Ох, дружище!.. Запрещено об этом, строго-настрого, под страхом смерти
Так может, и не надо?
Нет, надо! Разозлили они меня! В принципе, я и знаю-то немного говорил же всего оператор, но, что знаю расскажу. Агента мы отправляли, братишка. За этим самым Бруном.
И всего-то? Из-за этого весь сыр-бор?
Я же говорю тебе убивать его он отправился, понимаешь? У-би-вать!
Ни фига ж себе! Это что же террор? Дела-а
Вот то-то!.. Для меня, конечно, все они одним миром мазаны, но, видно, не такая уж этот Брун сволочь, раз власть на него ополчилась. А? Что скажешь? Какое мнение в столице?
А что в столице? Знавал я пару ребят из Канцелярии, пересекались периодически. Исключительно положительные отзывы адекватный, вменяемый, никогда ни в какой подлости не замечен. А что из мажоров так разве его в том вина. И потом, кто из нас не хотел бы оказаться на его месте? Из грязи в князи? Как насчет тебя самого, а?
Из грязи в князи? лихо, брат, в точку. Хотя абракадабра какая-то, грязи-князи, кто такие эти князи Ну, да ладно. Слушай, а правду говорят, что он якобы супермаг, самого Мюрра может за пояс заткнуть? Ты извини, если глупость спрашиваю У нас в здешней глухомани, да за всеми этими рогатками секретностей толком и не знаешь ничего
Да что ты извиняешься на каждом слове, ей-богу! Ну да, силен он по этой части. Насчет Мюрра заткнуть не знаю, а вот любого другого это да.
Обидно будет, если убьют
А ты подожди пока обижаться. Не вечер еще
Послушать тебя, так ты знаешь больше, чем говоришь
Лишь бы не наоборот, коллега, лишь бы не наоборот
18.49, четверг, 23 апреля, код -077/16
от: Директора Лисса советнику VII Сержу.
Относительно: некоторых открывшихся данных.
Совершенно секретно.
Ваше превосходительство! Хотел бы вернуться к предыдущему разговору. По агентурным данным прибывший на Дикси Зет спецпредставитель имеет полномочия на ликвидацию объекта. Разумеется, права не обязанности, но наделение ими непосредственно накануне выбора почти со 100%-й вероятностью декларирует, какой именно выбор будет сделан. Опуская такие мелочи, как гуманность и закон, считаю своим долгом и беру на себя смелость напомнить о конечной цели проекта, значении в нем объекта, а также о некоторых других, сугубо деликатных вещах, имеющих место быть в отношениях с ним Ваших (в большей, разумеется, степени) и моих (в меньшей).
Продолжаю наблюдение, жду инструкций.
Примите уверения
08.12., пятница, 24 апреля, код. 1243/46.
от: советника VII Сержа Директору Лиссу
Относительно: романтических бредней и субординации.
Совершенно секретно.
Милый мальчик! Только достаточно давнее знакомство и составленное и неоднократно верифицированное мнение о Вас, как о человеке хоть и с оригинальными несколько взглядами, но честном и порядочном, заставляет меня отказаться от репрессий, сарказма и внеочередного теста на лояльность и профпригодность. Однако, хочу напомнить: недоговаривание вкупе с намеком в данном конкретном случае на бездушие и предательство дурной тон в любой ситуации, а с точки зрения служебно-эпистолярной этики так и просто вещь абсолютно неприемлемая и недопустимая. Впрочем, в угоду собственной (в меньшей степени) и Вашей (в большей) приверженности общему делу готов закрыть на это глаза. Но мы с Вами профессионалы, и поэтому должен спросить отбросив все этикеты и экивоки что Вы предлагаете? Конкретно. Отправить группу захвата на станцию? Ликвидировать спецагента? А, может быть, поговорить с Мюрром, убедить его смягчить, а то и вовсе отменить приказ? Опуститесь с небес! И возьмите себя в руки! Во-первых, такой вариант предусматривался с самого начала, если Вы помните, риски оценивались, просчитывались, и каждый знал, на что идет. Во-вторых (опять-таки, если Вы помните), Брун не из робкого десятка и не из тех, кого можно взять голыми руками. И, в-третьих вдогонку и в противовес Вашим туманным намекам на некие деликатные вещи, имеющие место быть и так далее. Потрудитесь запомнить объект был (пусть вас не смущает прошедшее время говорю в контексте схемы тогда сейчас) моим ближайшим другом и его потеря, если таковая случится, причинит мне боль не меньшую, чем Вам, уж поверьте! Также не лишним, думаю, будет и упоминание об общей цели и ответственности перед товарищами, чье мнение, кстати говоря, тоже не мешало бы учесть..
