Он не чужой, нахмурился Жуга, покосившись на Яцека. К тому же он спит. Ты помнишь наш уговор?
Я помню наш уговор. Глаза качнулись с лёгким кивком. Чего ты хочешь от меня?
Жуга помолчал, раздумывая.
Этот город заполонили крысы, наконец сказал он. Почему это случилось?
Злое место.
В чём зло?
Этого не знаю, ответило существо. Всякий город злое место. Много людей. Много камня. Мало солнца. Мало воздуха. Что ещё?
Мне нужно избавиться от них, а я не хочу убивать.
Глаза мигнули озадаченно.
Почему? прошелестел вопрос.
Я видел их сны и знаю: злоба не от крыс. Они не виноваты. И ещё они слишком умны, чтобы травиться и попадаться в ловушки. Как мне обойтись без крови?
Уведи их прочь.
Жуга покачал головой:
Они не пойдут за мною.
Пойдут за твоей дудочкой.
Как это можно сделать?
Поднять выше.
Что поднять?
Тварь хихикнула еле слышно, словно лопнула пружина в старых часах. Блеснула глазами.
Голос, был ответ.
На некоторое время воцарилась тишина. Жуга лежал, обдумывая услышанное, и мохнатый карлик первым нарушил молчание.
Я выполнил твою просьбу, сказал он. Развяжи теперь мой узел.
Жуга кивнул и потянулся к чёрному кольцу, которое оказалось тонкой верёвкой, завязанной множеством узелков, поднял её и распустил один. Посмотрел на своего советчика. Глаза в углу мигнули несколько раз, но остались на месте.
Что ж ты не уходишь? спросил Жуга.
Вы, люди, странные существа и редко держите своё слово, сказал наконец голос. Ты поступил честно со мной Хочешь совета?
Хочу, поколебавшись, кивнул травник.
Научись заново жить с людьми.
Сказав это, пришелец развернулся и исчез так же быстро и бесшумно, как и появился.
Жуга посидел ещё некоторое время, затем смотал в клубок верёвку, спрятал её в мешок, лёг и вскоре заснул. Яцек долго лежал с открытыми глазами, соображая, приснилось всё это ему или нет, и заснул лишь под утро, так и не найдя ответа на свой вопрос.
* * *
Вечером этого дня Яцек припозднился. Жуга сидел на подоконнике, качал ногой и ковырял ножом палочку. Охапка таких ветвей кипятилась в горшке, торчала оттуда растрёпанной метёлкой. Горшок, как всегда у Жуги, кипел сам по себе. На полу, среди лужиц воды рассыпаны были щепки, стружки и множество трубочек снятой зелёной коры.
Яцек затворил дверь.
Жуга! позвал он.
Что? отозвался тот, не поднимая головы.
Поговорить надо.
Жуга мельком глянул на него, кивнул, отложил в сторону надрезанный прутик и нож и вытер руки.
Что стряслось? спросил он. Ты чего такой бледный?
Яцек замялся, не зная, с чего начать, глубоко вздохнул и заговорил спешно, словно бросился в омут головой:
Я вот что сказать хочу, Жуга С той поры, как ты сюда заселился, тут такое творится, что мне порой не по себе. Нет, ты не подумай только, что я жалуюсь или прогнать тебя хочу, просто Просто неясно мне всё это! Леса эти, горшки без огня, видения Зачем она нужна, вся эта ворожба?
Жуга помолчал, прежде чем ответить.
Ты не спал прошлой ночью? спросил он.
Яцек кивнул и откашлялся, прочищая горло.
Кто это приходил вчера? Тролль? Кобольд?
Жуга покачал головой.
Ни тот ни другой. Просто попал он однажды в беду в горах, а я ему помог Ты его не бойся, это на вид он страшен, а так добрый, только людей не жалует.
Странный ты человек. Яцек пододвинул табурет, сел и с опаской покосился на горшок, в котором по-прежнему ключом кипела вода. Вздохнул. Странный и всё-таки хороший. Другой не полез бы девчонку спасать, а ты не забоялся. Что ты затеваешь, Жуга? Иногда мне просто страшно, когда ты рядом. До жути страшно.
Жуга сидел недвижно, молчал, глядя в окно. Рассеянно ерошил пятернёй копну волос. Посмотрел на Яцека.
Страх, да сказал наконец он. Наверное, ты прав. Со стороны, говорят, виднее. Извини, если что. Спрашивай, я отвечу.
Яцек подобрал с пола одну трубочку, повертел её в пальцах.
Свистулька, что ли? недоумевая, произнёс он.
