Дом сталинской постройки, окна светятся, во дворе стоят женщины с собаками дворнягой и какой-то охотничьей, явно очень породистой. Я нахожу нужный подъезд, набираю код домофона он оказался в письме, Олег напоминал Мари цифры, она всегда такое забывает. Поднимаюсь на второй этаж и не понимаю, что квартира прямо передо мной, и только прислушавшись, догадываюсь, потому что из-за двери слышна «Энигма». Мари в раздрае ее давно триггерит от этой музыки, она совершенно не выносит даже первых аккордов. И если уж слушает то дело совсем плохо.
Нажимаю кнопку звонка, музыка мгновенно стихает, хотя звучала не так уж и громко.
Кто там? раздается за дверью нежный Машкин голос.
Открой, Мари, это я.
Пауза. Потом поворачивается ключ в замке, дверь открывается, Мари, закутанная в плед, молча делает шаг назад и прислоняется боком к стене. За ее спиной вижу окно с большим подоконником, на нем маленькая портативная колонка, пепельница и чашка. Даже не сомневаюсь, что Олег выбрал эту квартиру именно из-за подоконников.
Я закрываю за собой дверь, сбрасываю кроссовки и роняю на пол дорожную сумку:
Ну, ты как тут?
Ты зачем прилетел? враждебно спрашивает она, и я вдруг вижу, какие у нее глаза В них вообще ничего нет, ни единой эмоции, они пусты и бездонны. Она осунулась, под глазами синяки, в вырезе домашней футболки я вижу заклейку в районе правой подключичной вены там стоит порт для внутривенных введений.
Мари, нет смысла задавать этот вопрос, раз уж я все равно здесь, правда? Мне бы руки помыть.
Это сбивает ее с толку, она молча берется за ручку двери, у которой стоит, и открывает:
Мыло во флаконе. Полотенце у раковины.
Пока я умываюсь и мою руки, она успевает забраться на подоконник с ногами и закурить.
Ты голодный? спрашивает, когда я выхожу из ванной.
Нет.
Хорошо, у меня все равно пустой холодильник, равнодушно отзывается она.
В этом, как раз, никто и не сомневается когда выпадает такая возможность, Мари забывает, что затем, чтобы жить, люди едят. Зато, смотрю, коньяк есть у нее, и две бутылки гранатового сока, и шоколадка даже без сахара, все, как она любит.
Будешь? спрашивает она, спускаясь с подоконника и подходя к небольшому шкафу у встроенной плиты. Вынимает стакан и ставит рядом со своим на стол, вопросительно смотрит на меня.
Буду, я наливаю коньяк себе и ей, ей еще и добавляю сок почти до края, Мари морщится:
Не кради градус.
Какой градус тебе еще? Ты и так уже еле языком ворочаешь.
Будешь воспитывать выгоню, ночуй на улице, спокойно отзывается она, забирая свой стакан и возвращаясь на окно.
Я не переживаю, сообщаю я, усаживаясь в отодвинутое кресло и беря стакан. В доме недалеко есть отель, думаю, номер найдется.
Продуманный, да? она делает большой глоток и затягивается сигаретой.
Мари ну, упадешь ведь, что ты, как алкашка?
Слезами горю не поможешь, надо пить, выдает она на автомате это у них с Олегом такая поговорка, когда кому-то совсем плохо.
Ты, смотрю, нормально справляешься, я киваю на пустую бутылку возле стены.
Это третья.
Сдурела совсем?!
За два дня, не бойся, она снова затягивается сигаретой, и я понимаю, что она в таком стрессе, что даже алкоголь ее не забирает.
Бедная моя зайка Значит, все на самом деле плохо. Ладно, завтра поеду с ней, сам переговорю с врачом.
Мари тебе точно хватит, встаю, забираю у нее из руки стакан и выливаю остатки в раковину. Так, молча сиди! предостерегаю рвущийся с ее губ вопль. Я же хочу как лучше.
Да?! А когда в подвал меня вез тоже как лучше хотел?
