В комфортном для себя темпе кручу педали, полорото осматриваясь по сторонам. Заречное с его горластыми петухами давно осталось за спиной. Лесная просека, что ведет к реке, пронизана солнечным светом, как паутиной, и насквозь пропитана смолистым ароматом хвои. И куда Царев так спешит, пролетая на бешеной скорости всю красоту?
Останавливаюсь на развилке возле старой раскидистой сосны и по привычке выглядываю на пушистых ветках шустрых белок: угощать рыжих вертихвосток семечками да морковкой давно стало моей любимой традицией. Правда сегодня за спиной пирожки, безжалостно отвергнутые Артуром. Копаясь в рюкзаке, медленно обхожу могучий ствол дерева и мурлычу под нос песенку, пока не спотыкаюсь обо что-то мягкое и тяжелое. Взвизгнув, падаю на землю, в кровь ободрав коленки о выпирающие коренья и старые ветки. Ругаю себя за невнимательность и, отряхивая от хвои ладони, встаю. С сожалением замечаю, что вылетевшие из рюкзака пирожки рассыпаны по опушке и теперь без вариантов являются собственностью белок. А после разворачиваюсь, чтобы взглянуть на причину своего падения, и снова опускаюсь на землю, теперь от животного страха! Там, за сосной, в окружении крапивы и лопухов в неестественной позе лежит парень в перепачканной одежде. Красивый, как ангел, но, похоже, неживой.
Мой истошный крик заглушается внезапным раскатом грома, а непрошеные слезы смешиваются на щеках с мелкими каплями дождя. Прикрываю ладонью рот и несмело подползаю ближе, жадно рассматривая незнакомца. В его волосах цвета спелой пшеницы запутались травинки и длинные иголки хвои. Некогда белоснежная рубашка заляпана грязью и небрежно выбилась из черных брюк, оголяя накачанный пресс. Приглядываюсь к груди незнакомца хочу верить, что тот просто спит, но признаков жизни не нахожу. Тогда, пересилив страх, беру несчастного за запястье и пытаюсь нащупать пульс, но сумасшедшее биение собственного сердца не позволяет уловить его.
Аня! подобно раскату грома разносится по лесу голос Царева. Ты где? Дождь начался!
Открываю рот, чтобы ответить, но не могу выдавить из себя ничего, кроме удушливого хрипа. Смахиваю с лица слезливо-дождевую влагу и тянусь к шее парня. Дрожащими пальцами пытаюсь ослабить галстук и расстегнуть воротник сорочки, а после неуверенно хлопаю блондина по щекам.
Эй, ты живой?
Ты больная жмурика трогать?
Глухой баритон Артура за спиной раздается настолько неожиданно, что я отскакиваю от незнакомца как ошпаренная.
Кого трогать? отвечаю дрожащим голосом, отчаянно покрываясь мурашками: никогда раньше я не видела мертвых людей.
Забулдыга какой-то! кипятится Царев. А ты, Анька, ручонками к нему лезешь! Хочешь, чтоб менты его на тебя повесили?
На меня?! Повесили?! Что?! ошарашенно мотаю головой, с ужасом начиная понимать, к чему клонит Артур. Погоди! Ты думаешь, его убили? А если он живой?
Живой? Нахмурив брови, Царев подходит ближе и небрежно поддевает тело парня ногой. Это вряд ли! А потом грубо хватает меня под локоть и с силой тащит к дороге.
Валить отсюда надо!
Артур поднимает с обочины залитый дождем «Урал» и, поджав губы, ждет, когда я перехвачу велосипед в свои руки.
Так нельзя, Артур! шарахаюсь от парня как от прокаженного. Там человек. Ему плохо.
Ему уже все равно! скалится Царев.
А вдруг еще не поздно помочь? Наплевав на предостережения Артура, снова спешу к сосне и лежащему под ней парню.
Дура! шипит мне на ухо Царев, не позволяя приблизиться к несчастному. Артур перехватывает меня в кольцо своих накачанных рук и, оторвав от земли, тащит обратно. Думаешь, местный участковый разбираться будет? Пойдешь как соучастница преступления.
Брыкаюсь в его лапах, хоть и знаю, что бесполезно: силы изначально неравны!
