Мы слышали, что конница проходила вчера здесь по дороге, сказала Энн. Говорят, красивое было зрелище, и вид у них очень бравый.
Э! Все же это регулярные войска, сказал мельник Лавде, оставляя при себе более суровую критику как явно неуместную. Однако его мозг, воспламененный появлением драгун, послуживших целью его неожиданного визита, никак не хотел переключиться на разговор о территориальной коннице.
Вот уже пять лет, как Джон не был дома, сказал мельник.
А в каком он теперь чине? спросила вдова.
Он старший трубач драгунского полка, сударыня. Он у меня хороший музыкант.
И мельник, который был добрым отцом, принялся рассказывать, что Джону пришлось-таки понюхать пороху. Он пошел и записался в армию одиннадцать лет назад, когда тут по соседству был расквартирован полк, и здорово рассердил этим отца ведь тому хотелось, чтобы сын продолжал его дело на мельнице. Но так как парень сделал это не очертя голову он с малолетства твердил, что хочет быть военным, мельник решил не мешать ему идти своим путем.
У мельника Лавде было два сына, и теперь припомнили и второго: Энн заметила, что ни один из его сыновей, как видно, не был расположен продолжать дело отца.
Да, произнес Лавде уже менее лучезарным тоном. Роберту, видите ли, вынь да положь, захотелось стать моряком.
Он много моложе своего брата? осведомилась миссис Гарленд.
Почти на четыре года, объяснил мельник. Старшему сыну, солдату, тридцать два, а младшему, моряку, двадцать восемь. Когда Боб вернется из плавания, надо будет уговорить его остаться на мельнице помогать отцу и не уходить больше в море.
Мельник-моряк! промолвила Энн.
Ну, он разбирается в нашем деле не хуже меня, сказал Лавде. Я ведь его тоже, как и Джона, прочил на свое место. Да что это я так разболтался, спохватился он вдруг. Пришел-то я вот зачем попросить вас, сударыня, и вас, Энн, голубушка, отужинать со мной и с моими друзьями чем Бог послал. Хочется мне сделать приятное моему сыночку теперь, когда он опять попал в наши края. Нельзя же, как говорится, не отметить, что сынок вернулся домой цел и невредим.
Миссис Гарленд почувствовала себя в некотором затруднении, не зная, какой ей надлежит дать ответ, и попыталась перехватить взгляд дочери, но Энн отвела глаза в сторону, ибо терпеть не могла всякого рода намеки, экивоки и подмигивания там, где следовало действовать, не размышляя, и почтенная дама, в конце концов, сказала:
Мы постараемся прийти, ежели сможем. Вы сообщите нам, когда это у вас будет?
Конечно, он не преминет им сообщить, как только повидается с Джоном.
Малость грязновато у нас, признаться женщины-то ведь, вы знаете, в доме нет, а этот малый, Дэвид, тупица порядочная: разве он понимает, как надо принять гостей. Да и зрение у бедняги слабовато, нечего греха таить, и все же он отлично стелит постели и полирует ножки у стульев и у разной прочей мебели, а не то я бы уже давным-давно спровадил его отсюда.
Вам нужна женщина, чтобы навести в доме порядок, сосед Лавде, сказала вдова.
Да, я бы Да, конечно, только видите ли Ну и хороший же выдался денек, соседушки. Что это слышите? Похоже, в лагере загремели горшками и сковородками. До чего ж небось они, бедняги, проголодались! Мое почтение, сударыни. И мельник удалился.
Весь день до позднего вечера деревушка Оверкомб находилась в состоянии неописуемого волнения, вызванного появлением войск, которое было не менее увлекательно, чем вторжение иноземцев, но не сопровождалось неприятностями. Внешний вид и предполагаемые достоинства солдат подвергались горячему обсуждению. Событие это открывало для каждой девушки неограниченные возможности обожать и стать предметом обожания, а для молодых людей возможность таких ошеломительных знакомств, перед которыми меркла потребность влюбляться. Тринадцать таких молодых людей через пятнадцать минут не задумываясь заявили, что нет ничего на свете лучше, как пойти в солдаты. Молодые дамы делали мало заявлений, но, возможно, в мыслях шли еще дальше, хотя справедливости ради следует отметить, что поглядывали в сторону военного лагеря только краешком своих голубых или карих глаз и притом с таким скромным и застенчивым видом, что большего благонравия и пожелать было невозможно.