И потом, ведь мы не знаем доподлинно, какие точно инструкции получил спецпредставитель, не так ли?..
Глава 3
Ум небольшой, неглубокий, вообще, про таких как я говорят: задним умом силен. Не хочу, не буду соскальзывать в негатив, в пошлость, разбавлять сальностью драматичность предмета; перспектива барахтанья в тине латентно-сексуальной подоплеки, апелляции к словарю вызывают приступ идиосинкразии. Вообще-то да, коннотация обидная, но на самом деле не имеет с реальностью ничего общего, издавна качество это (чтобы не резать лишний раз слух назовем его недогадливостью) приручено, признано, востребовано. Имеет право. Лучше и не придумаешь для таких занятий, как, например, писательство и, вообще, всех других профессий ретроспективы, привыкших оперировать категориями прошлого, возможного и несостоявшегося, суррогатами были и яви. Одним словом творческих. А что такое творчество? в данном конкретном случае писательство? Никто не задумывался? Если отбросить всякие околичности и высокие слова самообман, экстраполированный вовне, сокрытие собственных изъянов за ширмой вымысла; мнение о том, что художник описывает в произведении самого себя ошибочно, навязано общей лживой традицией. Он хотел бы быть таким да! но, согласитесь, хотеть и быть разные вещи! В итоге вместо правды, честного и беспристрастного анализа, так сказать, руководства к жизни человечество получает набор надуманных и никчемных побрякушек очередную порцию чьей-то рефлексии, упакованную в пеструю обертку какого-нибудь расхожего сюжетца, украшенную разной мишурой и финтифлюшками. И вместо того, чтобы гнать взашей, ну, или хотя бы отнестись скептически ко всем измышлениям этих фанфаронов и краснобаев, мы возносим их и образы, ими созданные, на пьедесталы и подиумы, одариваем почестями и любовью. Стремимся к призрачным вершинам, топча, не замечая золота под ногами. Сбивая эти самые ноги в кровь, добровольно задвигая себя, трудолюбивых и самоотверженных муравьев истории, героев и тружеников сцены на вторые роли, в неблагодарную и унизительную слякоть массовки, очень характерно для мира со сбившимися ориентирами, перевернутого с ног на голову.
Нет, я не правдоруб и не максималист, просто так уж сложилось, я все это вижу, понимаю, чувствую, как никто другой. Потому что изнутри, аффилировано; я шпион, предатель и разоблачитель, самого себя, вас, да кого угодно все мы одним миром, способен разгадать все, любые ухищрения псевдологического лицемерия. Иногда не могу связно и внятно объяснить это да, косноязычие моя пята, еще одна насмешка судьбы, иногда накатит тоска, прилив откровенности: а, может быть, в этом и кроется секрет моего разоблачительства? Лицемерие в лицемерии, на лицемерии сидит и лицемерием погоняет, лицемерие в квадрате, в кубе как результат невостребованности интуиции и воображения, невозможности тех самых славы и почестей, уготованных мне и по каким-то причинам у меня отнятых?
А с какого-то времени меня стали беспокоить еще и совершенно непредвиденные моменты: а что из всего этого грех? что может быть квалифицировано чего ходить вокруг да около! в Страшном Суде (буде таковой когда-нибудь состоится) как наиболее отягчающее, непростительное? Нет, не то, чтобы я стал набожным Бог с вами! Я просто Да, да! Да, черт побери! увы и ах! И я думаю об этом, помню постоянно, ежечасно, ежеминутно. Потому что я трус. Впрочем, и здесь ничего странного, необычного. Малодушие неотъемлемая часть творческой личности, за редкими исключениями (только подчеркивают правило), в которые я тоже не особенно и верю, скорее всего, какая-либо эмоциональная мутация, результат воздействия среды обитания; в каждом случае надо разбираться отдельно. Кроме малодушия в этом наборе еще присутствуют слабость, несообразительность, нерешительность именно те качества, которые я так презираю в людях и ненавижу в себе.
