым ухом Кальвина.
Молодчага, Каль! проревел он. За расстоянием следи, сукин ты сын. Тебе пятьсот пройти надо, а ты ковыряешься. Оксфорд ускоряется по правому борту, на обгон идут.
Элизабет не верила своим ушам.
Прошу прощения, но начала она.
Я знаю, это не все, на что ты способен, Эванс, прорычал рулевой, отрезав ее от Кальвина. Не беси меня, ты, долбогреб! На счет «два» по моей команде выдай двадцать гребков, уделай этих оксфордских засранцев; пусть пожалеют, йопта, что на свет родились, ты их порвешь, Эванс, прибавь, брат, выдадим тридцать два, потом сорок, бляха, по моей команде: раз, два, прибавь, ВЫЖМИ ДВАДЦАТЬ, ТЫ, МАЗАФАКА! орал он. ДАВАЙ!
Элизабет не знала, что потрясло ее сильнее: брань этого коротышки или то напряженное внимание, с которым реагировал на нее Кальвин. Через несколько мгновений после того, как прозвучали выражения «ты, долбогреб» и «засранцы», лицо Кальвина исказила гримаса безумия, какую увидишь разве что в фильмах про зомби. Он налегал на весла все сильнее и учащал гребки, выдыхал как паровоз, а коротышка по-прежнему орал на Кальвина, требуя невозможного и получая невозможное, а сам считал гребки, словно злой секундомер: Двадцать! Пятнадцать! Десять! Пять! А потом счет заглох и осталось одно простое слово, с которым Элизабет не могла не согласиться.
Хорош, сказал рулевой.
Тут Кальвин обмяк и резко завалился вперед, как от выстрела в спину.
Кальвин! вскричала Элизабет, бросаясь к нему. Боже, что с тобой?
Да все путем, сказал рулевой. Верно я говорю, Каль? А теперь убирай с прохода эту фигню, а то раскорячился тут нахер.
И Кальвин закивал, ловя ртом воздух.
Будет сделано Сэм, отдувался он, и спасибо Но сперва хочу представить Элиз Элиз Элизабет Зотт. Мы пара партнеры.
На нее тут же обратились взгляды всех присутствующих.
В паре с Эвансом! вытаращил глаза один из гребцов. А чем ты так отличилась? Олимпийское золото взяла?
Что-что?
В женской команде гребла, что ли? спросил рулевой: теперь его распирало от любопытства.
Да нет, я на самом деле вообще не Тут она вдруг умолкла. А разве бывают женские команды?
Она только учится, отдышавшись, разъяснил Кальвин. Но уже показывает класс. С глубоким вдохом он выбрался из тренажера и стал оттаскивать его в сторону. К лету будем с вами рассекать.
Элизабет была не уверена, что все правильно поняла. Что он собрался рассекать? Или имелось в виду «соревноваться»? Нет, не может быть. Он же собирался любоваться восходами?
Знаете что? тихо сказала она рулевому, когда Кальвин отошел за полотенцем. Наверное, это не мое
Твое, твое, не дал ей закончить рулевой. Эванс никогда в жизни не посадит к себе в лодку чайника. Потом он зажмурил один глаз и прищурился. Ага. Теперь я и сам вижу.
Что? удивилась она.
Но он уже отвернулся и стал выкрикивать команды гребцам, чтобы те несли лодку на пирс.
Ногу в лодку! услышала она его лай. Сели!
Не прошло и минуты, как скиф уже скрылся в густом тумане, а перед тем на лицах спортсменов читалась странная решимость, несмотря на то что с неба капали жирные, холодные капли дождя, предвещая еще больший дискомфорт.
Глава 8
Без напряжения
В первый же день на открытой воде они с Кальвином, сидя в двойке, опрокинулись. На другой день опять. И на третий.
Что я делаю не так? спросила она, задыхаясь и стуча зубами от холода, когда они толкали к пирсу длинный, тонкий скиф.
Элизабет утаила от Кальвина один сущий пустяк. Она не умела плавать.
Все, вздохнул он.
И продолжил минут через десять.
Как я уже говорил, он указал на гребной тренажер, направляя туда Элизабет, еще не успевшую переодеться в сухое, гребля требует безупречной техники.
Пока она подгоняла под свой рост упор для ног, Кальвин объяснил, что гребец обычно прибегает к эргометру в тех случаях, когда на заливе штормит, когда он тренируется на время или когда у тренера совсем уж паршивое настроение. И если спортсмен себя не щадит, его обычно во время теста на функциональное состояние может и стошнить. А потом добавил, что после эрга даже самый тяжелый заезд на воде будет подарком судьбы.