О, ну, все, начинается А ведь я даже возразить не могу, потому что виноват по самые уши, виноват так, что сам себе отвратителен, когда вдруг об этом вспоминаю. Прилюдно, конечно, когда Мари кусает меня, приходится держать марку и делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло запустил свою нижнюю в экшн с чужими Верхними. Но в душе-то я знаю, что все было вообще не так, и что Мари права я отдал ее в чужие руки, фактически организовал групповуху с применением жестких тематических практик и изнасилованием. Вернуть бы то время и я ни за что не повторил бы этот трюк
У меня вдруг начинает болеть не напоминавшая о себе много лет челюсть, которую Олег раскрошил мне тогда в труху Я перенес три операции, ходил в шинах на челюстях почти два месяца, отломки плохо срастались, болело все жутко, и есть, кроме жидкого, ничего было невозможно. Но я прекрасно понимал, за что мне это, и Олега не винил никогда. На его месте я бы, наверное, сделал что-то похуже.
Мари ты хочешь опять поговорить об этом? примирительно спрашиваю я, и она вдруг кивает:
Да. Я хочу об этом поговорить. Я хочу знать, кто были эти трое. Согласись, перед смертью я имею право расставить все точки в своей голове, да?
Мне хочется врезать ей пощечину чтобы не смела при мне говорить эту чушь о смерти, но я понимаю, что делать этого нельзя по разным причинам.
Мари да какая теперь-то разница
Ты же сам спросил так чего сруливаешь теперь? Господин не хозяин своему слову?
Хозяин, киваю. Захотел дал, захотел забрал обратно, ты же знаешь.
Так не пойдет. И мне ты не хозяин.
Спросила бы хоть ради приличия про Олега, пытаюсь я свернуть неприятный разговор, но не тут-то было Мари никогда не напивается так, чтобы утратить контроль.
Ты мне Олега тут не подсовывай. Надо будет спрошу, когда время придет. А сейчас давай поговорим о другом. О других, она сверлит меня взглядом с подоконника, напоминая в этом пледе на плечах какую-то злобную ведьму волосы лохматые, вместо глаз ямы
Я со вздохом опрокидываю коньяк в рот, чувствую, как обожгло горло и пищевод, как огненный ком провалился в желудок.
Сигаретку, Мастер? насмешливо спрашивает Мари, протягивая пачку и зажигалку.
Свои есть.
Ухожу в прихожую, достаю из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, подхожу к окну и закуриваю, бросив пачку на подоконник. Мари вдруг утыкается лбом мне в плечо:
Ты зря приехал, Диня мне стало только хуже.
Ты просто пьяная, аккуратно глажу ее по волосам. Завтра, чувствую, еще хуже будет. Тебе же на капельницу?
Она мотает головой:
Нет, завтра выходной.
Ну, тогда ясно, чего она тут упражняется в литроболе А я вот съезжу с утра, поговорю с лечащим все-таки, пока она будет спать.
Может, ты приляжешь? спрашиваю, стряхивая пепел в пепельницу.
Нет.
Мари ну, ты же в хламину совсем, завтра болеть будешь.
Ой, правда? А так-то я здорова совсем. Уж что-что, а похмелье меня вряд ли убьет, кривится она.
А что, от алкоголя здорово легче делается?
Я хотя бы перестаю беспрестанно думать. Пойдем на улицу, а? Мне душно
Я понимаю, что справиться с ней в таком состоянии вряд ли смогу, придется потакать капризам. Мари, шатаясь, одевается у большого встроенного шкафа, делящего квартиру на прихожую и комнату, я докуриваю и иду обуваться. Она не может попасть ногой в кроссовку, чертыхается, наклонившись и едва не потеряв равновесие:
Какого хрена, МарьИванна
Подожди, я помогу.
Присаживаюсь на корточки, вставляю ее ногу в кроссовку, потом вторую, завязываю шнурки, а когда поднимаюсь, вижу, что Мари с издевкой смотрит на меня совершенно трезвыми глазами:
Ну как, Мастер? Корона не бахнулась?
Вот ей-богу, врезал бы ей за все эти штучки, не баба бутылка с уксусом, но не могу. Больше не могу, хотя раньше мог. И не потому, что она у своего полицейского генерала научилась давать мне отпор такими приемами, что я теряюсь и всякий раз пропускаю нет, не потому. Это как с Олегом бить лежачего. Хотя вот эта лежачая сама кого хочешь ушатает
Выходим на улицу. Уже полночь, но еще полно народа то и дело кто-то попадается навстречу. Мы идем к набережной в сторону от центра, и Мари держит меня под руку, потому что на самом деле сильно пьяна, и ее шатает.
Здесь совсем тихо, говорю я. Пока идем ни одной машины.