Вечером над деревней разнеслись голоса солдатских жен. Гомон скворцов в ветвях деревьев был просто ничто по сравнению с щебетом, который они подняли. Дамы ослепляли своими нарядами, потому что отдали предпочтение яркости и пестроте перед добротностью материала. Количество красных, синих и пурпурных чепчиков, разукрашенных пучками петушиных перьев, не поддавалось исчислению. Одна дама появилась в пастушеской шляпке из зеленого подкладочного шелка с отогнутыми спереди полями, чтобы был виден также и чепчик, надетый под шляпку. Шляпка эта принадлежала когда-то жене офицера и сохранилась в общем неплохо, если не считать довольно причудливых подтеков в виде зеленых островов и полуостровов, образовавшихся в результате дождей неизбежных спутников кочевой жизни воина. Некоторым наиболее привлекательным из этих похожих на мотыльков дам посчастливилось найти приют в деревне, и они были таким образом избавлены от необходимости жить на холме в шалашах и палатках. Это отнюдь не смягчило сердец их сестер по оружию, оказавшихся менее удачливыми: бранные слова были пущены в ход по адресу счастливиц, и те, в свою очередь, не остались в долгу. Окончания этой перебранки можно было, по-видимому, ожидать к заходу солнца.
Одну из этих пришелиц, обладательницу розового нога и сиплого голоса в чем она, бедняжка, была, по замечанию Энн, никак не повинна, побывавшую во многих походах и немало повидавшую на своем веку, Энн хотела даже пригласить к себе в дом, дабы поближе познакомиться с живой историей Англии и приобрести те познания, которые нельзя почерпнуть из книг и которыми эта дама, по-видимому, обладала в полной мере. Но скромные размеры помещения, занимаемого миссис Гарленд, помешали этому осуществиться, и бездомная сокровищница житейского опыта вынуждена была искать убежища в другом месте.
В этот вечер Энн легла спать пораньше. События дня, хотя и веселые, были весьма необычными, и у Энн разболелась голова. Уже собравшись лечь в постель, она подошла к окну и откинула закрывавшую его кисейную занавеску. Всходила луна. Ее лучи еще не проникли в долину, но, выглянув из-за края холма, она мягко посеребрила конусообразные вершины белых палаток. Сторожевые посты и передние палатки лагеря отчетливо выступали из темноты, но весь остальной лагерь офицерские палатки, походные кухни, войсковые лавки и склады еще тонул в тени, отбрасываемой холмом. Энн увидела, как на фоне светлого диска луны то появлялись, то исчезали фигурки мерно шагавших часовых. Она слышала, как пофыркивают и отряхиваются лошади у коновязей и как далеко-далеко в другой стороне рокочет море, громче поднимая свой голос в те секунды, когда волны в мерном приливе или отливе наталкиваются на выдающийся в море мыс или выступающую из воды группу валунов. Внезапно более громкие звуки ворвались в затихающую ночь: сперва они долетели из лагеря драгун, затем послышались справа в лагере ганноверских частей, и еще дальше на стоянке пехотинцев. Это играли вечернюю зорю. Энн не клонило ко сну, и она еще долго прислушивалась к этим звукам, глядела на созвездие Большой Медведицы, повисшее над деревенской колокольней, на луну, поднимавшуюся все выше и выше над рядами палаток, где шум и движение сменились сном и похрапыванием усталых солдат, расположившихся на ночлег каждый в своей палатке, торчавшие вверх шесты которых сверкали, словно шпили при лунном свете.
Наконец Энн, утомившись от дум, тоже улеглась в постель. Ночь текла своим чередом, все стихло в лагере, все стихло и в деревушке у подножия холма, и лишь протяжная перекличка часовых: «Все спокойно!» нарушала время от времени тишину.
Глава 3
Мельница становится важным центром военных операций
Мисс Гарленд пробудилась поутру со смутным ощущением, что происходит что-то необычное, и как только ей удалось стряхнуть с себя дремоту, поняла, что все это происходит что именно, было еще не ясно где-то неподалеку от ее окна. Доносились звуки, напоминавшие удары кирки или лопаты. Она встала с постели и, чуть-чуть приподняв занавески, глянула в окно.