Впрочем, как ни странно, ненавижу я себя лишь изредка, в моменты острых душевных кризисов, тоски, рефлексии, это невольно наводит на размышления (все та же надежда, самообман) об избирательности совести, великолепно развитом инстинкте самосохранения и явствующем из этого факте избранности; в конце концов, цепь рассуждений заканчивается претензией (и все-таки!) на глубину ума. И я уж было совсем готов воспрять, но здесь (слава Богу!) выступает на сцену сарказм, я вспоминаю кое-что еще, из того, что по этическим соображениям я здесь не привожу, а также то, что память успела подчистить-подретушировать, и очередной очаг надежды оказывается локализованным, растоптанным железными ногами очередного Паши Эмильевича, ретиво-старательно заметающего следы чувственной интервенции. Не быть вам, Снегирев, ни философом, ни героем.
Впрочем, все относительно. Человеческая мысль, по-моему, более всего характеризуется игрой в шахматы да-да, нужен острый ум, память, выдержка, расчет, но все это одномерно, кастрировано, в рамках одного дискурса, одной плоскости. Самый невероятный кульбит превращение пешки в ферзя, коридор, оставленный фантазии, слишком узок, ничтожен. Нет, чтобы эту же пешку наделить возможностью выбора, способностью летать или вообще катапультировать в другую игру, за помощью. А так однообразно все, пресно, скучно. Красиво, помпезно и скучно. Покер в этом смысле куда как интереснее, перспективнее будто черствую монохромность гравюры раскрасили, оживили, озвучили. Хотя, все равно, в конце тупик, бетонная гладь, серая тоскливая обреченность. Контрацепция мечты, заложенная в ней самой, все давным-давно пройдено, изучено, описано. И все порывы, и надежды, и озарения лишь безнадежные и неуклюжие трепыхания, наивные и нелепые инстинкты каждой новой жизни; человеку свойственно надеяться, обманываться, обманывать
Впрочем, простите, кажется, снова наговорил глупостей, непотребного, не обращайте внимания. Это потому, что неудачник, из бессилия, ревности, из-за угла и вдогон. И только не бойтесь меня! ради Бога, не бойтесь! И пусть вас не обманывает нехорошая слава, темный шлейф, особенно после той истории с молнией. Нелюдимый вид, боевая раскраска Бог с вами! На самом деле я безопасен! безопасен и безобиден! Как кит, как уж, обитающий в водосточной канаве
Отчего ж не поговорить, коли есть, о чем, словоохотливо отозвался тот, что пониже, подвижно-расхлябанный, как на шарнирах, повернулся к приятелю. Верно я говорю, Серега?
Верно, лениво согласился высокий и плотный (а ничего бомжики питаются) Серега, окидывая меня оценивающим взглядом. С хорошим человеком отчего ж не потолковать.
Они смотрели на меня, разные и одинаковые, похожие как две капли воды в своих неопределенного цвета куртках, с уродливыми руками, с изъеденными жизнью лицами и масляно поблескивающими глазками, канонические архетипы самих себя, убедительные и одновременно фальшивые в своей нарочитой бесхитростности, настороженно-развязной фамильярности. А я молчал, опустошенный, подавленный. Собственной решимостью, быстротой событий. Я вдруг увидел себя их глазами вчерашнего счастливчика и мажора, жалкого, нелепого, еще пытающегося, тщащегося, увидел, и окончательно сник.
Однако, похоже, мои собеседники были готовы к подобному развитию событий. Подхватив под руки, они втащили меня, потерявшего почти связь с действительностью, в магазин и на удивление ловко и быстро сделали все необходимые покупки; изредка, на мгновение возвращаясь в сознание, я слышал над ухом их торопливый, сбивчивый шепот, препирания, подсчеты. Следующее пробуждение произошло уже дома, в любимом кресле в гостиной и опять они, мои мучители склонились над обеденным столом, хлопочут, суетятся. Что они там делают? Я кашлянул, они обернулись, живо, напугано; тот, которого звали Серега натужно и застигнуто обрадовался:
Леха! Ну, наконец-то! А я уж думал придется скорую вызывать, хорошо Толик остановил. на лице его застыло выражение интриги, Деда Мороза, вытаскивающего сюрприз из мешка. Зато посмотри, что у нас есть! Оп! он отстранился с видом фокусника, повел рукой бутылки, бутылки, бутылочки, коробки, банки, консервно-бутылочный вернисаж, колбасно-килечная пастораль. Лукуллов пир эпохи гастрономического декаданса; роскошь, масштабированная нищенским воображением. Тошнота плеснулась мутноватым спазмом, я сглотнул слюну.
