Для ясности я показал на трактор, на кучу сена и на раскинувшуюся за дверью американскую прерию, которая пыталась убедить нас, что земля все-таки плоская.
Эммет проследил за моим взглядом, потом повернулся ко мне.
Вот что, сказал он. Давай поедим, я устрою вам с Вулли маленькую экскурсию, выспимся как следует, и утром отвезу вас обратно в Салину.
Я махнул рукой.
Тебе не нужно везти нас в Салину. Ты только что приехал домой. Кроме того, не думаю, что мы туда вернемся. Во всяком случае, не сразу.
Эммет закрыл на секунду глаза.
Сколько месяцев тебе осталось от срока? Пять или шесть? Вы оба почти уже на воле.
Это верно, согласился я. Совершенно верно. Но когда директор Уильямс сменил Акерли, он уволил ту медсестру из Нового Орлеана. Она помогала Вулли добывать лекарство. Теперь у него последние несколько пузырьков а ты знаешь, какой он печальный без лекарства
Это у него не лекарство.
Я кивнул.
Для кого-то гадость, для кого-то радость, а?
Дачес, кому-кому, а не тебе это объяснять. Чем дольше вы в самовольной отлучке, чем дальше вы уехали от Салины, тем хуже будут последствия. А этой зимой вам исполнилось восемнадцать. И если вас поймают за границей штата, то в Салину могут не вернуть. Могут отправить вас в Топику.
Что тут говорить: большинству людей, чтобы сложить два и два, нужен телескоп и стремянка. Вот почему объясняться с ними одна морока. Но не с Эмметом Уотсоном. Он с первого взгляда видит всю картину целиком и в общем, и во всех деталях. Я поднял руки сдаюсь.
Согласен на сто процентов, Эммет. Я то же самое пытался объяснить Вулли, в тех же словах. Но он не слушал. Он твердо решил свалить. У него был целый план. Смоется в субботу ночью, рванет в город, угонит машину. Даже нож притырил, когда дежурил на кухне. Да не столовый. Разделочный для мяса. А сам мухи не обидит. Мы-то с тобой знаем. А полицейские не знают. Видят дерганого парня, взгляд блуждает, мясницкий нож в руке, и валят его, как собаку. И я сказал ему, если положит нож, где взял, помогу ему по-тихому выбраться из Салины. Он вернул нож, мы залезли в багажник и вуаля, мы тут.
И все это было правдой.
Кроме ножа.
Это называется приукрашиванием безобидное маленькое преувеличение ради яркости. Вроде громадных часов в номере Казантикиса или пинкертона, стреляющего в замок. Эти мелочи как будто не нужны на первый взгляд, но сообщают представлению убедительность.
Эммет, ты меня знаешь. Я мог бы отбыть свой срок и еще отбыть за Вулли. Пять месяцев, пять лет один черт. Но при том, в каком состоянии у него мозги, думаю, он не выдержал бы еще и пяти дней.
Эммет посмотрел в ту сторону, куда ушел Вулли.
Мы оба знали, что его беда в богатстве. Он вырос в доме со швейцаром в Верхнем Ист-Сайде, у него загородный дом, машина с шофером, повар на кухне. Его дед дружил и с Тэдди, и с Франклином Рузвельтами, а отец был героем Второй мировой войны. Но такого большого везения иногда оказывается слишком много. Бывает, в чувствительной душе перед лицом такого изобилия поселяется смутная тревога, словно бы эта груда домов, автомобилей, Рузвельтов разом обвалится на него. Сама мысль об этом отнимает у него аппетит и раздергивает нервы. Ему трудно сосредоточиться, и это мешает читать, писать, складывать и вычитать числа. Его попросили из одной школы-пансиона его сдают в другую. А потом еще в другую. В итоге такому парню нужно как-то от мира отгородиться. И кто его за это упрекнет? Я первый вам скажу, что богачи не заслуживают и двух минут вашего сочувствия. Но такой душевный человек, как Вулли? Это совсем другая история.
По лицу Эммета я видел, что он занят такими же расчетами, думает о нежной натуре Вулли и не знает, отправить ли его обратно в Салину или помочь ему благополучно сбежать. Дилемма была непростая. Но потому, наверное, и называется дилеммой.
