С тех самых пор Мари никогда больше не переживала о том, каким будет ее муж. Она знала, что Господь, как любящий отец, позаботится о ней и пошлет ей того самого человека.
Мари вернулась к «Бесприданнице». «А все-таки как могу я играть Ларису, если у меня совсем нет понимания всех ее переживаний, всего этого обмана?» думала она. Выросшая в семье, где родители любили друг друга ничем не омраченной, настоящей, деятельной любовью, ей было невдомек, что может быть по-другому. Ей шел пятнадцатый год, и своих собственных романтических переживаний у нее еще не было.
Дождь закончился. Порывистый ветер сдувал с листьев старого дуба крупные капли, которые падали прямо на книгу, и слова монолога расплывались перед глазами Мари. Монолог был почти выучен, оставалось только прочитать его с чувством, так, будто она, Мари, и есть Лариса, будто все эти сомнения ей знакомы, будто не верит она уже в хорошее.
«Я любви искала» проговорила Мари, глядя вдаль, с холма, на котором стоял старый дуб, через реку, которая была внизу, на поле, где, бывало, бегала она в детстве, босая и беззаботная. Прямо сейчас перед ее глазами пронеслась картинка: вот она убежала от мамы и спряталась за повозкой, в которую был запряжен Капитан, вот мама ее нашла и дает ей поесть клубнику из сада. Вот они в лесу с Евдокией: пахнет жарой, земляникой и свежескошенным сеном, которое еще не успели убрать А вот уже они с мамой возвращаются после праздничной службы в церкви наперегонки домой, где папа встречает их, выходя из своего кабинета, треплет ее, Мари, за плечо и грозит ей пальцем за то, что давеча спряталась от мамы в леднике[5] и чуть не окоченела. Хорошо, что Аксинья полезла в ледник за мороженым и смогла обнаружить девочку.
«Я любви искала» снова повторила Мари, более настойчиво обозначив самой себе, что пора вернуть свои мысли к монологу.
Вдруг она вскрикнула от неожиданности. Прямо над ее плечом пролетел бумажный жаворонок и спланировал, приземлившись в свежую лужицу. Девушка почувствовала, что за ее спиной, буквально в паре шагов, кто-то стоит. «Так вы теперь, стало быть, ищете любви?» спросил приятный низкий мужской голос. Это был такой голос, обладатель которого будто все знает, будто имеет какую-то власть.
Мари замешкалась, не решая обернуться, пытаясь вспомнить, чей же это голос. Она слышала его еще в детстве, но в ту пору он был голосом десятилетнего мальчика. Выйдя вперед, безупречно красивый статный юноша лет двадцати встал перед ней. Серые глаза его смотрели прямо на девушку, отчего она покраснела и смутилась.
Не помните меня? усмехнулся он. А ведь мы с вами запускали таких жаворонков вон на том лугу. Правда, это было очень давно
Митя Ах, как же я не догадалась! Катенька говорила мне на днях, что вы должны приехать в Аннино рассеянно, будто после сна, проговорила Мари. А мы мы готовим «Бесприданницу». Пойдемте, я провожу вас в гостиную, скоро уже будут пить чай.
Глава 6
Войдя в гостиную, Мари с Митей стали по очереди подходить к кружка́м собравшихся. Поздоровавшись с Катериной и ее супругом Виктором, они приблизились к Василию Алексеевичу Кольцову, который приехал в Нижегородчину с целью продажи своих имений. Некоторое время уже ездил он по стране, продавая то тут, то там свои земли в отдаленных уголках, чтобы все вырученные от продажи деньги вложить в развитие родного города, находящегося в Харьковской губернии. Его стараниями в городе была выстроена библиотека, больницы и школы, дороги, мосты, участки почтово-телеграфной связи, ветеринарные и агрономические пункты, музей. Уезд стал вторым по темпам развития в империи после московского.
Странный тип, хмыкнул Митя, когда они отошли от Василия Алексеевича. С его деньгами можно было бы жить в Петербурге на широкую ногу, путешествовать по Ниццам и Италиям.
