Правда? начал анализировать я, что же такого сказал.
Правда.
А если это сосед?
Все равно цинично, не хотел он заново пересматривать мое дело.
Ты хотя бы знаешь, кто такой циник? пытался я доказать свою невиновность. Это человек, который пытается шутить, когда ему хреново.
Плохо себя чувствуешь? Мне кажется, тебе лучше, чем ему, оглянулся на истца Антонио.
Да, я так лечусь. Я глубоко уверен, что цинизм одна из форм здорового оптимизма.
Что ты видишь в этом оптимистичного? появились у него вопросы к обвиняемому.
То, что у Буратино ноги не мерзнут.
Надо же было додуматься выйти в одних тапочках. Тебе не холодно? вынес Антонио мне приговор условно.
Да нет. Я всегда так хожу. Магазин-то совсем рядом. Замерз, что ли?
Ну, так. Что ты хотел там купить?
Яйца, хлеб, сыр, ветчину.
Сказал бы мне, я по дороге мог зайти.
Я так не могу. Ты же гость. Хотел напечь тебе своих фирменных блинов.
А ты уверен, что в твоем магазине есть яйца?
Есть, открыл я перед Антонио дверь. Я сейчас расскажу одну историю, она тебя согреет. Как-то, когда я только начал водить, сбил человека на переходе.
Ты?
Да, я. У вас яйца есть? обратился я продавщице, которая уже пристально изучала нас.
Нет.
Черт, хотел другу блинов напечь.
Возьмите готовые, поправила она свою прическу.
А они съедобные?
Весьма, пожарите минут пять, и готово. Вам с чем? Есть с мясом, вишней и творогом.
Дайте всех по пачке.
Так что там было с пешеходом? все еще стоял брошенный мной на месте ДТП Антонио, когда мы выходили из магазина.
Я ехал не очень быстро, километров шестьдесят, ранним утром. Откуда он выскочил, до сих пор не могу понять. Но успел нажать на тормоза. Что-то человеческое прокатилось по моему капоту, я остановился на обочине. Первая мысль: смыться. Со второй вышел, меня колотило. Мне показалось, что я вижу душу бедняги, которая отлетает и машет мне, уже осужденному за убийство. Странный утренний пешеход, скрюченный, лежал на асфальте, нервно теребя пакетик в руках. Я обрадовался:
Ты живой?
Черт, яйца!
Что с яйцами? нагнулся я к нему.
Ты разбил мне оба яйца! поднял он руку, от которой потянулась противная прозрачная слизь.
Черт! отвернулся я и еле сдержался, чтобы не вывернуло. Я отдышался: Ну, давай в больницу, все расходы беру на себя, помог бедолаге подняться.
Тогда к магазину, с тебя четыре шестьдесят, прихрамывая, двинулся к машине калека.
Странный человек покупал себе каждое утро на завтрак семьдесят граммов сыра, сто граммов колбасы, два яйца, это он мне уже потом рассказал по дороге.
Счастливчик, констатировал Антонио, когда мы уже зашли в подъезд.
Кто?
Оба! Как я тебя понимаю, усмехнулся Антонио. И его понимаю, а себя нет. Что со мной происходит? полезла из Антонио откровенность, когда мы уже врезались в тепло, разуваясь и ломая каблуки о паркет в прихожей моей квартиры. Никогда не видел в себе так мало мужчины. Чертова осень схватила меня за яйца. Напала какая-то хренотень, можно, конечно, назвать ее ностальгией, но это будет вранье: обнять некого, поцеловать некого, спать не с кем, ходишь один по лесу, а под ногами только палые прошлогодние чувства. Я даже не понимаю, что произошло, куда все подевалось. Ведь поцелуи всегда были нашим первым завтраком.
А вторым?
Второго не было, надо было бежать на работу, так и голодали друг по другу до самого ужина. И вот сейчас, когда она лежит в роддоме с моим ребенком, я все чаще задаю себе вопрос: люблю не люблю?
Ромашку дать?
Лучше налей.
Что-то ты раскис совсем, накормил я продуктами холодильник из пакета. Затем достал холодную бутылку водки. Может, сначала чаю? Согреешься.
Хорошо, давай начнем с крепкого, согласился он, устроившись за столом напротив окна.
Вот как, по-твоему, выглядит модель идеальной семьи?