День был трудный, сказал я и положил руку Эммету на плечо. Давай-ка вернемся в дом и преломим хлебушек? На сытый желудок мы лучше разберемся, что и почему.
* * *
Деревенская кухня.
На востоке часто о ней слышишь. Это из тех вещей, о которых люди говорят с почтением, хотя лично с ними не сталкивались. Вроде правосудия или Иисуса Христа. Но в отличие от большинства таких вещей, которыми люди восхищаются издали, деревенская стряпня заслуживает восхищения. Она в два раза вкуснее той, что подадут в «Дельмонико», и без всяких прибамбасов. Может быть, потому что готовят по рецептам, выработанным прапрабабушками, которые ехали в фургонах на Запад. А может быть, потому что столько часов деревенские проводили в обществе свиней и картошки. Так или иначе, я отодвинул тарелку только после третьей порции.
Вот это накормили.
Я спросил мальчишку его голова едва возвышалась над столом:
Билли, как зовут ту симпатичную брюнетку? В платье с цветами и рабочих ботинках надо бы поблагодарить ее за вкусную еду?
Салли Рэнсом, сказал он. А запеканка с курицей. Из ее собственной курицы.
Собственной курицы? Эммет, как там эта пословица? Путь к сердцу мужчины через что?
Она соседка, сказал Эммет.
Понятно. А у меня соседей туча, и хоть раз бы кто угостил запеканкой. А у тебя, Вулли?
Вулли вилкой рисовал спирали в остатках соуса.
Что?
Тебя соседка когда-нибудь угощала запеканкой? спросил я громче.
Он задумался на минуту.
Я никогда не ел запеканку.
Я поднял брови и улыбнулся мальчишке. Он тоже поднял брови и улыбнулся.
Запеканка не запеканка, Вулли вдруг поднял голову, как будто ему пришла мысль.
Слушай, Дачес. Ты не спросил Эммета насчет эскапады?
Эскапады? переспросил Билли, и голова его чуть приподнялась над столом.
Мы еще и поэтому сюда приехали. Хотим устроить, малыш, небольшую эскападу и надеялись, твой брат в ней поучаствует.
Эскападу повторил Эммет.
Лучше слова не придумали, поэтому назвали так, объяснил я. Но дело хорошее. Похвальное дело. По сути, исполнение последней воли умирающего.
Я стал объяснять, поглядывая то на Эммета, то на Билли оба слушали, широко раскрыв глаза.
Когда дед Вулли умер, он оставил для него деньги в доверительное управление. Вулли, так это называется?
Вулли кивнул.
Доверительное управление это особый вклад для несовершеннолетнего, и до совершеннолетия им распоряжается попечитель. А после совершеннолетия он может сам делать с деньгами что хочет. Но когда Вулли исполнилось восемнадцать, благодаря какой-то юридической хитрости попечитель это муж сестры Вулли, объявил его временно недееспособным. Правильное слово. Так, Вулли?
Недееспособным, с виноватой улыбкой подтвердил Вулли.
Таким образом, этот муж сестры сохранил право распоряжаться вкладом, пока Вулли не станет дееспособным или не умрет, неважно, что случится раньше.
Я покачал головой.
И еще называют доверительным управлением.
Но это дело Вулли, Дачес. К тебе это какое имеет отношение?
К нам, Эммет. К нам имеет отношение.
Я придвинул свой стул к столу.
У Вулли и его семьи есть дом на севере штата Нью-Йорк.
Дача, сказал Вулли.
Дача, исправился я. Время от времени семья собирается там. Ну вот, во время депрессии, когда стали лопаться банки, прадед Вулли решил, что больше не может вполне положиться на американскую банковскую систему. И на всякий случай спрятал полтораста тысяч долларов наличными в сейф на даче. Но что интересно даже можно сказать, судьбоносно этот доверительный фонд Вулли составляет сейчас почти точно сто пятьдесят тысяч долларов.
Я помолчал, чтобы до них дошло. Потом посмотрел на Эммета.
И поскольку Вулли человек великодушный и скромный в своих потребностях, он предложил: если ты и я поедем с ним в Адирондакские горы и поможем овладеть тем, что принадлежит ему по праву, то он разделит добытое на три равные части.
Сто пятьдесят тысяч долларов разделить на три, будет пятьдесят тысяч долларов, сказал Билли.