Мари ничего не ответила на это. Своей заботой о людях Василий Алексеевич был ей симпатичен. А она была симпатична ему. Очевидно, именно поэтому он и задержался в этих краях, хотя ему давно было пора уезжать. После разговора с мамой Марии, которая дала понять, что ее дочь слишком молода еще для замужества, он, не надеясь сделать ей в ближайшее время предложение, все же под разными предлогами приходил в гости к Ранневым, чтобы хотя бы полюбоваться похорошевшей, в своей самой весенней юности, девушкой.
Mitya, mon cher, поздоровался смешной толстенький иностранец с азиатским разрезом глаз, который придавал его добродушному лицу насмешливо-хитрый вид. Comment-allez vous?[6]
Митя ответил на безупречном французском, что дела его идут лучше некуда и предложил своему старому знакомому перейти на английский. Заговоривший с ним Скотт с удовольствием согласился: оба языка были для него родными. Наполовину японец, наполовину британец, выросший во Франции, он, талантливый парфюмер тридцати пяти лет, уже пару лет жил в Москве, будучи приглашенным экспертом на предприятии Ралле, где занимал должность технического директора. Они не раз пересекались с Митей у своих общих знакомых, Хладовых, староверов, купцов и меценатов. Сам Митя тоже происходил из старой купеческой семьи. Когда-то его дед был крепостным, а вот отец был уже совершенно свободным человеком и железной рукой правил огромным состоянием. Детей у отца было много, и Митя был последним из сыновей, а потому в делах предприятия не участвовал. В средствах он был несколько стеснен: прижимистый отец воли сыну не давал, что, впрочем, не мешало Мите вести образ жизни, свойственный представителям золотой молодежи. После небольшого small talk[7], приличного обстановке, Митя обернулся к Мари и предложил:
Исполните для нас свою любимую вещицу?
Мари села за фортепиано и начала играть Fantasie-impromptu Шопена. Когда она окончила, Митя присел рядом с ней за инструмент и предложил сыграть вместе что-нибудь из романсов Чайковского.
Оба блестяще музицировали. Так как у младшего брата Мари, Сережи, еще в возрасте пяти лет открылся талант к музыке, вот уже несколько лет подряд в Москве к ним ежедневно приходил учитель из консерватории. Мари не была сильна в технике, но то, что касалось чувства музыки, эмоций, было ее сильной стороной, а потому ее игра всегда трогала слушателей.
Знаете, я ведь чуть не поступил в консерваторию тайком от родителей, сказал Мари раскрасневшийся от игры и последующих за ней оваций Митя.
А сейчас вы?
Я студент юридического. Но в душе вольный художник. Искусство моя любовь!..
Вы не будете против, если я нарисую ваш портрет на этой чудесной веранде? Митя выглянул из окна.
Чай у Ранневых пили долго, неспешно. Летом было принято подавать его на веранде, но из-за дождя на этот раз накрыли в гостиной.
* * *
Лето было беззаботным и веселым. Целыми днями в Н-ском собирались гости. Бегали на pas de geant[8], играли в прятки, в «палки» и в крокет, слушали музыку, читали вслух произведения Чехова и Горького.
Каждый день до чая собирались в гостиной, чтобы репетировать пьесу. Нередко для репетиций собирались только те, у кого были главные роли: Мари (Лариса), Митя (Паратов), Кольцов (Кнуров), Скотт (Карандышев).
Да отпустите вы уже руку Мари, говорила Екатерина Алексеевна Скотту, который, каждый раз приближаясь к Мари для того, чтобы по роли поцеловать ее ручку, надолго замирал и застывал, будто пораженный молнией.
По воскресеньям все вместе, кроме Скотта (он был католиком), ходили в Пустынь к обедне. Скотт, будучи гостем Владимира Андреевича, в это время оставался в библиотеке, где ожидал возвращения своего друга. «Очень умный, приятный мужчина, отзывался о нем глава семьи Ранневых, а все же он иностранец. И поэтому» Тут он многозначительно поднимал палец вверх и прищуривался, что означало: каким бы хорошим человеком ни был или казался Скотт, с ним нужно держать ухо востро.
