Быстленько, лебята. Быстленько. Уже подталкивал, набегая, Свинарь.
Ехали с полчаса. Сквозь олегову мешанину мыслей, невнятицу чувств, возникавших словно из ничего и также безследно и тупо пропадавших, мелькали автомобили, долгие серые фасады, замедленно шествовали по заснеженным тротуарам нахохлившиеся гномы.
Молчали. Доносились обрывки диалога Свинаря с шофёром. Речь последнего была монотонна и неразличима в шуме мотора, и лишь высокочастотные реплики Свинаря пробивались в салон.
Да у нас их как глязи. Сто тлидцать тлетью и четвёлтую я тебе достану. Галантия! А вот пятьсот восьмидесятую тлудно.
Через паузу, чуть остыв, он вступал вновь.
Да этого дельма у нас Да мне это «как два пальца об асфальт» Во, во, здесь, по плоспекту, и налево, за гастлоном.
Автобус свернул в узкое междомье и замер у крайнего подъезда. Свинарь выбежал первым. Остальные неуверенно, неспешно последовали за ним.
Дверь в квартиру была открыта. На площадке курил русоволосый парень лет двадцати восьми. По тому, как он потирал холёные щеки, подрагивал крупными ноздрями и держался в своей упаковке сером джемпере и чёрных вельветовых брюках Олег догадался, что это Валера, зять Алексея Глебовича.
Однажды общество книголюбов выделило Глебычу монографию о Врубеле. Он так отчуждённо трогал мелованные листы с репродукциями, что Олег попросил уступить книгу ему.
Не-е-е. У меня Валера ето дело любит. Зять. Он понемногу и сам рисует, режет по дереву. Олежа, я б тебе б с дорогой душой
И ещё однажды Олегу довелось услыхать о Валере. Глебыч, опираясь на тросточку, с которой после операции ходил постоянно, крутил олегову пиджачную пуговицу и вышепётывал:
Дерьмовый он парень все-таки. Мы ж с них и денег не берем на жратву. Всё за наш счет. Пацана одеваем ихнего, книжки покупаем. Нет, ну ладно, ето мелочи. Мы и не спрашиваем, куда они зарплату девают. Я даже не знаю, сколько он там на самом деле получает. Он таксистом работает. А заканчивал автодорожный институт, наш. Друг, гаишник, устроил в таксопарк. Вроде б больше двухсот пятидесяти приносит. Да дело не в том. Ты скажи, внимание маломальское можно уделить старикам? Ну хоть чуть! Не, ты скажи, а?
Теперь этот самый Валера стоял, чуть склонив голову, и повторял при каждом рукопожатии:
Здравствуйте. Проходите, пожалуйста, товарищи.
Из коридора было видно, как в комнатах перемещались люди в чёрном, что-то носили и передавали друг другу.
Девушки, зайдя, замешкались возле вешалки. Когда у Леночки пальто соскользнуло на пол третий раз, она хихикнула и обернулась. Олег помог. А Андрюха пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Из-за надувшейся Леночки ледокольно выдвинулся Свинарь и животом попёр на парней.
Выходи, выходи, выходи. Щас поедем.
Он извлёк из обоих карманов пальто по поллитре.
Валелик, спилт! Гидлашка!
Ага, хорошо. Валера, в свою очередь, протянул Свинарю полиэтиленовый сверток. Тут его паспорт. И всякие бумаги.
Денисыч, уговори Ирку остаться, сказал кто-то из заводских.
Конешно.
Мужики тянули одну сигарету за другой.
Андрюха, что это за пакет у тебя?
Думал брюки в ремонт.
Оставил бы на заводе в камере хранения. Так теперь и будешь таскаться?
А куда их теперь?
В дверном проёме появилась смуглая молодая женщина с круглыми глазами навыкат и пухлыми губами Алексея Глебовича.
Ил, давай ты не поедешь. Мы сами. На кой чёлт тебе начал Свинарь, а Андрюха забурчал, повернувшись к Олегу:
Щекотливое дело было поручено тончайшему психологу, врачевателю душ
И тут откуда-то из комнат прозвучал сильный, чуть с трещинкой голос:
Ира, тебе не надо.
Мама, ты что?.. Мама, ты что?
Ира бросилась обратно и через минуту вышла, неся в левой руке серый костюм на плечиках, называвшихся в этом городе словом тремпель, а в правой большой газетный свёрток.
Всё. Пошли.