Точно, сказал я.
Все за одного, один за всех, сказал Вулли.
Я откинулся на спинку; Эммет смотрел на меня. Потом повернулся к Вулли.
Это была твоя идея?
Это была моя идея, подтвердил Вулли.
И ты не вернешься в Салину?
Вулли положил руки на колени и помотал головой.
Нет, Эммет. Я не вернусь в Салину.
Эммет испытующе смотрел на Вулли, словно пытаясь сформулировать еще один вопрос. Но Вулли, по природе не склонный отвечать на вопросы и хорошо научившийся от них уклоняться, принялся очищать тарелки.
Эммет в замешательстве провел ладонью по губам. Я наклонился к нему.
Одна загвоздка: дом открывают там в последнюю субботу июня, это оставляет нам мало времени. Мне надо заехать в Нью-Йорк повидать отца, а потом мы прямо в Адирондакские горы. Мы вернем тебя в Морген к пятнице, немного усталого с дороги, но на пятьдесят тысяч богаче. Подумай минутку, Эммет Как обойдешься с пятьюдесятью тысячами? Что бы ты с ними сделал?
Ничего нет загадочнее человеческих желаний так тебе скажут мозгоправы. Они говорят, что побуждения человека это за`мок без ключа от ворот. Побуждения человека многослойный лабиринт, и поступки часто выскакивают из него как будто бы без смысла и причины. Но на самом деле все не так сложно. Если хочешь понять, что движет человеком, достаточно спросить его: «Что бы ты сделал с пятьюдесятью тысячами долларов?»
Когда задаешь такой вопрос, большинству людей требуется несколько минут, чтобы взвесить возможности и определиться со своими предпочтениями. И это объясняет все, что тебе надо о них знать. Но когда задаешь такой вопрос человеку солидному, чье мнение для тебя важно, он ответит в мгновенье ока и в подробностях. Он уже думал о том, что сделать с пятьюдесятью тысячами. Думал, когда копал канавы, или перекладывал бумажки в конторе, или метал еду на стол в кабаке. Он думал об этом, пока слушал жену, укладывал спать детишек или глядел в потолок среди ночи. В каком-то смысле, думал об этом всю жизнь.
Когда я задал вопрос Эммету, он не ответил, но не потому, что не знал ответа. По выражению его лица понятно было, что он точно знает, как распорядиться пятьюдесятью тысячами до пятака, до цента.
Мы сидели молча; Билли смотрел то на меня, то на брата и опять на меня. А Эммет смотрел через стол на меня так, словно нас было двое в комнате.
Дачес, может, это была идея Вулли, а может, еще чья-то. Все равно я в этом не участвую. Ни в Нью-Йорк не еду, ни туда на дачу, и пятьдесят тысяч мне не надо. Завтра мне надо сделать кое-что в городе. А в понедельник, прямо с утра, мы с Билли отвезем тебя и Вулли на автобусную станцию в Омахе. Оттуда можешь ехать в Нью-Йорк, или в Адирондакские горы, или куда захочешь. А мы с Билли сядем в «студебекер» и отправимся по своим делам.
Эммет произнес эту маленькую речь с очень серьезным видом. Я еще не видел его таким серьезным. Он не повышал голоса и не сводил с меня глаз даже не взглянул на Билли, тот изумленно ловил каждое слово.
И тут до меня дошло, какую я допустил оплошность. Изложил все детали в присутствии малыша.
Как я уже говорил, Эммет Уотсон ухватывает всю картину лучше большинства людей. Он понимает, что человек может терпеть, но до определенного момента; что иногда бывает нужно бросить гаечный ключ в шестеренки мира, чтобы получить положенное ему Богом. Но Билли? В свои восемь лет он, наверное, не видал ничего, кроме Небраски. От него нельзя ожидать понимания всех сложностей современной жизни, того, что правильно, а что неправильно всех тонкостей. И не надо, чтобы понимал. И Эммет, как старший брат, единственный опекун и защитник, обязан оберегать его от всех превратностей как можно дольше.
Я откинулся на спинку и кивнул все понятно.
Можешь не продолжать, Эммет. Я тебя услышал.