Множество солдат усердно прокладывали зигзагообразную дорогу по склону холма из лагеря на его вершине к речке за мельницей и, судя по уже проделанной работе, принялись за нее ни свет ни заря. Солдаты работали группами каждая прокладывала дорогу на своем участке, и пока Энн одевалась, каждый участок уже соединился с тем, что был выше его, и с тем, что ниже, образовав зигзагообразную тропу, полого сбегавшую с вершины холма к его подножию.
Травянистый покров холма покоился на меловых отложениях, и вырубленная солдатами тропа белой лентой вилась по склону.
Вскоре отряды солдат, прокладывавших дорогу, исчезли, а на возвышенности появились драгуны и стали спускаться вниз по только что проложенному пути. Спускаясь, они все ближе подходили к мельнице, и собрались, наконец, прямо под самым окном Энн на небольшом лужке около пруда. Некоторые лошади уже, войдя в пруд в неглубоком месте пили воду, мотая головами и рассыпая брызги. По меньшей мере три десятка лошадей часть из них с всадниками, оказались в пруду одновременно. Животные пили жадно, поднимали голову, отряхивались и опять пили; капли холодной воды обильно стекали с их морд. Мельник Лавде поглядывал на них из-за живой изгороди своего сада, и вокруг уже собирались любопытные поселяне.
Посмотрев вверх, Энн увидела новые отряды, спускавшиеся по тропе с холма; утолившие жажду уступали им место и кружным путем, через деревню, возвращались к себе в лагерь.
Внезапно мельник, ожидания которого, как видно, наконец сбылись, воскликнул:
Эй, Джон, сынок, доброе утро!
Доброе утро, папаша! прозвучало в ответ из уст ладно сидевшего на лошади драгуна, еще не спустившегося к водопою.
Лица его Энн не могла хорошенько рассмотреть, но не сомневалась, что это был Джон Лавде.
Какие-то нотки его голоса заставили ее вспомнить далекие времена, те детские годы, когда Джон Лавде был первым учеником в сельской школе и хотел учиться живописи у ее отца. Мели и омуты пруда были ему, разумеется, известны лучше, чем всякому другому в лагере, что, по-видимому, и привело его сюда, и теперь он предостерегал товарищей, чтобы они не пускали лошадей слишком близко к запруде.
Джон ушел в солдаты, когда Энн была еще подростком, и с тех пор она видела его лишь однажды, и то мельком, во время его короткой побывки. Внешне он, казалось ей, изменился мало. Солнце не раз совершило свой круг, превратив ее из подростка в девушку, Джон же за это время лишь несколько утратил свою прежнюю угловатость да лицо его покрылось загаром, который придавал ему вид чужеземца. И все же годы службы в армии не проходят даром, и мало кто догадывался, что белая куртка мельника принадлежит отцу драгуна в синем мундире.
Мельник Лавде все еще стоял в своем садике, простиравшемся за мельничной запрудой вдоль ручья и подступавшем к самой воде, и приветствовал драгун, пока не прошел последний отряд. Вишни уже поспели и пышными гроздьями висели под темной листвой. Драгуны, придерживая коней, перекликались с мельником через ручей, а он, нарвав полные пригоршни вишен, протягивал их за ограду бери каждый, кому не лень. Солдаты въезжали в ручей там, где он, размыв берег, вплотную подступал к ограде сада, и, осадив коней, подставляли кивера или ловили пучки вишен, подцепляя их на кончик хлыста, и снисходительно посмеивались, как и подобает суровым воинам, позволившим себе принять участие в детской забаве. Беззаботно и весело протекли эти не предусмотренные военным распорядком минуты, чтобы, быть может, подобно знакомому аромату цветка, всплыть когда-нибудь, много лет спустя, в памяти раненого солдата, лежащего на поле боя в чужом краю.
Но вот и драгуны покинули пруд, а на их месте появился немецкий легион и торжественной процессией продефилировал перед Энн, словно отдавая ей должное. Эти воины отличались особенно пышными усами, а также косичками, туго заплетенными коричневыми лентами и достигавшими своими кончиками широких солдатских лопаток. И они, так же как и их предшественники, были очарованы появлением головы и плеч мисс Гарленд в маленьком квадратном окошке, как раз над самым местом их операций, и послали ей свои почтительные чужеземные приветствия в таком ошеломляющем количестве, что сия скромная девица поспешно отошла от окна и залилась румянцем в спасительном уединении между комодом и умывальником.