Бритва? Отделился от стены матёрый.
Что? Ах, да Валера
Опасную? Серый джемпер уже мелькал меж комнат.
Какую хочешь.
Валера вынес электробритву, и матёрый затолкал её в карман своей шубы.
Свинарь рванул сверток у Ирины.
Отдыхай Андлюша, возьми костюм.
Шофер оторвался от чтива и обрадовал:
Тормоза полетели.
И што тепель?
Отвезу вас, и на завод ремонтироваться. Тут далеко?
В неотложную хилулгию.
Дык ря-а-дом!
Автобус с опаской пробирался по гололёдным улочкам. Олегу был виден профиль Ирины с огромным карим, слегка косившим глазом над треугольной скулой. Лицо покачивалось, повторяя автобусные выкрутасы. Казалось, в нём замкнут какой-то звук, глыбастая низкая нота. Олег опять провалился в клубок безотчетных мыслей, просвечивавших сквозь друг друга, путавших времена, интонации, масштабы «Когда за окнами свищет вьюга И ничего не видать кругом, Он впотьмах, на ощупь находит друга, Чтобы расправиться с ним, как с врагом. Среди врагов он врага не ищет, Потому что с врагом тяжелей совладать, Когда за окнами вьюга свищет И ничего кругом не видать» Всплыло лицо жены с фиолетовыми совиными полукружиями под глазами, сиротливо кутающейся за больничной оконной решёткой в синий казённый халат и неловко прижимающей к груди пакет с банкой сметаны и двумя яростно-жёлтыми лимонами.
Моргом оказалось приземистое одноэтажное здание в саду больничного комплекса, хотя Олегу морг представлялся бетонным полуподвалом с гулкими ступенями. Действительное было лишено всяческой потусторонности, но когда вошли, сердце стучало уже в горле. Дневной свет, пискнув, выскользнул в тяжело захлопнувшуюся пружинную дверь.
Сквозь мел свежевыбеленного коридорного потолка расплывчато, но настойчиво пробивался незнакомый, пугающий, на грани тошнотворного, запах. В настенном рукописном листке под голой замызганной лампочкой сообщалось, что бюро ритуальных услуг принимает заказы на ритуальные услуги только (это было выделено красным) по телефону. Внизу значился номер телефона.
Да-да. Ирина отвернулась от объявления. Мои знакомые хоронили. Пришли в это бюро, у нас, мол, сегодня похороны, нам надо то да сё. А им: «Вызывайте по телефону. Иначе обслуживать не будем». Представляете? Пока вызовут, пока этот ритуальный спец приедет Так взяли, позвонили из автомата, зашли и предложили подвезти спеца на своей машине.
Слева, из-за закрашенной стеклянной двери, появилась крепко сбитая тетёха в белом халате и шапочке.
Фамилие?
Ломовских.
Вам на час? Жди. Пока оформляй бумагу.
Мыло её глаз скользнуло по шапкам и воротникам, и она удалилась.
Ну, я погнал в хилулгию. Свинарь сунул Олегу свёрток с вещами. Ил, документы все у меня.
Ира запоздало кивнула вслед Свинарю, и её голова тяжело закачалась на тоненькой шее.
Угол газетного свёртка отогнулся, и Олег стал механически перебирать глазами типографские значки, которые никак не складывались в слова, а поодиночке гулко осыпались в полый резервуар, совсем не задевая сознания.
Деда Илью хоронили в разгар мая, через два дня после олегова тринадцатилетия. Дед умирал долго, мучительно, «как есть всеми соками изошёл», и в гробу лежал сухой, уставясь в потолок острым сизым носом. «У них, у Маслюженок, в роду все мужики так отходили», судачили пушкарские бабки, постигшие в этой закономерности нечто верховное. От единственных виденных им в жизни похорон в памяти Олега осталось немногое. Сквозь вату памяти сочился яркий день: там, в этом солнце, седой отец плакал среди молодой кладбищенской травы
Со стуком отворилась стеклянная дверь и, вместе с выкатившимся из-за неё меловым ведром, в коридор полнозвучно выпало короткое досадливое словцо. И сразу, следом:
Алкя-а-а, а тут щикатурка вже сохлая-а!
Таща за собой малярный краскопульт, в коридор впятилась молодка в строительной спецухе. Повернувшись и подняв лицо, она обнародовала свои крестьянские щёки в меловых потеках.
Огый. А мы тут белим.
