Когда Боня был ещё совсем пацаном, во время наших прогулок он доверчиво бросался знакомиться со всеми встречными-поперечными собаками. Но не всем взрослым псам его щенячьи приставания нравились. И когда какой-нибудь солидный ротвейлер, занятый, может быть, сладкими раздумьями, как бы половчее подкатить к той вон симпатичной овчарочке, осаживал Бонины восторги сердитым рыком, Боня, взвизгнув, во все лопатки бросался ко мне, смешно размахивая на бегу ушами, и прятался у меня в ногах, жалобно потявкивая: «Ай-ай-ай, папа, спасай! Этот большой дурак чуть меня не сожрал!» И я даже иногда подхватывал его на руки, и Боня, успокаиваясь, благодарно лизал меня в нос.
С годами Боня свою дружелюбную общительность поубавил, но и злым драчуном тоже не стал. Да и какой из лабрадора драчун? А когда нам встречалась «гуляющая сама по себе» чёрная бестия, Боня на неё, конечно, «для понта» грозно порыкивал, но предусмотрительно забегал так, чтобы между ним и острыми клыками этой твари с горящими жёлтым огнем глазами оказывались мои ноги, и поближе ко мне жался, а я брал его на короткий поводок.
Но вот однажды зимой случилась беда. Мы благодушно прогуливались с Боней по свежевыпавшему снежку, скрывшему все неприглядности нашего замусоренного леска, и вдруг нам навстречу выскочил чёрный мерзавец. А я замешкался и не успел, как обычно делал в таких случаях, взять Боню на короткий поводок и занять позицию между ним и чёрным, и тот молча бросился на моего пса. Боня подпрыгнул, визгливо залаял и начал бестолково щёлкать клыками. А чёрный молча кружил вокруг него, выбирая удобный момент для броска. Но первым успел броситься вперёд я, загораживая собой Боню. Чёрный злобно сверкнул на меня жёлтыми глазами и неторопливо, не оглядываясь, удалился. И только тут я увидел, что он успел-таки цапнуть Боню: у моего неповоротливого храбреца из верхней губы сочилась кровь, но, слава богу, ранка оказалась совсем не опасная, ничего серьёзного не случилось, а могло бы случиться. Вот так прошла первая и единственная в жизни Бони схватка с настоящим, опасным врагом.
* * *
Уже после Бониного ухода в лабрадорский рай я как-то случайно попал в Северное Бутово и забрёл в наш старый двор. Деревья здесь стали уже большими. Боня бы их не узнал. Я посмотрел на окна бывшей нашей квартиры и чуть погрустил. Прогулялся я и по нашему с Боней леску, и порадовался. Маленький прудик, который в наши времена был свалкой, заваленной бутылками, пластиковыми пакетами и прочей дрянью, преобразился и напоминал теперь пруд в усадьбе какого-нибудь мелкого подмосковного помещика. И по его подёрнутой ряской глади скользили уточки, выписывая на густо-зелёной поверхности замысловатые вензеля и кренделя.
Стояли симпатичные деревянные скамейки, выкрашенные в зелёное, и такой же зелёный деревянный мостик был переброшен через ведущий к прудику маленький овражек. Дорожки были заасфальтированы, и вдоль них были расставлены урны, и щиты на металлических ножках были установлены, и на них красовались изображения разных цветочков, грибов, птичек и зверушек, растущих, летающих, бегающих и прыгающих по Подмосковью. А на деревьях висели кормушки для белочек. Да, эти хвостатые симпатяжки и в наши с Боней времена жили тут, и доныне, значит, живут.
Асфальтовую дорожку мёл дворник-гастарбайтер, широко размахивая своей экологически чистой, сработанной из древесных прутьев метлой. И лесок не был завален бутылками, пакетами и прочими остатками шашлычных выпивонов и закусонов. Неужели мы всё-таки избавляемся от наших свинячьих привычек? Ведь уже и вся Москва стала почище Чикаго или Парижа, уж тем более Рима или, того хлеще, Неаполя. Ну что ж, дай бог, дай бог
По дорожкам лесочка нет, теперь уже, конечно, настоящего маленького парка прогуливалось, как и в наши времена, много собачек, собак и собачищ один даже такой, с телёнка мастиф попался. И кое-кто из этих хвостатых и бесхвостых мог бы ещё помнить, наверное, маленького Боню