Сын и муж фрау Мартель Йоган и Франц были на фронте, причём Йоган ушёл добровольно. Поэтому она часто говорила со мной о России и о войне. Её интересовало насколько опасно на фронте и можно ли к зиме ждать фронтовиков домой. Ещё я знал, что в Дрездене живут её дочь Шарлотта с маленьким сыном Отто, сестра Ханни и племянница Катрин. Когда мне пришло время возвращаться в лагерь, она ходила в ратхаус просить, чтобы меня оставили у неё. Я тоже очень хотел остаться и пережить здесь войну. Но в начале зимы меня вернули в лагерь, и, прощаясь, она сказала, что будет рада видеть меня, когда я оттуда выйду.
Потом я работал на строительстве железной дороги в Австрии, на спиртовом заводе в Карлсруэ, пережил много страшных бомбёжек союзников, пока в конце марта сорок пятого года вновь не оказался в первом лагере под Штутгартом. Опять начались сельскохозяйственные работы, и бауэры19 потянулись в лагеря за рабочей силой. Меня взял бауэр из села Ашенбах. Он расписался, что отвечает за меня и гарантирует, что я не убегу, и мы отправились к нему. Он приехал за мной на конной подводе, и всю дорогу мне казалось, что я эту местность уже видел. Наконец появилась знакомая гора с буковым лесом, и я спросил нового хозяина, далеко ли от Ашенбаха село Бухенберг. Он ответил, что это рядом.
А знаете ли вы фрау Мартель Фромм?
Нет, не слышал.
На другой день после работы я попросил его отпустить меня в Бухенберг. Он разрешил с условием, что завтра утром к девяти часам я вернусь. В знакомое мне село я пришёл в сумерках. Электростанция, которую американцы бомбили накануне, не работала, и улицы, по которым я шёл, погружались в темноту. Только в редких домах был виден колеблющийся свет керосиновых ламп. Но даже в темноте я легко нашёл дом фрау Мартель. Он мало изменился с тех пор, как я его оставил. Незнакомой была только висевшая над всем тишина. Казалось, что испуганно затаился воздух, боясь шевельнуть мокрые ветки деревьев, замолкли птицы, ни звука не доносилось из хлевов, забились в дома и затихли там люди.
Я взошёл на крыльцо и постучал. Сердце моё тревожно билось: обитаем ли дом, жива ли ещё фрау Мартель? Наконец, в окне затрепетал огонёк керосиновой лампы, загремели железные засовы, дверь открылась, и я увидел постаревшую фрау Мартель в тёмном платье и фартуке.
Ах, Готлиб! вскрикнула она, разглядев меня в темноте, и едва не выронила лампу. Боже мой! Это ты?!
Тут она разразилась такими рыданиями, что мне пришлось выхватить лампу из её трясущихся рук.
Ах, Готлиб!
Я обнял её и, успокаивая, стал гладить по спине. Но она вся тряслась, и плач её перешёл в вой:
О, если бы ты знал!
Наконец мы вошли в дом.
Прости меня. Раздевайся. Будем пить кофе. Только хлеба у меня нет: одна холодная картошка. Садись, садись к столу.
Я достал из кармана пачку галет, которую дал мне на дорогу бауэр.
Ах, Готлиб, Готлиб, повторяла она. У меня теперь никого нет. Все погибли
Как погибли?! воскликнул я, поражённый неожиданным сообщением.
Да, да, сказала она, обливаясь слезами. Франца убили под Москвой, едва ты уехал. Мне принесли извещение на Рождество. На Рождество! У всех был праздник, а я оплакивала мужа. Летом приехал Йоган. Он не хотел меня пугать, и всё говорил, что на фронте не страшно, русские ослабели, война скоро кончится, и он вернётся ко мне. Но я чувствовала, чувствовала, что вижу его в последний раз Он погиб под Пéтерсбургом следующей зимой в день своего рождения. Ему исполнилось только двадцать три года Двадцать три Двадцать три
Голова и плечи её опять затряслись, и я увидел, что выбившаяся из-под её платка прядь совсем седая. О! Это была уже не та напористая женщина, державшая в страхе работавших на неё пленных.
Ну давай, попьём кофе, сказала она. Это очень хороший бразильский кофе. Я купила его в сорок втором году, после проводов Йогана, и хотела сохранить до того дня, когда он вернётся. Но он уже никогда не вернётся Никогда И нам можно сварить его себе.
Мартель начала вскрывать пачку. Движения её были суетливыми, казалось, она не понимает, что в какой последовательности делать. Руки её тряслись, я побоялся, что она рассыплет этот хороший, наверное, дорогой кофе, и, отняв у неё пачку, сварил его сам. Оказалось, что у Мартель была настоящая турка и серебряное ситечко.
Крепкий кофе немного её успокоил. Какая-то безучастность проступила на её лице. И я решился спросить:
Но ведь у вас, помнится, были родственники в Дрездене
Она вздрогнула:
Да. Моя дочь Шарлотта погибла тринадцатого февраля в той ужасной бомбардировке. Она жила с моей сестрой Ханни и сгорела заживо с сыном с моим внуком Отто. Ему было три года. Три года Ханни тоже умерла. Я часто думаю: неужели я самая большая грешница на свете. Я не знаю никого, кого Бог казнил бы так жестоко, как меня. Что я сделала? Что я сделала?
Я не мог ей ничего сказать кроме того, что нам не дано знать замысла Господа. Но она и без меня это знала.