Вроде как, кивнул Жуга. Помнишь разговор вчерашний? Свирель я мастерил манок. Полдня ветки перебирал, искал подходящую.
Нашёл?
Нашёл.
Дались вам с Готлибом эти крысы. Яцек с сомнением посмотрел на хрупкую, ещё не просохшую дудочку, что лежала на столе. Потравить их и делу конец. Или капканов побольше поставьте. Дудеть что толку?
Жуга поднял взгляд, усмехнулся невесело.
Если б ты знал, друг Яцек, как тут всё хитро закручено, сказал он. А Готлиб он из-за меня в беду попал, мне и выручать старика.
Жуга спрыгнул с окна и направился к столу. Выбросил распаренные ветки, наполнил горшок свежей водой, подождал, пока та не закипела, и всыпал пригоршню крупы. Сложил в мешок свирель и нож, посмотрел на заваленный мусором пол.
Веник есть?
Там, в углу.
Жуга смёл щепки в кучу и выбросил их в окно. Постоял, задумчиво глядя на улицу. Было тепло осень расщедрилась-таки ещё на один погожий денёк. На тёмном небе уже зажглись первые звёзды. Сырой осенний ветер налетал порывами, раскачивал оконные створки, теребил Жугу за волосы.
Такая загвоздка, Яцек, сказал Жуга, не поворачивая головы. Плохо я город знаю, а мне по всем улицам пройти надо. Помог бы ты мне, а?
Звонарь помолчал нерешительно.
А ты когда идти надумал? наконец спросил он.
Жуга повернул голову.
Сегодня, сказал он и посмотрел Яцеку в глаза. Сейчас.
* * *
Они шли по тёмным улицам две тени, чёрное на сером; шли тихо, лишь башмаки Яцека стучали по каменной мостовой да шуршал изредка под ногами палый лист. Шли мимо запертых лавок и мастерских, мимо пивной, где давно уже смолк всякий шум, мимо чёрной молчаливой громады собора. Шли мимо ратуши, где равнодушные чёрные ножницы стрелок отмеряли третий час. Шли мимо пекарни вдовы Мютцель, мимо аптеки Готлиба, мимо тёмных унылых домов, кружили в узких лабиринтах уснувшего города, и только фонари таращились им вслед.
Первым шёл Яцек, кратчайшей дорогой направляясь к городским воротам, сразу за ним Жуга с котомкой за плечами (её он взял с собой). Жуга играл. Звук свирели почти не был слышен, лишь временами в голове возникал тонкий комариный писк, висел в воздухе, щекотал виски, а через миг растворялся в ночной тишине. Зыбкая, плачущая мелодия из двух-трёх нот билась в тесных каменных ладонях, летя в небытие, и возвращалась, звала за собой. Яцек мог бы поклясться, что никаких звуков нет вообще, если бы
Если бы не крысы.
Сбившись в тесную стаю, они шли за людьми, как привязанные, и с каждой улицей, с каждым проулком их становилось всё больше и больше, словно серое бугристое одеяло накрыло мостовую от края и до края. Яцек содрогнулся от такого зрелища и больше не оглядывался. Улицы петляли, брусчатка была неровной. Жуга шёл, чуть заметно хромая, не оборачиваясь, сосредоточенно глядел себе под ноги. И только поэтому ни он, ни Яцек не заметили, как там, где они прошли, бесшумно открываются двери домов.
Лишь когда они вышли далеко за городские стены, Яцек набрался храбрости и оглянулся вторично. Оглянулся и остолбенел.
Крысы по-прежнему бежали следом, и число их заметно возросло, но дело было не в этом.
По пятам за ними шли дети.
Растянувшись по дороге неровной цепочкой, одетые как попало, многие вовсе в ночных рубашках и колпаках, мальчики и девочки лет пяти-шести; они брели, едва переставляя ноги, спотыкаясь, падая, держались друг за дружку, словно ожил вдруг нелепый страшный сон.
Опомнившись, Яцек в два прыжка нагнал приятеля и схватил его за рукав.
Жуга! в ужасе зашептал он. Глянь назад, Жуга!
Тот обернулся и тоже переменился в лице. Опустил свирель.
Мелодия смолкла.
Яцек замер, ожидая, что зверьки тотчас бросятся врассыпную, но те, казалось, и не думали бежать, наоборот сгрудились теснее и замерли, поблёскивая глазками.
Остановились и дети.
Яцека била дрожь.
Что ж мы натворили, а? растерянно пролепетал он. Как так? Почему они не уходят? Почему, Жуга?!