Когда она спустилась вниз, ее мать сказала:
Я вот думаю: что мне надеть сегодня вечером, когда мы пойдем к соседу Лавде.
К соседу Лавде? переспросила Энн.
Ну да. У него праздник сегодня. Он заходил утром: сказал, что видел сына, и они условились собраться сегодня вечером.
Вы полагаете, что нам следует пойти, маменька? раздумчиво спросила Энн и перевела взгляд на цветы в горшках на подоконнике.
А почему бы и нет? осведомилась миссис Гарленд.
Кроме нас там ведь будут одни только мужчины, не так ли? Пристало ли нам появляться среди них?
Энн еще не оправилась от впечатления, произведенного на нее пылкими взглядами галантных гусар. А те перекликались сейчас с мельником Лавде, и голоса их долетали до ее ушей.
Ах, что это ты так загордилась, Энн! воскликнула вдова Гарленд. В конце концов, мельник наш ближайший сосед и домохозяин. И разве он не таскает нам вязанки хвороста из леса и не снабжает нас овощами из своего огорода почитай что задаром?
Это верно, заметила Энн.
Значит, нам негоже его гнушаться. А если неприятель высадится здесь осенью, как все предсказывают, так нам тогда одна надежда на мельника с его повозкой и лошадью. Других друзей у нас нет.
Да, все это так, сказала Энн. Вот вы и пойдите к нему, маменька, а я останусь дома. Там будут одни мужчины, и мне не хочется идти туда.
Миссис Гарленд призадумалась.
Нет, если ты не пойдешь, то и я не пойду. Ты уже подросла, стала совсем взрослой девушкой может быть, и правда лучше на этот раз посидеть дома Отец твой, конечно, был не из простых Но, высказавшись так, по-матерински, она тут же вздохнула чисто по-женски.
Почему вы вздыхаете, маменька?
Очень уж ты строга и непреклонна во всем, Энн.
Что ж давайте пойдем.
Ну нет. Я и сама думаю, что, пожалуй, не стоит. Я, в конце концов, твердо не обещала, и мы вполне можем уклониться.
Энн же, по-видимому, и сама не вполне понимала, чего ей хочется; она не высказала своего одобрения, но не стала и возражать, а лишь в задумчивости опустила глаза, прижав руки к груди и соединив кончики пальцев.
По мере приближения вечера обе дамы стали замечать, что в крыле дома, занимаемом мельником, идут большие приготовления к пиру. Перегородку, отделявшую жилище мельника от покоев, занимаемых вдовой, отнюдь нельзя было назвать солидным сооружением: кое-где это была просто дощатая стена с прорезанными в ней проемами для дверей, так что всякий раз, когда мельница начинала работать, это тотчас заявляло о себе и в другой, более уединенной половине дома. Как только по вечерам мельник Лавде закуривал трубку, запах дыма с завидной пунктуальностью проникал по дымоходу в комнату миссис Гарленд. И всякий раз, когда мельник разгребал угли в своем очаге, мать и дочь могли безошибочно определить состояние его духа в зависимости от того, помешивал ли он угли медленно и осторожно или орудовал кочергой что есть мочи, а когда в субботу вечером он принимался заводить часы, жужжание этого прибора служило вдове напоминанием, что ей следует завести свои. Это проникновение звуков совершалось особенно беспрепятственно там, где прихожая Лавде соседствовала с кладовой миссис Гарленд, и когда хозяйственные заботы привели Энн в это помещение, она получила полную возможность услышать, как к мельнику прибывают все новые и новые посетители и как хозяин разговаривает со своими гостями, и даже уловила обрывки фраз, не уловив их смысла чрезвычайно забавного, судя по доносившимся раскатам хохота. Затем гости вышли из дома в сад, где расположились пить чай в большой беседке Теперь в густой листве порой мелькало что-то пестрое, и больше из окон миссис Гарленд ничего не было видно. Когда же стало темнеть, Энн услышала, как гости направляются обратно в дом заканчивать вечер в гостиной.