Сейчас ты отключаешь свою сердобольность и как ни в чем не бывало едешь к бабке, а это все забываешь как страшный сон. Поняла? не замечает моих потуг Царев.
Артурчик, милый, давай хотя бы «Скорую» вызовем! Ну вдруг?
А давай ее вызовем не мы! сердится Царев, наконец опуская меня на ноги, и взбешенно проводит рукой по голове, сминая упругий ежик черных волос. Господи, Анька, зачем тебе чужие проблемы?! Своих мало?!
А если бы на его месте оказался ты? обнимаю себя за плечи, не собираясь сдаваться и уезжать.
Если бы да кабы! перебивает меня Артур. Поехали отсюда быстрее, пока никто нас тут не увидел!
Я не могу!
Румянцева, хватит! Царев взмахивает руками и царапает меня свирепым взглядом. Валим, я сказал!
Артур никогда не был трусом, но сейчас испугался конкретно: глаза расширены, дыхание сбито. Не в силах устоять на месте, Царев мечется туда-сюда, хаотично сжимая кулаки, а я верчу головой, умоляя Всевышнего послать хоть какой-нибудь знак.
Дьявол! Анька! вопит Артур. Это что?! Пирожки?! Баб-Машины?!
Царев подбегает к сосне и начинает остервенело раскидывать по кустам румяную выпечку, вывалившуюся из рюкзака. Вот он, знак! Мы должны остаться!
Подбегаю к Артуру и, обняв того за плечи, щекой прислоняюсь к его спине.
Давай вызовем «Скорую». Я дождусь врачей одна, сама же дам показания, если будет нужно. Нам с тобой нечего бояться, а вот ему, киваю в сторону неподвижно лежащего под дождем парня, ему, должно быть, сейчас очень страшно.
Ладно, кивает Царев и достает мобильный.
Бригада «Скорой помощи» находит нас примерно через час. Долгий, наполненный неизвестностью, пением птиц и недовольными причитаниями Артура.
«Да не трогай ты его, Анька!»
«Господи, где же эта Скорая?!»
«Ну, Румянцева, готовься домой к обеду в лучшем случае попасть».
«Аня, отойди от парня!»
Мне так хотелось, чтобы Царев замолчал хотя бы на минуту, но пытка ворчанием завершается лишь с приездом медиков.
Белые халаты. Дежурные вопросы. И только одно слово «жив», вернувшее к жизни и меня.
Как и пророчил Артур, в поселок мы возвращаемся к полудню, искусанные мошкарой, голодные и до чертиков уставшие, а еще взглянувшие друг на друга новыми глазами. Недаром говорят, что друзья познаются в беде. Мой друг проверку прошел на «троечку».
Глава 3. «Партийное задание»
Аня
Румянцева! Аня!
Не успеваю зайти в аудиторию, как староста нашей группы, Лариса, дергает меня за рукав и без всяких «здрасте» ставит перед фактом:
Мы решили, что в студком от нашей группы направим тебя. Распишись вот здесь.
Лариса сует мне авторучку и машет перед носом какими-то бумагами. Стоит ли говорить, что первый учебный день на третьем курсе филфака я представляла себе немного иначе?
Профком знаю, а студком
До профкома ты, Румянцева, не доросла! Расписывайся, где галочка!
Спорить с Ларой себе дороже, а потому беру авторучку, однако, прежде чем оставить автограф, пытаюсь вникнуть в текст документа. Но то ли оттого, что бумаги в руках Ларисы постоянно дергаются, то ли по причине еще не перестроившихся на учебный лад мозгов я совершенно не понимаю, к чему меня так бесцеремонно подталкивают.
И что мне придется делать?
Все просто, Аня: будешь отстаивать права студентов, обитающих в общаге, и биться за улучшение условий их жизни.
Я?! Авторучка с шумом приземляется на пол и услужливо укатывается под кафедру. Я же никогда не жила в общежитии!
Я так и знала, что ты опять в позу встанешь! ехидно подмечает Лариса и достает запасную авторучку. Никто от тебя ничего и не ждет, Румянцева! Раз в месяц будешь посещать собрание студкома и голосовать за решение большинства.
Бред какой-то! бурчу под нос, не осмеливаясь коснуться чернилами белого листа.
Румянцева, от тебя убудет? Нет! Давай уже закончим на этом! А то отправлю посвящение для первокурсников организовывать или казначеем поставлю. Хочешь?