* * *
После ужина Эммет сказал, что идет к Рэнсомам попросит соседа приехать и дернуть машину. До их дома была миля, я предложил пройтись с ним, но он счел, что Вулли и мне лучше не лезть на глаза. Я остался на кухне и болтал с Билли, а Вулли мыл тарелки.
Из того, что я рассказал вам о Вулли, вы могли бы заключить, что он не создан для мытья посуды, что глаза у него остекленеют, мысли унесутся прочь, и работа будет сделана тяп-ляп. Но Вулли мыл посуду так, как будто от этого зависела его жизнь. Опустив голову под углом в сорок пять градусов и высунув кончик языка, он водил губкой по тарелке неустанно и сосредоточенно, смывая пятнышки, которые были здесь годами, и те, которых вообще не было.
Это было удивительно. Но, как я уже сказал, люблю неожиданности.
Когда я снова обратил взгляд на Билли, он разворачивал пакетик фольги, вынутый из вещмешка. Из фольги он осторожно извлек четыре печенья и разложил на столе по одному перед каждым стулом.
Так, так, так, сказал я. Что мы имеем?
Печенье с шоколадной крошкой, сказал Билли. Салли испекла.
Пока мы молча жевали, я заметил, что Билли смущенно смотрит в стол, как будто хочет что-то спросить.
О чем задумался, Билли?
Все за одного, один за всех, неуверенно сказал он. Это из «Трех мушкетеров», да?
Точно, mon ami.
Можно подумать, что установив источник цитаты, малый будет ужасно доволен собой, но вид у него был унылый. Подавленный. При том, что одно упоминание «Трех мушкетеров» обычно вызывает у мальчишек улыбку. Так что огорчение Билли меня озадачило. Но, собравшись уже откусить от печенья, я подумал о том, как они разместились на столе все за одного, один за всех
И положил свое.
Билли, ты смотрел «Трех мушкетеров»?
Нет, с оттенком прежней унылости ответил он. Но я читал.
Тогда ты лучше других должен знать, насколько неправильным бывает заглавие.
Билли поднял голову.
Почему, Дачес?
Потому что на самом деле это рассказ о четырех мушкетерах. Да, начинается он с прекрасной дружбы Ортоса, Пафоса и Артемиса.
Атоса, Портоса и Арамиса?
Точно. Но главная история там про то, как молодой искатель приключений
Д'Артаньян.
как Д'Артаньян сходится с этой удалой троицей. И спасает честь самой королевы.
Правильно, сказал Билли, выпрямившись на стуле. На самом деле, это рассказ о четырех мушкетерах.
Довольный проделанной работой, я сунул в рот остаток печенья и стряхнул крошки с пальцев. А Билли по-прежнему напряженно смотрел на меня.
Чувствую, у тебя что-то на уме, юный Уильям.
Он подался вперед, насколько позволял стол, и заговорил вполголоса.
Хочешь знать, что я сделал бы с пятьюдесятью тысячами?
Я тоже подался вперед и ответил тихо:
Больше всего на свете.
Я построил бы дом в Сан-Франциско, штат Калифорния. Белый дом, как этот, с маленькой верандой, кухней и гостиной. А наверху три спальни. Только вместо сарая с трактором будет гараж для машины Эммета.
Чудесно, Билли. Но почему Сан-Франциско?
Потому что там мама живет.
Я откинулся на спинку.
Не может быть.
В Салине, когда Эммет заговаривал о матери а случалось это редко, он всегда говорил в прошедшем времени. Но не было речи о том, что мать уехала в Калифорнию. Он выражался так, как будто она отбыла в мир иной.
Мы уедем сразу, как только отвезем тебя и Вулли на автобусную станцию, объяснил Билли.
Вот так просто соберете все вещи, и в Калифорнию?
Нет, Дачес, не все вещи. Мы заберем, сколько вместится в вещевой мешок.
А зачем вы так поступите?
Потому что Эммет и профессор Абернэти считают, что лучше всего начинать жизнь с чистой страницы. Мы поедем в Сан-Франциско по шоссе Линкольна, а когда приедем, найдем маму и построим себе дом.
У меня не хватило духу сказать мальчонке, что если мать не захотела жить в белом домике в Небраске, то не захочет жить и в белом домике в Калифорнии. Но, если отвлечься от причуд материнства, я прикинул, что для его мечты денег хватит с лихвой.