* * *
Однажды утром, после завтрака на веранде, Митя попросил Мари и ее гувернантку задержаться, чтобы Мари могла позировать ему для портрета. Он хотел, чтобы она сидела за столом, с чашками чая перед ней, с дымящимся самоваром и с бубликами, пышками и печеньями, лежащими на столе в розетках и плетеной хлебнице. И чтобы непременно пила чай из блюдца.
Уж не хотите ли вы, чтобы я еще и надела сарафан с головным убором, как купчиха на картине Маковского? Чтобы мне быть ее комплекции, придется съедать по целой горе бубликов каждый день, пошутила Мари.
Митя вспыхнул, бросил на девушку полный гнева взгляд и выбежал с веранды. В вопросе Мари он увидел намеренное напоминание о его купеческом происхождении, которое было больным для его самолюбия. Он не появлялся в Н-ском несколько дней подряд, и Мари даже сомневалась, смогут ли они еще раз отрепетировать их диалог до постановки, да и вообще, будет ли теперь постановка.
Но в назначенный для спектакля день Митя все же приехал. Он вел себя как ни в чем не бывало, много шутил и отпускал Мари комплименты. Правда, общение между ними уже не было прежним: хоть Мари и было с ним интересно, и многое сближало их, все же она не могла уже чувствовать себя с ним спокойно и избегала разговоров на любые темы, не желая чем-то обидеть его чувствительную натуру.
Постановка имела оглушительный успех, если так можно выразиться, ведь зрителей на этом представлении было чуть ли не меньше, чем выступающих. Все соседи были приглашены на спектакль, а кроме них приглашена была также Зина, подруга Мари, которая проводила лето с семьей в подмосковной Малаховке. Зина приехала в Н-ское на неделю в сопровождении своей старшей сестры Сони и мужа Сони, Николая.
* * *
На следующий день после спектакля молодежь собралась ранним утром для небольшого байдарочного похода. Планировали сплавляться по Сереже одним днем, от Пустыни до села Новошино, после чего пересесть на автомобили, которые будут ждать их там, и вернуться домой уже по суше. Мари была в байдарке вместе с Катериной и Виктором, Скотт, Митя и Василий Алексеевич во второй, а в третьей были Зина, Соня и Николай.
Сплав проходил очень весело: пели русские народные песни, по очереди декламировали стихи, рассматривали красоты природы. Знатоки говорили, что Сережа была самой чистой рекой губернии и, возможно, всей империи, хотя последнее было, скорее, преувеличением. Крестьянки, полоскавшие белье на лаве, и то и дело попадавшиеся на берегах босоногие ребята приветствовали байдарочников. Погода была чудесная. Дул приятный летний ветерок, развевая ленты на шляпках девушек. От быстрой воды пахло свежестью и прохладой. Впереди шел Виктор: он был в этом деле профессионалом и к тому же хорошо знал местность. Примерно в полдень вся компания сделала перерыв для отдыха и обеда, после чего путь был продолжен.
Мари было хорошо видно байдарку «Паратова», «Карандышева» и «Кнурова». Митя с Василием Алексеевичем о чем-то оживленно спорили, после чего замолчали и всю дорогу даже не смотрели один в сторону другого.
Байдарки были уже совсем недалеко от конечного пункта, когда подул сильный ветер, тучи сгустились и начал капать мелкий дождик. Он спокойно накрапывал на веселую компанию, которая шутила и радовалась тому, что хоть какие-то приключения встретились на их пути.
Скоро закончится, глядя на небольшую тучку, констатировал всезнающий Виктор.