Она протащила «агрегат» к деревянным воротам с надписью «ХОЛОДИЛЬНИК», кокетливо поправила сбившуюся набок косынку и быстро протопала обратно, оставив дверь незакрытой.
Ремонт. Заметил матёрый, демонстрируя недюжинную наблюдательность и способность к нестандартным умозаключениям. Это чтоб им красивше было? Та они здесь, вроде, подолгу не лежат. Он шире отворил дверь.
Там по белому расширителю пробежал усатый парень в медицинских резиновых перчатках, с огромными ножницами. Матёрый доверительно склонился к Олегу и Андрею.
Видали? Режут А как же, учатся. Я вот месяц назад тёщу отсюдова забирал, так зашёл, в щель глянул. Селезёнки какие-то на столе А как же, правильно Надо
«Щикатурка сохлая». Наверное, отсюда вытолкнулось и защёлкало на языке импортное словечко «альсекко». Олег вспомнил, как в институте, после лекции по эстетике, на которой преподаватель священно поведала о техниках изобразительного искусства, он подошел к ней и рассказал ещё об одной технике живописи красками по сухой штукатурке. Альсекко.
Теперь это крутилось как два мигающих круга неоновой рекламы. АЛЬ-СЕК-КО. АЛЬ-СЕК-КО. Олег понял, что зацепилось надолго и теперь будет непредсказуемо терзать.
Видимо, мышление матёрого было тоже непрогнозируемым: когда Олег снова включился, речь шла о предмете весьма отдалённо перекликающимся с анатомией.
«В нашем Универсаме вчера вымя выбросили. Ну, я взял с кило. Так, знаешь, ни жена, ни дочь не прикоснулись. А я нормально. Отварил, и с вермишелькой, с горчичкой. Чин чином. Зажрались вы, говорю, тётки. Да Ничего так вымечком Матерый перебросил сигарету из одного угла рта в другой. Он держал её там уже минут пять не подкуривая. То ль не решался выйти на мороз, то ли жаль было прерывать беседу.
Что в вымени тебе моём? Почти бездумно протянул Олег.
А? Ааа классику цитируешь? Матёрый наконец решился и шагнул к выходной двери.
Но дверь отворилась прежде, чем он успел выйти. В коридор втиснулся смуглый коренастый мужик лет тридцати пяти в белом тулупе военного покроя. Остро заточенным цыганистым взглядом он сразу воткнулся в Ирину.
Так, товарищи. Как фамилия?
Ломовских.
На час? Ну, я, знажить, подготовлю тело к двум. И катафалк должен к этому времени подойти, знажить, с гробом и венками Пойдёмте.
Справа от ворот холодильника обнаружилась ещё одна дверь. И пока цыган торкал ключ в замочную скважину, Олег молча дивился его душевному здоровью, прокручивая ещё и ещё, как отчётливо соскакивали с губ цыгана: «тело», «катафалк», «гроб». Или «ежедневная смерть не смерть»?
Одевать сами будете? Вопрос адресовался Олегу, в обеих руках державшему одежду.
Неизвестно, сколько бы Олег трепыхался, наколотый на взгляд цыгана, но сзади сдавленно прозвучало ирино «нет».
Понял. Вещи, знажить, кладите сюда.
Цыган, уже в белом халате, указал на большой деревянный стол рядом с эмалированной ванной. В газете что?
Бельё. А вот туфли.
Лады.
Тут это Ирина протянула цыгану электробритву. Может, вы?
Понял. Сделаю, знажить, а как же. Он отодвинул портьеру, отбросил дверной крючок и толкнул фанерную створку. Ожидайте, товарищи.
Они вышли в просторный кафельный холл со стеклянной стеной.
В центре гипнотически, монолитно возвышался бетонный параллелепипед, обложенный чёрной керамической плиткой. Андрей, с неизменным брючным пакетом под мышкой, выходил последним, но споткнулся в дверях и трудно спланировал на стул рядом с Олегом.
Это скока ж их отсюда уже стартовало?
«Пожалуй, финишировало».
У противоположной стены уже извергался матёрый. Его слушательница, присев на краешек стула, зябко ёжилась и кивала.