А если через мост перейти, так даже людей не встретишь. Мне здесь нравится, хоть и многовато цивилизации. А хочешь, я тебе покажу, где она живет?
Кто? Цивилизация? не очень понимаю я ход ее нетрезвых мыслей.
Нет. Лялька. Идем, тут недалеко.
Мари ну, тебе зачем это?
А тебе неинтересно? Олегу вот было интересно. Мы ее даже встретили однажды, он предложил поздороваться, а я струсила. Понимаешь, побоялась, что у меня не прошло, а он это увидит. Сбежала, как трусливая собачонка фу Мари морщится и машет рукой. Да и черт с ней, с Лялькой, не пойдем
Может быть, вернемся уже? Ты не замерзла? я трогаю ее руку, лежащую на моем согнутом локте.
У меня всегда руки холодные, даже в жару. Ты совсем меня не помнишь, Мастер.
Перестань.
О, стоп-слово, да? Вся жизнь БДСМ? что-то она стала часто повторять фразу, которую я ей однажды сказал.
Нет. Но Мастером меня не зови, не хочу.
Поверишь мне наплевать на твои «не хочу».
Уж во что, а вот в это поверю безоговорочно
Мы еще какое-то время бродим по набережной, и я рассеянно смотрю на бегущую по поверхности воды мелкую рябь. На противоположном берегу светятся вывесками здания, в жилых домах по-прежнему горят окна Москва мало спит.
Я устала, произносит Мари, когда мы оказываемся как раз напротив дома.
Так давай возвращаться, я же предлагал. Ты проветрилась?
Ну, так она пожимает плечами. Предупреждаю спать у меня негде, сам видел, одна кровать.
Совсем с ума сошла? Не волнуйся, как-нибудь устроюсь.
Ну-ну
Она уже потеряла интерес к разговору, думает о чем-то, напряженно прикусив нижнюю губу и щурясь. Видит она сейчас хорошо, сделала-таки операцию, но в темноте по-прежнему ориентируется плоховато, потому щурит глаза.
Поднимаемся в квартиру, я помогаю ей снять плащ, вопросительно смотрю на кроссовки, и она смеется:
Справлюсь. Ты иди в душ, я пока постелю.
Я ухожу в душ, прихватив из сумки дорожную косметичку. Когда возвращаюсь, постель уже расправлена, посредине борт из покрывала, окно возле кровати затянуто ролл-шторой, а то, что у кухни, открыто, и Мари сидит с ногами на подоконнике.
Там хоть сетка есть? зачем-то спрашиваю я, понимая, что никакая сетка не убережет ее от падения.
Нет, спокойно отзывается Мари, выпуская в окно облачко дыма. Тут второй этаж. Ты серьезно думаешь об этом?
Просто спросил. Ложись, уже поздно.
Лягу.
Я ныряю под одеяло, чувствуя, что здорово за сегодня устал ноет спина, ноги гудят. Ну, и дома уже ближе к утру, а мы еще даже не пробовали уснуть.
Мари долго бродит по квартирке, сперва в душ, потом снова курит и пьет чай, глядя в окно на улицу. На ней пижама с длинным рукавом, она поправляет заклейку порта, которую меняла после душа сама, отказавшись от моей помощи, и идет, наконец, в кровать. Большое деревянное сооружение с мягкой спинкой наверняка легко выдержало бы и Олега, почему-то думаю я. У меня и в мыслях нет лечь ближе к Мари и не потому, что она так сказала. Я просто вижу, как она устала, ей нужно выспаться, а рядом со мной она будет чувствовать опасность. Достаточно того, что я вообще здесь.
Сна нет совершенно, я стараюсь лежать как можно тише, чтобы не потревожить уснувшую, наконец, Мари. Мне же спать расхотелось. Лежу, смотрю в потолок и все думаю, думаю
Как вообще случилось, что я стал ей абсолютно чужим? Я, введший ее в Тему, я, бывший ее первым Верхним теперь лежу тут на разгороженной пополам кровати и чувствую, что рядом совсем чужая мне женщина. Женщина, которую я люблю до сих пор какой-то больной, неправильной любовью, не принадлежит мне даже сейчас, когда, кроме меня, ей и помочь-то некому.