Ложиться с женой, просыпаться с любимой. Зачем столько фольги? Говори по существу, освобождал я от упаковки блины и выкладывал на горячую сковороду.
Я все время вспоминаю одну и ту же бабу, которая у меня была на третьем курсе.
Зачем ты засоряешь память? Надо вовремя избавляться от старой мебели.
Да, но некоторых очень трудно забыть.
Ты должен любить свою женщину, ту, которая рядом, она этого заслуживает, если не хочешь, чтобы ее полюбил кто-нибудь другой. Женщина словно татуировка. Ее замечают: одни критикуют, другие любуются. А где она будет у тебя красоваться на руках, на шее, на груди или ниже, зависит от щедрости твоей души и фантазии разума. Только помни, что, если ты захочешь с ней расстаться, шрам в любом случае останется на сердце, если не у тебя, так у нее.
Неужели ты рассказал об этом жене? Зачем? Никогда не рассказывай женщине о других, если не хочешь чтобы это всплывало дерьмом в бурном потоке вашей любви, зашел я ванную, вымыл руки, сполоснул свое сухое небритое лицо и вытерся.
Антонио уже сидел за столом. И листал попавшуюся под руки рекламную газету, из тех, что бросают в ящики бесплатно и без спроса. Я поставил разогреваться блинчики. Открыл форточку, закурил и стал внимательно всматриваться в лицо друга, лицо человека, высушенного малым бизнесом, теперь вот Крайним Севером, куда он мотался постоянно по вахтам за копейкой.
Так ты продолжаешь с ней общаться? выдохнул я дым в сторону открытого окна, потом поставил на огонь чайник.
Нет, то есть да, недавно нашел ее в интернете, написал ей. Говорит, что до сих пор одинока.
Да нет одиноких женщин, это все миф.
Может, и так.
Ты что, женщин не знаешь? Возьми любую, ей же все время чего-нибудь не хватает: тебя, если ты слишком редко бываешь рядом, если тебя слишком много то кого-то еще. Поэтому необходимо найти золотую середину, отложил я сигарету и перевернул блины, которые теперь смотрели на меня манящим румянцем, источая приятный запах печеного теста.
И где она, эта золотая середина? закрыл газету Антонио.
Там, где тебе не хватает ее, в любовных разговорах с женщиной слова ничего не решают, пока не сделаешь из них предложение. А ты свое уже сделал. Повезло тебе с женой. Не перестаю удивляться ее мудрости, попытался я усмирить накатившие на него эмоции. Что я мог ему пожелать, моему женатому другу? Только вновь обрести свою тихую гавань с выходом в открытое море.
Да. Из всех женщин я выбрал самую умную, которая делает вид, что не знает об этом. Как твои подвиги, Геракл? Я давно хотел спросить о твоей испанской пассии. Еще общаетесь?
Это же давно было. Ты бы еще мою жену вспомнил. Слышно было, как забурлила вода в чайнике. Я не дал ему засвистеть, выключив газ. Я пил этот ароматный напиток несколько дней и ночей, пока отпуск не кончился. Вернулся домой, а губы все жгло ее поцелуями, средиземноморскими, южными. После отлегло, остыло, сделал я последнюю затяжку, затушил сигарету и закрыл стекло.
Есть в жизни воспоминания, которые не остывают.
Надо отдать ей должное, она была прекрасно сложена, будто сама природа аккуратно сложила все части ее гибкого тела в одну идеальную конструкцию, в один прекрасный футлярчик из теплой загорелой кожи, подал я горячие блинчики в большой фарфоровой тарелке.
Если собрать все твои связи, то можно связать свитер.
Ты про случайные?
Нет, из случайных вязать бесполезно.
Слишком короткие?
Не согреют.
На самом деле, старик, вынужден тебя разочаровать: не было никакой испанской любви, я все придумал.
Зачем? сомневался Антонио.
Не знаю, может, солнечный удар? Может, надоело быть нянькой для Фортуны? Мне же с ней приходилось вечерами бродить, вместо того чтобы с любовью.
Все равно не верю.
Ты же видишь, один живу, потряс я пачкой чая в пакетиках. Достал пару и протянул один ему, другой открыл сам.
У меня дома тоже такой. Ну и что?
Для меня чай в пакетиках верный признак одиночества. Один я как перст.