Парень один знакомый приехал с Севера. Взял дом за двадцать тыщ, «Жигуль». Ну, всё как положено. Недели две назад подъезжает к дому, выходит из машины. Бац! Лежит! Парализовало левую руку и левую ногу. А через два дня всё. Схоронили. Главно, тридцать пять лет! Ну как это? А?.. Или вот. У моего шуряка
За стеклянной стеной стоял заснеженный сад. Не дыша, будто боясь сронить с себя белую благодать. Лишь изредка вспархивала пичуга и с ветвей осыпался зубной порошок. По тропинке за угол прошла группа студентов мединститута, хохоча, дурачась в снегу. Как в немом кино: только гримасы, дрыгающиеся конечности, вскинутые головы, снег, статичные деревья. Звук пробился неожиданно, но, видно, кто-то изрядно напутал, потому что фонограмма была не к этому сюжету, и никак не вязалась с видимым: за фанерной дверью зашумела вода, посыпались шаги, позвякивание, металлический скрип колёс, приглушенные голоса, кашель. Зажужжала электробритва. Там вершилось какое-то немыслимое действо.
Олег попробовал пошевелить в ботинках пальцами, но пальцев уже не было.
Сморкаясь в платок и выдыхая пар, Андрюха констатировал:
Не очень жарко.
Он наконец положил брюки на стул.
Походим, погреемся?
Вокруг железного куба, рыжевшего за сараем, толклись вороны, деловито выхватывая из куч мусора лакомые перлы и с опаской оглядываясь.
Каркни, а?
Олег каркнул. Воронье рвануло ввысь, впечатываясь в белесые небеса знаками неведомого писания.
Ты им что сказал?
Каркаю непрофессионально. Как получится. Однажды в парке каркнул, а они как стали надо мной кружить! Тьма собралась! Носятся, орут! Я, наверно, какой-то крик беды выдал. Просьбу о помощи. Так стыдно стало!.. Они погорланили и разлетелись. Но двоих оставили патрулировать. На всякий случай.
Во заразы! А я читал, один профессор, да как бы не нобелевец Конрад Лоренц, стал вожаком у гусей. Изучил более двухсот сигналов по-ихнему. Нормально, да?
Когда они проходили мимо большой масляной лужи, отворилась дверь сарая, и оттуда с лаем выкатились две лохматые шавки. А следом за ними показался высокий старик.
Вы эту, малую, не трогайте! У ней ндрав дурной. Грызанёть. А то заходите погреться. Чего его на морозе?
Спасибо, отец. Мы попозже. Ответил Олег, постукивая ногой об ногу и глядя, как Андрюха подкрадывается на полусогнутых к меньшей собаке:
Собацю-у-ра
Шавка оскалилась, отбежала и залилась лаем, запрокинув голову и закатив глаза. Потом зевнула и, остаточно взлаивая, бросилась со своим кудлатым товарищем за приоткрытую дверь кирпичной будки, напоминавшей трансформаторную.
В три огромных прыжка Олег достиг двери и ударом ноги захлопнул её.
Опа-нна! заорал Андрюха и тоже ринулся к будке, но из-за распахнувшейся двери уже выстрелили два шерстяных комка и поскакали по снежной целине, взрыхляя её носами.
Лисы Аляски! восхитился Андрюха. Моя жизнь среди эскимосов! Он огляделся. Слушай, я ж тут бывал! Ну!.. Вон тот корпус вишь? Друга моего из общаги скорая забрала с почечными коликами. Сказали, что в двадцать шестую больницу. Мы пришли. Вечер. Темень! Ходим вокруг, а всё закрыто. Ну, один полез через окно туалета на первом этаже всё узнать. А мы вдвоём остались. Холодно. Давай кидать снежки, кто на крышу закинет. Пуляем себе. А на третьем или четвёртом этаже открывается в туалете окно и мужик какой-то выглядывает. А у друга моего, тоже, кстати, Олега, как раз снежок с руки срывается. Прикидываешь, прямо в морду тому летел! Но чудак оказался с хорошей реакцией. Пригнулся. А снежок так и влип в потолок над ним! Мы выпали! Чуть кишки не поотрывались от хохота! Не, ты ощущаешь ситуацию? Заходишь в сортир, открываешь окно Ночь, снег, тишина, природа! И вдруг снежок в харю!
Андрей умолк внезапно, будто внутри у него сгорел предохранитель или кончился механический завод. Он цвиркнул слюной сквозь зубы и веско подвёл итог своему новому ощущению:
Маразм крепчал
Я думал уболная! А тут мусолка
Обернувшись на голос, Андрей с Олегом увидели Свинаря, выходившего из «трансформаторной».