Свою первую комнату для экшенов я оборудовал в квартире родного дяди тихого алкоголика, жившего в хорошей четырехкомнатной квартире недалеко от Мари. О, в эту комнату я вложил всю фантазию, весь художественный талант ремонт делал собственноручно, прокладывал стены звукоизолирующим материалом, укладывал на пол слой специального уплотнителя, потом сам же собирал паркетную доску, шкурил ее, покрывал лаком. Ушло у меня на это около двух месяцев, зато получилась не комната настоящая студия с подвесами, большим крестом, рельсом под потолком и скамьей для порки, которая, кстати, почти вообще не пригождалась Мари любила делать все стоя.
Комнату я отжал у дядьки самую большую, потому места хватило и кровати с балдахином, и креслу, и шкафу для девайсов и кое-какой фетишной одежды я говорил, что визуал? Туфель у Мари была коллекция она могла не поесть, но не купить пару босоножек на шпильке ну, нет уж. Все это хранилось здесь.
У Олега я вынюхал адресок мастера, изготавливавшего ударные девайсы по индивидуальному заказу. Тоже хорошие деньги были, но оно того стоило, а я к тому времени уже крутился подрабатывал массажами, немного перепродавал кое-какие шмотки, которые привозил с Дальнего Востока, когда бывал там у Олега.
А потом меня заприметил один важный человек Он хорошо знал моего отца, тот как-то в прямом смысле спас ему жизнь, и теперь в поле его зрения попал и я со своим умением поставить на место выскочивший межпозвоночный диск, например, или снять боль в растянутых мышцах. Я стал ездить к нему в загородный особняк, и это хорошо оплачивалось. Отец убил бы, если бы узнал, но к чему ему такие потрясения особенно когда за них платили раз в десять больше?
Но основная моя жизнь протекала не там, и даже не в больнице, где я подрабатывал медбратом и оставался, если дежурил отец, чтобы иметь возможность оперировать. Те редкие минуты свободного времени, что оставались, я отдавал Теме и Мари. Вернее, Теме с Мари, так правильнее. Она оказалась мазохисткой с таким высоким болевым порогом, что это казалось даже ненормальным настолько не чувствовать боли. Сперва я испугался, не знал, как с этим быть Олег никогда не говорил, что так бывает, и его нижние всегда произносили «стоп», едва боль от ударов становилась чуть более интенсивной. Мари же
Я даже не знаю, как она это выносила, потому что бил я ее без дураков, во всю руку, так, что на спине оставались следы да, мы договаривались об их отсутствии, но как можно контролировать силу удара, когда понимаешь, что не можешь пробить эту чертову девку, не можешь вызвать у нее не то что желание остановить порку, а просто вырвать какой-то звук. Мне кажется, если бы она хоть раз заплакала в экшене и все было бы совсем иначе, я не вел бы себя, как скотина, вынуждая ее делать то, чего она не могла.
Я каким-то шестым чувством понимал, что заставить ее выдавать эмоции может только какое-то моральное потрясение, что-то, выворачивающее ей мозги, а не ударные девайсы, пусть и самые тяжелые. Мне уже мало было причинять ей боль физическую, я захотел власти абсолютной, полной, такой, как была у Олега над его японкой.
При воспоминании о том, как мой друг только поднимал правую бровь, а девушка уже знала, чего он хочет, и моментально это исполняла, сопровождая любое свое действие легким поклоном, у меня сводило все тело. Олег практически не разговаривал с ней достаточно было жеста, взгляда, кивка головы. А ей, кажется, даже в голову не приходило, что можно возразить, отказаться исполнять его приказы. Она действительно переспала со мной, но, если честно, в этом плане оставила совершенно равнодушным холодная, без эмоций. Вообще не Мари.
Но воспитать из Мари нечто подобное мне очень хотелось. Мне казалось, что вот тогда-то вообще бы все встало на свои места.
Теперь я понимаю, что с Мари этот план изначально был обречен она намного сильнее меня характером, намного жестче, потому подавить ее мне не удалось бы ни за что только совсем сломать, искалечить психику. Но в чем прикол сломанной игрушки?
Это я сейчас все понимаю, когда годы прошли, когда опыт в Теме стал богатым и разнообразным, а тогда Мне казалось ну, как это? Как это нижняя не хочет подчиняться и делать то, что я сказал? Это неправильно. И я не мог понять, что Мари мазохистка, ей не нужно ничего, кроме физической боли вот там она королева. А все эти униженные позы, словесные оскорбления, пощечины, целование ботинок и принуждение к чему-то нет, это ее не заводит, не приносит кайфа и, соответственно, не дает обратки мне. Но как же я этого хотел