Пока же дождь все усиливался. Уже не капал, но лил так, что через какое-то время воду можно было уже вычерпывать из байдарок. Река выглядела зловеще. В том месте, где они проходили, было сильное течение, из-за дождя реку было плохо видно, и Виктор не успел вовремя подрулить, проходя мимо большой коряги, так что байдарка сильно натолкнулась на дерево. К счастью, все обошлось. Через полчаса дождь действительно закончился. Все промокли до нитки и порядком замерзли, поэтому, издалека увидев Новошино, очень обрадовались. Высадившись на берегу, девушки пошли в сторону леса, чтобы переодеться в сухую одежду, которую предусмотрительная Елена Алексеевна положила им с собой в узелок, а мужчины остались рядом с байдарками.
Берег реки здесь был очень высоким и крутым. На берегу стоял старый дуб, к которому была привязана тарзанка.
Давайте прыгать! Веселее развлечения не придумаешь, сказал раздевшийся по пояс Виктор.
Он взял тарзанку в руки, раскачавшись, прыгнул с обрыва и отпустил ее, вытянувшись в струну. Вынырнул он не сразу: какое-то время по воде шли круги, и все уже начали переживать. Митя и вовсе отвернулся, будто боялся смотреть туда. Когда Виктор вынырнул, довольный своим успехом, другим захотелось повторить этот прыжок. Скотт хоть никто и не ожидал этого от мужчины его комплекции оказался очень неплохим прыгуном. Он подогнул к себе толстенькие ножки и прыгнул «бомбочкой». Выйдя из воды, он с хитрой улыбкой пожал руку поприветствовавшему его успех Мите.
Et vous?
Он не умеет, усмехнулся Василий Алексеевич.
Митя действительно ни разу не прыгал. Несмотря на то, что, казалось, будто у него всегда все в жизни получалось, он не умел купаться, а воды и вовсе боялся.
Было что-то первобытное в этих состязаниях. Словно аборигены с необитаемого острова, а не люди высшего света, стояли они на берегу, ожидая каждый своей очереди. Соревновательный дух овладел ими, и каждый хотел показать себе и другим, на что способен.
Когда Василий Алексеевич сделал прыжок, у всех захватило дух: он очень сильно раскачался и взлетел так высоко, а потом так стремительно и красиво ушел вниз, что все остальные невольно зааплодировали, и стало ясно, кто заслуживает главный приз.
Митя тотчас же решил повторить этот успех. Нет, никто не может быть лучше его! Тем более этот человек. Точь-в-точь как Василий Алексеевич, он стал раскачиваться на тарзанке и собирался уже было отпустить ее, чтобы взмыть вверх, но, не успев сделать это вовремя, качнулся обратно к дереву. Удар о ствол был очень сильным. Митя отпустил тарзанку и упал вниз.
* * *
Виктор наскоро сделал Мите перевязку. По возвращении в Н-ское Владимир Андреевич, врач по профессии, констатировал, что у Мити была сломана правая рука. Ранневы настояли на том, чтобы Митя на какое-то время, до выздоровления, задержался в Н-ском.
Глава 7
Двадцатого июля[9] тысяча девятьсот четырнадцатого года император Николай II в Георгиевском зале Зимнего дворца зачитал манифест об объявлении войны с Германией.
О вступлении России в войну Владимир Андреевич узнал из телеграммы, пришедшей в тот же день от его сослуживца из Петербурга. За ужином он сообщил новость всем домашним. На следующий же день они смогли прочесть в газетах текст манифеста, где в числе прочего говорилось следующее:
«Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав. Мы неколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. Да укрепится теснее единение Царя с Его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага».
Все в доме изменилось, привычная жизнь будто застыла. Прекратились игры, перестал звучать смех. Вместо pas de geant все больше читали газеты, обсуждали новости.
Все одобряли обещание государя, что мир не будет заключен, пока последний враг не будет изгнан с земли русской.
Катерина Алексеевна, тоже бывшая в тот момент в Петербурге, была в восторге от единения русских людей в момент, когда император вышел к народу после зачитывания манифеста. «Многотысячная толпа при виде царской четы опустилась на колени. Раздались величественные звуки Боже, Царя храни. Меня это тронуло до слез», писала она Елене Алексеевне.