А пошшёл ты, козляра! Неожиданно зло просипел Ан-дрюха и громко бросил в приближавшегося, Дмитрий Денисович, вас Гондурас не беспокоит?
Тлепло!
Свинарь взял Олега под руку.
А где Илина? Как тут дела? И, проследив неопределенный взмах олеговой руки. Пошли взглянем.
Трио двинулось под деревья по хрустящей тропинке.
Ты по-плежнему живёшь на квалтиле?
Живу.
А скока плотишь?
Семьдесят в месяц.
Ну и делут, гады! А к Флягину ходил насчёт малосемейки? А то, может, в коопелатив?
А ещё лучше дом за двадцать тысяч! встрял Андрюха.
Тебя не сплашивают! Олег, я сельёзно.
А грошики? Я имею в виду тугрики.
Лодители помогут. Тёщу тлуханешь. А што это за жизнь? Семьдесят колов чужой тёте отдай! Восемьсот солок в год! Оконеть!.. Да, давно хотел спросить, у тебя што за звель на волотнике? Свинарь заглянул Олегу в лицо.
Ондутр. Влез Андрей. Свинарь кратко ржанул.
От жыж тлепло!
Стуча по отвороту своей джинсовой штанины, Ира что-то объясняла матёрому.
Со сплавками полядок! Свинарь рухнул на крайний стул. Хоть посидеть. Отдышаться.
И тут отворилась фанерная дверь. Там, в глубине, на высоком колёсном столике-носилках Олег увидел его ноги. Он был уже одет.
Ирина осторожно прокралась вдоль стены и застыла в дверном проёме.
«Она его еще не видела!»
Ах! медленно ломаясь в коленях, Ира валилась туда, и теперь было слышно только непрерывное, высокое «ввввв»
Ну вот, матёрый приблизился к стеклянной стенке и уставился в сад.
Минут через пять Ира вышла и, икая и утираясь носовым платком, попросила «сигаретку». Сигарета дрожала в её губах, и матёрый усердно отслеживал сигаретный кончик зелёным языком зажигалки. Ира благодарно стучала матёрого по локтю.
В трёх метрах от них, живых, здоровых, лежал он. Казалось странным, противоестественным, что ничего не происходит, что до сих пор не сомкнулись тверди и не зачеркнули этот ослепительный, вызывающе прекрасный сад, что опять, так же беззаботно, прохохотали мимо студенты-практиканты, что где-то в троллейбусе безбилетник усердно изображает поиск в карманах несуществующего талона, что шарик продолжает крутиться, и собаки убегают, убегают по рыхлому снегу
«А тебе уже нет дела до сует, огня, праздности, борьбы, равнодушия. Забрал с собой, что мучило и терзало. Но что осталось, Алексей Глебыч, Петр, Сидор, Гай Юлий Цезарь? Груда органических и неорганических структур? Имя? Бознакакие биохимические токи в нашем мозгу, когда мы вспоминаем о тебе? Да ведь и мы»
Иногда это ненадолго отпускало, но потом снова обрушивалось отвесной стеной, углом, волокло за собой, набивая лёгкие и глаза пылью. Альсекко. Игрушечный заводной человечек, неигрушечно помахивающий сабелькой. Альсссекко! Аль секко?
Ступни и колени исчезли напрочь. Олег пошевелился на стуле.
А я думал, ты кемаришь. Хотя по такому дубарю начал Андрей, но в этот момент в дверях возник цыган.
Ну, знажить, товарищи, всё сделано
Ира отреагировала первой: быстро извлекла из сумочки приготовленные деньги.
Сплячь. Свинарь встал, приобнял цыгана левой и повел его туда, правой доставая из бокового кармана купюры.
«Сколько они берут?» Подумалось почему-то во множественном числе.
Во работёнка у чудака, а?
Он лежал. Невысокий толстяк в ратиновом пальто вложил смуглому брюнету в ладонь несколько синих бумажек и вышел в холл
Двадцать минут втолого. Де ш та кулва ездит?.. Ил, извини, ласскажу анекдот. Болодатый, но к месту
Олег не смог слушать и вышел. Подняв воротник, он остался у двери и сквозь стекло видел, как заколыхался в смехе Свинарь и как угольные губы Ирины сползли влево, набок, скомкав складки у рта.