А как ваше хозяйство, фрау Мартель? спросил я. Цело?
Нет. Осталась одна корова. Что-то взяли для фронта, что-то я продала. Мне уже ничего не нужно. Ничего Ну а ты что думаешь делать? Я буду рада, если ты останешься со мной.
Нет, фрау Мартель. Когда всё кончится, я поеду домой, в Россию. Там у меня жена. Наверное, растёт ребёнок.
Ну что же Поезжай, раз так.
Фрау Мартель, сказал я. У вашей сестры ведь была дочь, ваша племянница
Да. Её звали Катрин. То, что я тебе вчера рассказала, я узнала из её письма. Сейчас я тебе его покажу.
Она открыла комод, достала из верхнего ящика письмо и подала мне. И вот, что я прочитал:
«Дорогая тётя Мартель! Не знаю, есть ли на свете слова, чтобы описать тот ужас, который с нами случился. Тринадцатого я поздно пришла с работы, и даже не успела снять пальто, когда это началось. Небо, воздух, всё наполнились адскими звуками. Кругом загрохотало, затрещало. Мы с мамой и Шарлоттой забились в угол прихожей, куда не выходили окна, и только молились. Шарлотта прижимала к себе Отто и, плача, просила Бога, чтобы он пощадил хотя бы его. Наш дом подпрыгивал и качался, в комнатах и на кухне вылетали из окон стёкла и падали на пол. Если бы мы остались там, возможно, нас убило бы уже в первые минуты. На соседней улице горел пятиэтажный дом, и у нас задымились шторы, окна и двери. Затем всё вспыхнуло, начался пожар, и мы, задыхаясь от дыма и жара, выбежали на улицу, чтобы не сгореть. Вокруг всё горело. Полыхал и наш дом, мы оказались между двух пожаров. Вырвавшиеся из горящих домов люди, метались и кричали от страха и боли. Также, наверное, кричали и мы, потому что нас словно засунули в топящуюся печь и закрыли заслонку. Мы кинулись по улице, стараясь вырваться из этой жаровни. Я и Шарлотта, бежавшая с Отто на руках, забыли всё на свете, нас гнал безумный страх. Когда я немного опомнилась, то с ужасом увидела, что мамы с нами нет. Я бросилась назад. Она отстала совсем немного. Ей не хватало воздуха, она остановилась, глаза выкатились из орбит. Впереди, где я только что стояла, вывалилась стена дома и рухнула прямо на Шарлотту с ребёнком. На наших глазах они оказались погребёнными под кучей горящих камней. Всё исчезло, и только высоко взлетел над этим местом столб искр. Мама и я обезумели от ужаса. Ноги не слушали её. Она упала на асфальт, который уже плавился от жара. Тётя! Невозможно тебе сказать, как она кричала! Я хотела поднять её, но у меня не хватило сил. На ней горела одежда, я видела, как она сгорает заживо. Подбежал незнакомый мужчина, сорвал с меня дымившееся пальто и, крикнув: «Ты уже ничем ей не поможешь», потащил прочь. Да, этот незнакомец зачем-то спас мою никому не нужную жизнь. Он вытащил меня из пожара к Эльбе, берега которой были заполнены народом, искавшим спасения.
Самолёты улетели. Мы не знали, что делать. Одни пошли искать своих родных или смотреть, сохранились ли их дома. А мне идти было некуда, я знала, что дом мой сгорел, и все родные погибли. Я осталась у Эльбы, то и дело погружая в неё обожжённые руки и лицо и непрерывно кричала, но не от ожогов, а от ужаса.
Глубокой ночью они прилетели снова. То, что я увидела на этот раз далеко за пределами человеческих представлений. Столько огня до этой ночи не видел никто. Стоял гул, будто ревел ураган. Но это гудело пламя, крутившееся и взлетавшее до самого неба, окрашенного в жуткий кроваво-коричневый цвет. На нём иногда проступали чёрные кресты самолётов. Поднялся ветер, сметавший и тащивший за собой в пламя всё, что попадалось ему на пути. Я была словно в обмороке и не понимала, что творится вокруг. Может из-за этого я не сошла с ума. Утром бомбили уже людей. Бомбы падали в самой их гуще, превращая тела в кровавый фарш. Я опять куда-то бежала, упала с большой высоты и сломала ногу. Потом меня подобрали полуживую и привезли в больницу, в которой нашлось несколько уцелевших комнат, правда без окон, без света и отопления. Потом мне рассказывали, что бомбили ещё целый день, и следующий день, но я ничего не помню, потому что всё это время была в обмороке.
Примечания
1
Все имена, события, места действия вымышлены и не соответствуют действительности.
2
Инвалидное кресло
3
Пробка
4
Из поэмы М.Волошина «Россия»
5
Наконец-то мы дома (нем.)
6
Инвалидное кресло
7
Скорее всего кустарник был японской азалией
8
Стол должен остаться стоять.
9
Мотив из повести Н.С.Лескова «Левша».
10
Пограничный переходный лагерь.
11
Ах, милый боженька! Мой сладкий ребёнок! (нем).
12
Поздние переселенцы немцы, уехавшие из бывшего СССР во время и после перестройки
13
Завтрак был вкусным?
14
Eintopfgericht густой суп, заменяющий первое и второе блюдо
15
Конская колбаса
16
так или иначе
17
Ходатайство о выезде на ПМЖ в Германию
18
в (нем).
19
Крестьяне