И тем не менее у них раз за разом повторялось одно и то же: каждый новый день оказывался хуже предыдущего. С утра пораньше они уже барахтались в воде. А все потому, что Кальвин так и не озвучил одну простую истину: двойка самая трудная в управлении лодка. Для овладения техникой она подходит примерно так же, как стратегический бомбардировщик для обучения пилотированию. Но разве у Кальвина был выбор? Понятно, что мужская команда восьмерки нипочем не села бы в одну лодку с женщиной, а уж тем более с той, которая способна загубить любой выход нá воду. Не ровен час, такая дамочка поймает краба и переломает себе ребра. Что значит «поймать краба», он ей пока не объяснил. В силу очевидных причин.
Поставив лодку в исходное положение, они перелезли через борт.
Проблема в том, что ты при подъезде торопишься. Умерь свой пыл, Элизабет.
Я и так еле двигаюсь.
Нет, ты торопишься. Это одна из самых грубых ошибок. Поспешишь людей насмешишь.
Да уймись ты, Кальвин.
И захват слишком медленный. Цель набрать скорость. Усвоила?
Теперь усвоила, фыркнула она с кормы. Тише едешь дальше будешь.
Он хлопнул ее по плечу, словно одобряя такую понятливость:
Вот именно!
Дрожа от озноба, Элизабет крепче сжимала весло. Что за идиотский спорт! В течение следующих тридцати минут она пыталась выполнять его противоречивые указания: «Руки выше; нет, опусти! Наклон вперед; да нет же, куда так далеко! Господи, ну что ты сгорбилась, что ты вытянулась, опять торопишься, опять запаздываешь!» В конце концов даже сама лодка, не выдержав таких мучений, снова опрокинула их в воду.
Может, и впрямь напрасная это затея, пробормотал Кальвин, когда они шагали назад к эллингу, а тяжеленный скиф впивался в их мокрые плечи.
Что мне больше всего мешает? спросила Элизабет, когда они опускали скиф на стойку, и приготовилась услышать худшее. Кальвин всегда твердил, что гребля требует высочайшей степени слаженности; не в этом ли заключалась ее проблема ведь она, по мнению своего босса, подлаживаться под команду не умела. Говори как есть. Без утайки.
Физика, ответил Кальвин.
Физика, с облегчением повторила она. Как хорошо!
Все ясно, сказала Элизабет после обеда в институтской столовой, листая учебник физики. Гребля это простое соотношение кинетической энергии, приложенной к центру масс лодки, и сопротивления воды движению. (В ее блокноте появилось несколько формул.) Нужно также учитывать силу тяжести, добавила она, и плавучесть, передаточное число, скорость, равновесие, эффект рычага, длину весла, тип лопасти
Чем больше она высчитывала, тем больше записывала, постепенно открывая для себя нюансы гребли при помощи сложных алгоритмов.
Надо же. Элизабет откинулась на спинку стула. В гребле ничего мудреного нет.
Что я вижу! воскликнул Кальвин через два дня, когда их лодка свободно заскользила по воде. Ты ли это?
Элизабет не ответила: она прокручивала в уме все те же формулы. Отдыхающие гребцы оставшейся позади мужской восьмерки дружно повернули головы и проводили взглядом двойку.
Видали? гневно вскричал рулевой. Нет, вы видали, как она херачит без малейшего напряга?
Между тем примерно через месяц ее начальник, доктор Донатти, именно это поставил ей в вину.
Вы слишком напрягаетесь, мисс Зотт, на ходу изрек он и помедлил, сжав ей плечо. Абиогенез штука чисто аспирантская и университетская, да и чересчур тягомотная, чтобы заниматься ею всерьез. А к тому же, не поймите превратно, эта проблематика вам не по уму.
А как еще прикажете это понимать? Она стряхнула его руку.
Поранились? Оставив без внимания тон Элизабет, Донатти взял в ладони ее перебинтованные пальцы. Если не справляетесь с лабораторной техникой, то знайте: вы всегда можете призвать на помощь кого-нибудь из мужчин.
Я занялась греблей. Элизабет отдернула пальцы. Невзирая на ее недавние успехи, последние несколько заездов обернулись полным крахом.
Греблей, неужели? Донатти вытаращил глаза.
Снова Эванс.
Донатти и сам занимался греблей, причем не где-нибудь, а в Гарварде, и однажды, когда случай свел его команду с хваленой восьмеркой Эванса на Королевской регате Хенли, будь она трижды проклята, потерпел сокрушительное поражение. Тот катастрофический провал (с отставанием на семь корпусов), очевидцами которого стала лишь горстка однокашников, сумевших что-то разглядеть поверх моря огромных шляп, команда объяснила расстройством желудка после съеденной накануне рыбы с жареным картофелем, обойдя молчанием неимоверное количество пива, сопровождавшего эту закуску.
Иными словами, на старт они вышли с бодуна.
После финиша тренер велел им поздравить манерных кембриджских везунчиков. Тогда-то Донатти впервые услышал, что в команду Кембриджа затесался один американец, причем американец, у которого были свои счеты с Гарвардом. Пожимая руку Эвансу, Донатти выдавил: «Хороший заезд», а Эванс, не утруждая себя ответной вежливостью, брякнул: «Господи, да ты никак с бодуна?»