Погоди, не мешай! отмахнулся тот. Посмотрел на свирель в своей руке, на детей, снова на свирель. Вот, значит, как пробормотал он. Не думал я, что детское ухо чуткое такое. Хорошо ещё, что ночь сегодня тёплая.
Яцек умолк. В наступившей тишине Жуга снова оглядел неровный белый полукруг ребячьих лиц. Их было двадцать семь пятнадцать мальчиков, двенадцать девочек. Безвольно опустив руки, они стояли, глядя в темноту широко раскрытыми невидящими глазами. Некоторые улыбались.
Жуга нахмурился что-то было не так. Он зажмурился и попытался вспомнить, вернуть то странное чувство пустоты в голове, что приходило ночью во сне. Прогнав прочь все мысли, кроме одной, он тянулся за нею, всё дальше и дальше уходя в бархатную темноту закрытых век. Голова закружилась. Ещё немного ещё
Вот!!!
Жуга даже вздрогнул от неожиданности: ОНО было здесь тихое, дремлющее зло, стояло рядом, безобидное до поры до времени, и только холодный, затаившийся липкий страх выдавал ЕГО присутствие. Жуга проглотил застрявший в горле ком и осторожно, словно спящую змею за хвост, потянул ЭТО на себя.
Яцек стоял, глядя на Жугу, когда в рядах детей вдруг возникло шевеление, и те расступились, пропуская троих девчонку и двух мальчишек. Яцек попятился.
Мышата хрипло выдохнул он и смолк.
Жуга открыл глаза. Оглядел всех троих.
Так, значит, это про них поют ту песенку? спросил он.
Про них, кивнул Яцек, помолчал растерянно и снова посмотрел на трёх босоногих ребятишек.
Коротышка Фриц, Кристиан-заика и тихоня Магда. Три глупых маленьких мышонка, в слепом безрассудстве побежавшие за злой фермершей. В них тоже не было зла. Но когда тебе, ни за что ни про что, оттяпают хвостик Когда отберут любимую игрушку Когда задразнят до слёз просто потому, что ты не такой, как все Когда Когда
Беспомощные в своей обиде и оттого ещё более смешные, что они могли? Но один из них проник в мир Серого Народа, туда, где их слабость обернулась силой.
И фермерша содрогнулась и побежала.
«А ты смог бы выглядеть храбрым таким?..»
Яцек посмотрел на Жугу:
Как ты догадался?
Не догадывался я, хмуро помотал головой Жуга. Только сейчас сам всё понял. Он взъерошил волосы рукой и покосился на Магду. Никто из них в одиночку не смог бы крыс на город натравить, ни Фриц, ни Кристиан. А девчушка Нет в ней Силы, она ну, как бы мостик между ними, что ли
Но ведь леса-то на неё упали!
Жуга опять покачал головой.
Леса на их обидчиков падали, тех, что в песке играли, помнишь? Она просто не поняла, что и её задавит тоже Они не понимали даже, что и пацанов тех убьёт, просто отплатить им хотели.
Яцек помолчал задумчиво.
Не понимаю, наконец сказал он. Ничего не понимаю. С чего ты взял, что они такие жестокие? Почём тебе знать?
Жуга пожал плечами.
Самое жестокое в этом мире это детские игры, друг Яцек. Чтобы понять это, надо просто-напросто вырасти. Кто взрослеет в двадцать лет, кто в пятнадцать А иной рождается стариком.
Это ты, что ли?
Жуга поднял взгляд.
Может, и я Не всё ли равно? Давай лучше подумаем, что делать теперь с ними со всеми.
Яцек покосился на детей:
Они что, спят?
Спят, кивнул Жуга.
Отведём их обратно. А крыс убей. Утопи вон в реке
Жуга криво усмехнулся:
Уж больно у тебя, Яцек, просто всё получается: «Тех вернём, этих прибьём» Погоди кулаками махать. Крысы в город новые придут, как ни старайся это уж как пить дать точно. В этой жизни только одно имеет значение смерть. А чья не важно. Ведь говорится: «Не лечи болящее, лечи саму болезнь». Так что не надо их топить. Попробуем иначе.
Ты и вправду так думаешь? неуверенно спросил Яцек.
Я не думаю, я знаю, отрезал Жуга и пошёл к ребятишкам.
Он постоял в задумчивости около них, коснулся каждого рукою и сказал что-то Яцек не расслышал толком, что именно. Отступил назад.
Что ты с ними сделал? обеспокоенно спросил Яцек.
Жуга передёрнул плечом, поморщился.
Да почти ничего.
Нет, всё таки? не отступал звонарь.