Не может быть. Я думал, что у тебя на каждой полке по телке, пахнуло мужицким юмором от Антонио. Что, вообще никого нет?
В том-то и дело. Плохо стало с женщинами, а с настоящими вообще труба. Я же без любви не могу.
А ты с любовью к ним подходи.
Подошел недавно к одной. Познакомился в час пик в метро. Достал я из холодильника сметану и налил в глубокую пиалу, вспоминая, как поезд остановился на станции, лязгнуло железо, распахнув ставни, вагон сбросил пассажиров, а я продвинулся ближе к дверям. Мне выходить на следующей. Стою. Но тут какая-то неведомая сила потащила меня за сумку. Пришлось выйти следом.
Давай, сними пробу, дал я вилку и нож Антонио.
Да погоди ты! Что дальше-то было?
Черт! закричала девушка. Что вы клеитесь?
Честно говоря, с утра не до флирта, отрезал я себе половину блина. Из него потекла сладкая вишневая кровь. Я уложил его себе в рот. Сочная горячая смесь вскружила мне голову.
Ну и? взялся за приборы Антонио.
Ваша сумка липучкой приклеилась к моим чулкам.
Что же делать? начал я разглядывать ее ноги.
Отцепитесь как-нибудь осторожно, колготки новые, поправив прическу, выставила она красивую длинную ногу, добавив: И дорогие.
Я смотрел на ее атрибут красоты и улыбался сам себе: неожиданно, чтобы утром, в метро, тебе предложили такое. Потом взял мягко за голень и начал скрупулезно отклеивать. Получалось довольно паршиво. Она внимательно наблюдала, как стрелки одна за другой поднимались все выше, не стрелки, а настоящие стрелы.
Ну что же так долго? Вам плохо? кончилось ее терпение.
Да, кажется, одна из стрел попала мне в самое сердце.
Если бы это рассказал не ты, а кто-нибудь другой, я бы не поверил, достал сигареты Антонио, за рассказом спрятав в себя пару блинов. Телефон-то хоть взял?
Да, даже почти встретился.
Почему почти? затянулся он и закинул голову вверх.
Не пришла.
Значит, твой массаж ей не понравился, засмеялся своей шутке Антонио.
Еще, как назло, погода в тот день была на редкость неуравновешенной. Листвой хлестал дождь, мокрая скука осени приклеила меня к дереву, словно объявление: «Сдается мужчина, одинокий, трехкомнатный, на длительный срок, дорого (он любит, когда его зовут Дорогой), звонить по телефону, и номер». Никто не подходил, не читал это объявление, я стоял, ждал, мок, зная, что она уже не придет, все еще возился я со своей едой. Да, теперь это уже было не лакомство, а еда, не прошло и десяти минут, вот так же и с некоторыми людьми, не замечаешь, как они становятся для тебя просто едой, ежедневной, необходимой, но едой, уже не лакомством.
Почему женщины не приходят порой на свидания?
Я совершил одну грубую ошибку. Я озадачил ее, но не дал отдышаться. Знаешь, как хорошему вину, его надо открыть и, прежде чем пить, дать отдышаться несколько минут.
Ты же знаешь, я вино не люблю.
Это не так важно, в общем, потом его можно пить, сколько душе угодно.
Ты хотел сказать, ее?
Ну да, ее. Если вино кислит, значит, ты недостаточно охладил его своей страстью. Любовь это искусство, где любая ерунда может как вдохновить, так и разочаровать.
Где ты только их находишь? Складывается такое впечатление, что женщины просто преследуют тебя.
Нет, просто я ими дышу. Когда их нет рядом, будто кислород заканчивается. Жизненная необходимость, понимаешь? Да и работа. Кто, думаешь, ходит на эти тренинги личностного роста? Женщины в основном, мужчине, прежде чем переступить порог наших курсов, необходимо признать свою неполноценность, некомпетентность, отсталость от жизни, если хочешь. Позвонить нам значит переступить через себя. А кто на это готов? Очень немногие. Женщины активнее, смелее, а главное любопытнее. Сейчас поедим, и я тебе расскажу еще одну историю.