Нет. Поднимаю ладони вверх, намекая, что сдаюсь. Давай свои собрания!
И, наспех чиркнув авторучкой в отведенном месте, бегу к девчонкам на галерку: за лето накопилась тьма гораздо более интересных тем для разговоров, нежели студком местного общежития.
Румянцева, первое собрание уже в среду! Не подведи! кричит мне в спину Лариса, но тут же переключает свое внимание на зашедшую в аудиторию загоревшую и похорошевшую Иванову. Света! Иванова! Задержись!
Атмосфера учебы поглощает моментально. Суета коротких перемен сменяется размеренными лекциями, а смех подруг недолгими встречами с Артуром. Это в Заречном мы жили с Царевым на соседних улицах, а, вернувшись в город, разъехались по разным сторонам: я к отцу на окраину, а он в центр, в «двушку», купленную специально для него родителями.
Переезжай ко мне, а? мартовским котом мурлычет на ухо Царев, нежно сжимая мою ладонь.
Вместо того чтобы гулять где-нибудь по парку, наслаждаясь последними теплыми денечками, мы вынуждены сидеть в актовом зале, слушая монотонную речь очкарика-аспиранта, с важным видом вещающего о выкрашенных за лето стенах в общежитии.
Тш-ш! изображаю, что увлечена выступлением паренька. Разговоры о переезде меня немало смущают, да и в свете последних событий я вообще не уверена, что все еще хочу связать свою жизнь с Царевым.
Ты обещала подумать, Ань. Горячее дыхание Артура щекочет щеку. Он как чувствовал, что нам будет не до обсуждения общажных проблем, и уговорил занять самый дальний ряд кресел.
Я еще думаю, шепчу в ответ, но мои слова тонут в жидких аплодисментах завершившему свое выступление оратору.
Спасибо, Михаил! Слово берет председатель совета общежития симпатичный парень с копной рыжих волос. И последнее на сегодня, что хотелось бы обсудить
Ты думаешь уже полгода, Ань, разочарованно вздыхает Царев, переключая мое внимание на себя. Сколько можно?!
Особое беспокойство у меня вызывает студент первого курса филологического факультета, продолжает монотонно зачитывать рыжий, Илья Соколов.
Артур, это слишком серьезный шаг! говорю я растерянно. Понимаю, что скажи я Цареву правду, в наших отношениях придется ставить жирную точку. А что дальше?
В нашем небольшом городке, где все друг друга, так или иначе, знают, Артур считается лакомым кусочком.
«Красивый, не дурак, из хорошей семьи и с отличными перспективами, а главное без ума от тебя. Что еще надо, дочка?» неустанно повторяет отец, когда я пытаюсь поделиться с ним своими сомнениями. Даже историю с тем бедолагой под сосной любимый предок обернул в пользу Царева.
«Нюра, глупышка, Артур просто испугался за тебя и пытался уберечь! Мало ли что! Это хорошо, что тот парень жив оказался. А если бы нет?»
А у нас с тобой, значит, несерьезно?! взрывается Царев, выдергивая меня из пучины размышлений. Потом невесело хмыкает, отпускает мою руку и обиженно откидывается на спинку кресла.
Сегодня уже среда. И снова в наш разговор врывается нудный голос председателя студкома. А Соколов так и не явился на учебу. Но это полбеды! Разбираться с его успеваемостью не наша забота! А вот тот факт, что за ним числится комната в северном крыле, которой он не пользуется, вызывает вопросы!
Серьезно! сама тянусь к Артуру, в душе проклиная ненавистный совет и свою нерешительность. У нас с тобой все серьезно!
Это только слова, Анька! ерепенится Царев. Сколько мы уже вместе? Второй год? А ты меня все завтраками кормишь!
Артур. Упираюсь лбом в его плечо, не переживая, как выгляжу со стороны, и в срочном порядке придумываю себе оправдание.
Между тем в зале продолжается обсуждение некоего Соколова, но обрывки чужих фраз благополучно пролетают мимо моих ушей.
Получается, место в общаге занимает, а на учебу не ходит?
Во, наглые перваки пошли! Небось еще и на бюджетное место поступил?
А то! Он же из глухой деревни, по направлению к нам.