Шофер катафалка долго извинялся за опоздание: «Колхыда попырок дороги застряла. Ни объехать, ни проехать. Трамваи стоят, а шофера матюгаются!»
Чтоб добраться до гроба, пришлось разобрать завал из венков. Венки цеплялись друг за друга большими бумажными цветами и чёрными лентами, но под руководством Свинаря всё было проделано терпеливо, без повреждений и потерь. Остро пахло свежей елью. Олег потрогал мелкие иглы. «Живые!»
Белём глоб!
В узкую дверь с трудом пронесли к пьедесталу неожиданно тяжёлый красный с чёрными полосами на крышке гроб.
Тут во пассатижики, крышечку поднять. Шофёр катафалка, русоволосый хлопец, суетливо подал Олегу плоскогубцы. Олег безуспешно раза два дерганул крышку.
Инженела чёлтовы! Дай-ка мне! Тут сотка вбита.
Крышка держалась на двух гвоздях. «Почему только два?»
Матерый и Свинарь исчезли там, а Олег никак не мог решиться, топтался у гроба и расправлял несуществующие складки. Наконец шагнул туда, но его уже выкатывали в холл. «Алексей Глебович!» Восковые руки на груди и такой же жёлтый, обескровленный череп, с глянцем лысины. На левой руке, у большого пальца скрижальная наколка «Лёша». Это чтоб знали, помнили. Леша!
А тепель поднять носилки палаллельно и остоложно опустить!
Андрей, снова с брюками под мышкой, отстранённо переминался в углу, но подбежал и схватился за носилки. Олег пересилил себя и подставил руки под него, уже сползавшего боком с носилок. Это оказалось лишним, потому что он почти ровно лег в гроб. Но Олег успел коснуться.
Когда матерый поправлял ему голову, его губы разомкнулись, обнажив кромку металлических коронок.
Ира пыталась установить в гроб его ступни.
Не вмещаются, что ли? Вроде папка невысокий был!
«Они распрямляются!»
Лазвязать ноги?
Потом, когда опускать будут.
Клышку плихватить гвоздиком? А, все лавно отклывать. Андлей, што ты застополился? Взяли! А-ста-ложна! Двель узкая! Так! Так! Годится!
Матёрый стал раздавать повязки.
Гля, эта чёрная с красной полосой, а эта красная с чёрной?
Всё равно.
На левую или на плавую?
Не знаю.
От жыж наука!
С трудом разместились среди венков. Поджав под сиденье ноги, Олег сел у его изголовья.
«стучишь затылком по сосновым доскам. Последний раз к себе домой И лежат поля, где ты собирал оплавившиеся куски металла. Поля, на которых взошло потом сорок хлебов В ту секунду, когда ты ушел, пришла новая сотня Беззубые, розовые рты, пускающие пузыри Их сменят сто сот Теперь к двум фотокарточкам на стендах Наши рационализаторы, Фронтовики передовики производства добавилась ещё одна у проходной, в чёрной рамке над некрологом, слева от афиши общества Знание о загадках древней истории, возле объявления о заводских днях донора»
Возле гастронома, перегородив проезд, стояла большая автобудка, и грузчики в чёрных халатах таскали из неё в магазин этажерки с молочными пакетами. Минут пять сигналили, потом Свинарь разыскал водителя молоковоза, но долго не могли разъехаться, торкались взад-вперёд, проскальзывая по гололёду. Наконец катафалк развернулся и стал пятиться во двор, к подъезду, где чернела толпа: родичи и почти все работники отдела. Над толпой поднимались сигаретные дымки, и Олег заметил нетрезвый блеск в очах некоторых заводчан.
Не вышла, а отделилась от дверцы Ирина, и на носочках, медленно, широко разведя руки, будто исполняя фигуру из ритуального танца, поплыла к шагнувшей ей навстречу матери.
Ой, ма-ма-чка! Она обвисла на матери, содрогаясь, не видя, как опускают на табуретки гроб и расставляют у подъезда, вдоль стен, венки.
Андрей, пряча за спину сверток с брюками, пробрался на обочину сборища. Олег нырнул за ним, но уткнулся в председателя профбюро Рыльского-Рыловникова.
Олег, ты там был?
Был.
Ну и как?
Подошёл Свинарь. Закурил.
Лыльский, а где Белцов?
Остался ждать министерского звонка.