Я тебе тоже расскажу еще одну историю, может, не так красочно, как ты, но не суди строго. Я шел по тротуару, рядом девушка, мы двигались с одинаковой скоростью, почти касаясь друг друга. Казалось, даже шаг в шаг, в руках у нее трепыхалась оранжерея живых красных роз. Мы, незнакомые абсолютно, соседи по тротуару, просто совпали по времени. Шли люди навстречу, после они долго оглядывались. Я чувствовал, нам завидовали. Некоторые мне, некоторые ей.
* * *
Я проснулся на заре. Сон ушел чуть раньше, не дождавшись рассвета. Рядом спала Фортуна. Слышно было теплое дыхание: ее голова повернута ко мне, она смотрела затворенными глазами, рот чуть приоткрыт, будто она не решалась что-то сказать, что-то очень важное, например: «хватит храпеть», или «сними с меня свою ногу», или «у меня есть другой», или «поцелуй меня, я уже закрыла глаза». Правая ее рука прижилась на моей груди. Мне пришлось выселить ее восвояси. Я откинул одеяло и поднялся.
Подошел к окну, посмотрел в забрызганное осенью стекло и подумал: «Зачем так долго, зачем так часто барабанить с утра прямо в голову, я давно уже понял тебя, дождь, ты капля, одна большая, расчлененная на части, пытался я остановить пальцем ее ход. Ты хочешь непременно, чтобы я выглядел таким же вот разбитым и несчастным. Нет, не пройдет», но тщетно, струйка, не обращая внимания на мои пальцы, устремилась вниз. Я находился по ту сторону дождя, в одних трусах, но это не мешало мне мыслить философски. Как это приятно находиться иногда по ту сторону.
«Я понял тебя, дождь, ты мокрый, можно даже не трогать». И это ощущение холодного окна позволило продолжить мысль, будто посредством своего пальца, которым я двигал по стеклу, словно улитка гибким телом, оставляя туманный след, соединил собственное мироощущение с мозгом, и последний мне телеграфировал короткими фразами: «Я понял тебя, дождь, ты сука, унылая, тоскливая, которую никто не хочет, и каждый, кто тебе поверит, смертельно болен, я понял тебя, смерть ты жизни, я понял тебя, мир ты войны, я понял женщину она единственная, тогда как связи они случайны, я понял деньги вы кончаетесь, я понял тебя, работа, ты постоянна, я понял роботов, они талантливы, я понял труд, он в тягость, я понял отдых это сон, все остальное было только заменителем, сон он сладкий, я понял сладость растворима, я понял счастье ты стерильно, ты рядом достаточно переключить программу, я понял радость, ее больше в детстве, я понял горе это больно, и пережить его значит стать безумно сильным, я понял слабость это недостаток сердца, я понял сердце это бойня за любимых, я понял силу она в любимых: в любимых вещах, уголках, стенах, окнах, глазах», оторвал я палец от стекла, и связь прервалась. Одиночество выедало меня потихоньку. По частям. Я ясно ощущал, что с каждым мгновением меня становилось все меньше, и вот уже от меня осталась всего половина. В поисках второй я снова лег на диван и прижался к теплу Фортуны. Это был самый простой тест на знание «Твоя ли это женщина». Достаточно было лечь рядом, чтобы понять: она греет, она не ворчит, она любит в любое время дня, в любое недомогание ночи. Я провалялся там еще час, листая журнал о фото. Фотографии были красивые, но цветные.
* * *
На паркете темного лакированного пола лежала тень дня, как будто ее кто-то бросил неосмотрительно под ноги и забыл. Стеклянной красной струйкой спокойно разливалась бесполезная беседа, стройность пластиковых ног стола и стульев переплелась с нестройностью людских, но, так или иначе, все оказались заложниками осужденных стен. Одни молчали безответно, другие наполнялись жидкостью, многозначительно целуя сигареты, прикуривали, скрывая в клубах дыма выражение скуки и тоски, видимо, они осознавали: нет истинного в беспредметном, как и преступного в вине. В то время как усталый день гноился солнцем и скитался по задворкам города, его тянуло всеми фибрами в тяжелый сон, однако спать нельзя, потому что для многих это означало ночь промаяться в бессоннице. Он, одноглазый, стоически держался, наблюдая, как люди не переставали пить и есть в им освещенной небольшой квартире мира, закрытой от него редкими кусками ваты, их разговор, где точка зрения делила текст, как запятая, ему был скучен и неинтересен. Мне тоже была неинтересна пьяная болтовня соседей, что без спроса лезла в уши.