Серега обиженно насупился.
Ты чего? Все свежее, никакой просрочки
Да ты не тушуйся, братан, грубовато-вовремя (балагур-контактер?) ввернул Толик, мы ж понимаем все. С непривычки и не так вырубишься. Слушай, Леха, а, может, ты это? специально? Притворился, чтоб не суетиться? Типа проснулся а стол уже накрыт? Ловко! он неприятно, заискивающе хохотнул.
Ага, Леха. Значит, мы уже познакомились, и этот, который помельче Толик. И когда только успели? А управляются они сноровисто, где научились? мысль потухла, растаяла, затянутая дискурсивно-смысловым водоворотиком.
А откуда вы знаете? я не узнал своего голоса, хриплого и непослушного.
Что? Что бухать тебе в лом? Толик панибратски осклабился. Так у тебя ж на физиономии написано. Нежный ты, не обтесался еще. И потом, он со знанием дела (екнуло-кольнуло) огляделся, по хате видно
Я глянул вслед за ним несчастное, милое мое логово, полигон и жертва перипетий последних недель неожиданно вызвало неприязнь, едва ли не отвращение, захотелось что-нибудь порвать, сломать, разрушить. Сделать хоть что-нибудь, как-нибудь поколебать навязываемую жеманную идиллию, приторно-благостную чинность.
Мелькнула суетливо-суетное, мыслишка: бесконечно далеки вы, синьор Снегирев, вслед за ней еще одна, мутная, темненькая: а не полазили ли эти, далекие по квартире пока ты спал? будто подслушав, Толик затараторил:
И не думай там чего! мы ж не гопники какие-нибудь, честное слово. Извини, конечно, что похозяйничали, ну, так ты вроде как отрубился, глаза закрыл, не говоришь, не отвечаешь, мычишь что-то нечленораздельное. Вот мы и
Толик, голос его отдалились, кровь прилила к вискам я увидел, как Серега взял в руки фотографию Юли.
Поставь на место.
Он обернулся ко мне, осклабился, пульс вытянулся нитью.
А это кто? Жена?
Багровое с черным, расползлось, поплыло; прыгнуть, сбить с ног, затоптать
На место поставь, тебе сказано
Э-э, ребята, как бы невзначай Толик стал между нами, угловато-беспомощный, беззащитно-жертвенный. Вы чего? Еще и не пили вроде даже
Неохотно, будто делая одолжение, Серега поставил фотографию, Толик метнулся назад к столу, схватил бутылку:
Так, ребя, пора выпить! торопливо, мелко подрагивая губами, лицом (переигрывает?), разлил по стаканам. Ну, Леха, спасибо за угощение! Такого хавчика давно я не видал. Порадовал ты нас щедростью
И гостеприимством, буркнул (шаркнуло-отозвалось) Серега.
Они салютовали стаканами в мою сторону, выпили ловко, лихо (куда тебе. Снегирев!), Толик вновь разлил.
Леха, а ты чего? он кивнул на мой нетронутый стакан.
Серега фыркнул, дернул щекой.
Брезгует! Рожей мы с тобой не вышли
Толик состроил укоризненную гримаску.
Ну. зачем ты так? Вдруг плохо человеку? он бросил на меня взгляд, полный сочувствия, и все происходящее сложилось вдруг пазлом, кургузенькой простенькой декорацией качели кнута и пряника, слаженность диалогов; все спектакль, плохой, бездарный, во всем сквозит фальшь. Усталость, отвращение навалились, подчинили, я сделал глоток, другой. Тягучая влага непривычно, как-то зло обожгла горло, я недопил, отставил стакан.
Что, и в самом деле нехорошо? Серега окинул меня цепким взглядом, тут же, будто вспомнив о чем-то, коротко хохотнул. Ну, ничего, нам больше достанется.