Угу, звоночка. Двадцать лет вместе плолаботать, а на похолоны не плийти! Ну и Митлофан!
Ты ж знаешь, Денисыч, у него нервы.
Нелвы!? А у нас не нелвы? А у этих пацанов не нелвы по молгам ездить? Ладно. Свинарь обернулся к Андрею и протянул ему деньги.
Чуть попозжей отдашь лабухам, тут полтинник.
А не мало? Мороз, всё-таки.
Мало?! Свинарь возбудился мгновенно и продолжал уже шипя. А не будут они слишком шилоко улыбаться? По челвонцу на лыло мало? Я, сталший инженел, в свои солок семь не имею в день столько! Понял?..
И тут грянула музыка.
И все плечи сразу подались вниз, будто приняли невидимую, но внятную ношу. Склонились головы. Попадали в снег окурки, отбрасывая мерцающий пепел, в белизну небес ударила шопеновской сонатным маршем истошная труба. Вздымавшиеся со дна многоэтажного колодца волны перехлестнули через крышу и обрушились на проспект, гастроном и маленький скверик.
Пятеро музыкантов возвышались на детской снежной горке среди реденьких кустов. Инструмент каждого был укутан в байку, откуда торчали только раструб, мундштук и клапана. «Лабухам дашь полтинник». Красные пальцы и обветренные губы. Терпкий барабан через ровные интервалы: «Тумб! Тумб! Тумб! Тумб!»
Это било по приоткрытым форточкам, по окнам, в которых вздрагивали занавески, гардины, шторы и замирали там и сям в проёмах старческие лица и вскинутые руки. Музыка прорвала брешь в холодной ткани небосвода, и оттуда повалила сухая и жёсткая снежная крупа. Она секла кляксы гвоздик в гробу, красные подушечки с медалями и орденом Отечественной войны II-й степени, открытое лицо и грудь покойника; редкими рывками ветра эту сечку швыряло ему в ноздри.
Словно затаив в себе взрывную силу, застыли над гробом родичи. Одна Ира медленно покачивалась, правой рукой прижав к щеке тот самый черный тремпель, а левой механически смахивая снег с костюма отца.
«Любил папка хорошо одеться. Полшкафа вещей осталось».
Музыка смолкла. И когда гроб поплыл над плечами, из-за катафалка высеменила старушка с двумя молочными пакетами, в салатовом пальто и розовом платке:
Оый, да Гыхлебы-ыч!..
Но в заднюю дверцу катафалка уже подавали венки. Там рассаживались родственники.
Заводские пошли к автобусу.
Олег с Андреем предприняли попытку подсесть в «Кубанец» к музыкантам и влезли туда, игнорируя плаксивый лепет шофёра. Атмосфера нормализовалась после того, как Андрей молчаливо сунул «полтинник» пожилому «трубе». Тот развернул дензнаки веером, зачем-то подул на них и спрятал.
Когда ехали, Олег согнуто нависал над шофером, ухитрявшимся меж трёпом следить за дорогой.
Слышь, Славик, у тебя два макулатурных Конан-Дойля?
Ну.
А у меня два Дин Рида, слышь?
«Барабан» Славик выпятил нижнюю губу и процедил:
Не Дин, а Майн или Джон. Дин певец.
А черт его знает! Макулатурный Майн? Махнём?
Приноси.
У лобового стекла, придавленные спичечной коробкой, дрожали три бумажки: «кв.21 Ломовских 1400», «нюшенко 1500», «сенбаум 1600».
У ворот второго городского кладбища сновал Рыльский-Рыловников и пытался организовать людей в колонну. Первыми он поставил двоих ветеранов с красными наградными подушечками в руках. Следом за ними попали Андрей и Олег, которым профсоюзный лидер вручил небольшой еловый венок «Дорогому папочке». Сзади, сдержанно галдя, достраивались остальные.
Холод накапливался. Он колом стоял параллельно позвоночнику, и при малейшем движении Олег ощущал потрескивание.
Лыльский, могильщикам платим мы или они? Свинарь почти подпрыгивал от озноба.
Вроде бы мы.
А што давать?
Договаривались сотню. Еле уговорили! «Нам сегодня ещё две могилы!.. А земля мёрзлая!»
Интелесно, почему они с полтыщи не залядили? Можно ш с людей велёвки вить!
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром?»