Жуга взглянул на Яцека так странно, что по спине у того забегали мурашки и всякая охота спрашивать отпала сама собой. Яцек внезапно понял, что он ровным счётом ничего не знает об этом рыжем пареньке с таким нелепым именем, который так вот запросто способен увести из города кого угодно, когда угодно и куда угодно.
Жуга меж тем опять повернулся к детям, которые по-прежнему стояли не двигаясь, и протянул руку.
Ты. Он тронул за плечо Кристиана. Ты больше не будешь заикаться. А ты, Фриц, не стыдись отныне своего роста. Магда Ты вырастешь, станешь очень красивой и будешь счастлива, поверь мне. Жуга опустил руки и ещё раз оглядел всех троих. Больше никто не назовёт вас слепыми мышатами. Это я вам обещаю. А теперь он покосился на крыс, отпустите их.
Два мальчугана и девочка не шевельнулись, стояли, молча глядя пред собой. И вдруг поляна ожила, наполнилась шорохом и писком хвостатые зверьки суматошно метались в жухлой осенней траве, сталкиваясь, разбегаясь и тут же прячась. Меньше чем через минуту все крысы исчезли, лишь поблёскивали изредка в ночной темноте чёрные бусинки глаз.
Жуга кивнул и улыбнулся.
Вот и всё, сказал он Яцеку. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Отведёшь детей обратно, Яцек?
А ты? опешил тот. Ты разве не вернёшься?
Оглянись, вместо ответа сказал Жуга.
Яцек глянул через плечо и увидел, как просыпается среди ночи растревоженный Гаммельн. В окнах загорались огни, то и дело мелькали красные точки факелов, а минуту спустя зазвонил отчаянно самый большой соборный колокол.
Видишь? Жуга виновато улыбнулся. Нельзя мне туда А ты возвращайся. Если что вали всё на меня, тебе ведь жить ещё с ними. А я пойду, пожалуй.
Но запинаясь, начал Яцек. Но куда?
Не знаю. Жуга вздохнул. Теперь уже не знаю. Много есть мест, где я хотел бы побывать. Он развязал мешок и вытащил свёрток в тряпице. Не в службу, а в дружбу, зайди потом как-нибудь к Готлибу, передай ему.
Яцек принял липкий комок.
Что это?
Горный воск.
А дети?
Дети проснутся скоро. Ну, бывай здоров. Он вскинул было котомку на плечо, как вдруг нахмурился, припоминая, и хлопнул себя по лбу. Вот незадача!
Что?
Совсем забыл Когда мы уходили, я там горшок с кашей оставил на столе кипеть. Думал вернуться, а теперь Кто ж знать мог, что всё так получится! Остудить бы надо.
Надо, согласился Яцек. А как?
Проще простого. Произнеси рядом с ним: «Ильта-вашта» и представь красный цвет.
Красный?
Ага, кивнул Жуга. Ну, вот теперь, кажется, всё. Прощай, Яцек. Может, зайду ещё когда-нибудь в Гаммельн, колокола ваши послушать уж больно мне твоя игра душу растравила.
Счастливого пути, Жуга, кивнул тот и, не удержавшись, спросил: А что, правда понравилось?
Рыжий улыбнулся, кивнул, поправил мешок за спиной и растворился в ночи. Шаги смолкли.
Внезапно в одночасье поднялся ветер. Яцек вздохнул полной грудью, посмотрел на небо чёрное, с матовым узором осенних созвездий. Ветер не хотел утихать. Ветер раскачивал деревья, ветер шелестел сухой листвой. Ветер брал своё начало на заснеженных вершинах далёких гор, может быть, даже Хоратских. Путь его лежал через леса и луга, через холмы и поля, через реки и болота. Ветер нёс искристый холод горных ледников, терпкий, еле уловимый запах увядающей травы и листьев, стылый, ломкий привкус заповедных лесных ключей, и было в нём ещё что-то неясное, почти неощутимое, но такое такое
Яцек вдруг понял, что ничего «такого» не было: просто исчез запах города застарелая сырая вонь. Запах, который преследовал его всю жизнь: и босоногое детство, и годы ученичества, и теперешнюю бытность его городским звонарём. А ветер
Ветер нёс в себе всё то, что Яцек пытался выразить своей музыкой. Ветер летел. Ветер пел. Ветер звал за собой.
Теперь Яцек знал, что когда-нибудь он тоже уйдёт из Гаммельна, как ушёл только что Жуга. Рано ли, поздно ли, но уйдёт непременно. Уйдёт сам, по зову сердца, по следам рыжего травника, по велению музыки, что звучит в его душе. И другой сядет за клавиши Малинского карильона. Но это будет потом, позже. А пока город крепко держал его.