Слушайте, а парня вообще спросили? Может, у него душа к медицине лежит, а его в филологи засунули!
Тишина! Председатель стучит авторучкой по столу. Давайте ближе к делу! Кто возьмется образумить нерадивого первокурсника и уберечь его от неминуемого отчисления?
Ну так пусть с ним филологи и разбираются.
Согласен! Голосуем? Кто «за»?
Чего молчишь, Анька? глухо усмехается Артур, совершенно не вникая в дебаты по поводу Соколова. Сомневаешься? Не любишь меня, да?
Еще бы я знала ответ! Да и как я должна понять, что это и есть любовь, если сравнивать мне не с чем? Да, нам вместе весело и комфортно, за спиной притаились годы крепкой дружбы и даже почти два года далеко не дружеских отношений. Сказать, что я не люблю Царева соврать! Но та ли это любовь? Почему в животе не порхают «бабочки», а сердце не изнывает без него от тоски по ночам? Не совершу ли я ошибку, уступив напору Артура?
Эй, там! Последний ряд! Вы «за» или «против»?
Командный голос рыжего так вовремя дарует мне мимолетную передышку. Вспоминаю указания Лары и уверенно заявляю:
В этом вопросе я поддерживаю большинство.
Значит, единогласно! громыхает главарь студкома и неожиданно спрашивает: Анна Румянцева здесь?
Это я. Поднимаюсь с места, краем глаза замечая разочарованный взгляд Царева: он так и не дождался моего ответа.
Берешь на себя студента Соколова! чеканит председатель.
В каком смысле?
В прямом! Найдешь пропажу, профилактическую беседу проведешь, а не исправится у нас очередь из желающих занять его место. Все ясно?
Нет, непонимающе мотаю головой, игнорируя волну смешков, резво пробежавшую по рядам. Почему я?
Ты с филфака, смеется рыжий. Этого достаточно. Вот тут его адрес, телефон. Держи. Он протягивает мне картонную папку с личным делом Соколова. Как найдешь тунеядца отчитаешься!
Продолжая пребывать в прострации, на автомате подхожу за папкой и, сжав ее в руках, возвращаюсь к Артуру.
Вечно ты влипаешь куда-то, Ань! негодует Царев и выхватывает дело Соколова. Сдались тебе эти студкомы! Сейчас вместо того, чтобы побыть вдвоем, будем искать какого-то придурка деревенского!
Я и сама справлюсь, бурчу в ответ.
По ходу, уже справилась, фыркает Артур и, потирая лоб, протягивает раскрытую папку с прикрепленной к краю листа фотографией парня. Никого не узнаешь? Это же тот болезный из леса.
Глава 4. Обнуление
Фил
Нет ничего бесконечного в этой жизни. Вот и моя темнота, чернильная, непроглядная, вязкая, постепенно начинает пропускать робкие, едва уловимые отблески света. Глаза, уставшие от монотонной черноты, нестерпимо жжет, но желание проснуться гораздо сильнее боли.
Первое, что вижу, это белесый потолок, покрытый паутинкой тонких трещин, старый, неровный и до безумия скучный. Ловлю себя на мысли, что белить потолок прошлый век, и вновь проваливаюсь в темноту.
На сей раз она наполнена странными звуками и отвратительным запахом антисептика такой даже мертвого заставит проснуться. Благо нудная, тупая боль, волнами расходящаяся по телу, не оставляет сомнений: я живой. Правда, вместо головы чугунный котелок, вместо тела кусок засохшего пластилина.
Вот вы и проснулись! Писклявый девичий голосок отбойным молотком проходится по моей многострадальной голове. Неужели обязательно так орать?
Приложив недюжинные усилия, напрягаю шею и поворачиваюсь на звук. Возле непонятной громоздкой аппаратуры замечаю миниатюрную девушку лет двадцати пяти в белом халате и такого же цвета шапочке, из-под которой выглядывают ярко-рыжие кудряшки.
Где я? пытаюсь спросить, но пересохшие губы и отвыкший работать язык превращают простые слова в кашу.
Тише, тише, щебечет девчушка и оборачивается ко мне с огромным шприцем в руках, невольно отвечая на вопрос: я, черт побери, в больнице! Не волнуйтесь! Сейчас капельницу поставлю, укол сделаю и врача позову.