А зубы уже затеяли стук.
По заснеженной аллее, меж старых кладбищенских плит, памятников и крестов вела свежевытоптанная тропинка. Процессия сразу раскололась, и дальше двигались поодиночке. Олег теперь нёс венок сам, а впереди, почему-то по целине, прыгал Андрей.
Со снежными эполетами на гранитных плечах, в шапках, сдвинутых на надбровья, строго глядели кресты, с вертикальных плит взирали выцветшие фотокарточки, барельефы.
Над глиняной кучей мелькали две лопаты, и к ногам двух молодых мужиков, которые стояли, засунув руки в карманы тёплых курток, летели смёрзшиеся светло-коричневые комья. Там, в яме, интенсивно вкалывали их товарищи. Заканчивали. Железо лопат дзинькало по откосам, и звон морозно скакал меж глыбами надгробий. Свежая эта могила, втиснувшаяся под чью-то родственную оградку, сначала Олегу была видна, но прибывавшие и прибывавшие постепенно оттеснили его за другие могилы. Венок передали туда, к гробу, который уже стоял на табуретках в снегу.
Весело живется ребятам, Андрей кивнул на аскетичную девятиэтажку, одиноко торчавшую за забором кладбища. Общага универа. А там, справа, детский сад. Бывал тут?
С первых аккордов вразнобой, но потом все единей, монолитней, трубы взвили вечного Шопена, сорвав с веток тяжёлых напудренных ворон и заглушив шепотки, сморкания, лопатный звяк и редкие вскрики далёких автомобильных гудков. В пустых ветвях дерев низко стыло седое небо. «Тумб! Тумб! Тумб!»
Товарищи! Глухо выдохнул в контрастную послесонатную тишину секретарь партбюро отдела Дрицун. Сегодня мы провожаем в последний путь коммуниста, ветерана войны и труда, замечательного человека, Алексея Глебовича Ломовских. Талантливый руководитель производства, отличный специалист, автор многих изобретений, активный общественник, Алексей Глебович Ломовских прожил яркую, насыщенную жизнь. Бок о бок с нами, среди нас. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны, Алексей Глебович Ломовских более тридцати пяти лет, от самых истоков нашего предприятия, отдавал все свои силы производству и общественной деятельности. За бой, за труд Родина неоднократно награждала его орденами и медалями. Вот они на красном Сегодня мы скорбим и прощаемся с тобой, наш дорогой друг, наставник, товарищ по партии Траурный митинг, посвященный памяти Ломовских Алексея Глебовича, объявляется открытым. Слово предоставляется председателю заводского Совета ветеранов подполковнику в отставке Легейде Гнату Панасовичу.
Товарищи! Неумолкаемы боль и скорб наши. Ушол з жизни наш друх и соратник Алексей Глебович Ломовскых. Не старисть, товарищи, уносит друзей наших. Це война, товарищи. Война! зычный голос набирал силу, креп. Семнадцятилетним хлопцем з девьятого класу ушол Алексей на фронт. Геройски бил врага на Северном Кавказе наводчик сорокапъятимиллиметрового орудия Алексей Ломовскых
«ма-аленькая дырочка возле уха. Поверишь, сразу наповал. Тока что шёл слева, рассказывал про деревню свою, и уже нету. Отстань он на полшага, и не его, а меня бы шальная сковырнула»
«чания института инвалид войны, коммунист Ломовскых по направлению райкома партии принял участь в строительстве нового завода, на котором и остался потом работать. Инженер, начальник цеха, затем главный инженер. Всё это время Алексей Глебович не прекращал заниматься рационализаторьскою»
«выскочил из окопа и побёг за котелком. По траншее далеко, так я, дурак, поверху, напрямки. В блиндаже слышу шось жахнуло. Крепко так жахнуло, всерьёз. Возвращаюсь, а там воронка дымится. Ни клочочка от пацанов не осталось. Ни пуговички, ни хрена. Весь мой орудийный расчёт Ты говоришь, случай»
«будем помнить тебя, товарища по оружию, неутомимого борця за коммунистические идеалы, замечательного чоловика! Прощай!»
Там, возле гроба, возникло какое-то шевеление и над головами полыхнул одиночный женский всхлип.
Слово предоставляется заместителю председателя заводского отделения Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов ВОиР товарищу Мышкису Менделю Зельмановичу.