Не успеваю переварить ее слова, как эта мелкая кудряшка, распахивает одеяло и втыкает иголку в мое бедро. Морщусь, но не от боли, а от дебильного осознания, что лежу совершенно голый. Что за дела?
Ой, а у вас глаза голубые! Поправив одеяло, рыжуха на долю секунды замирает. Я так и знала. Не зря с девчонками поспорила: у такого красавчика и глаза должны быть обалденные!
Она серьезно? Я точно в больнице? А если и правда там, то, может, стоит позвать врача?
Такой у вас взгляд проникновенный! зависает сестричка, а я, дабы остановить этот бред, закрываю глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.
Мое следующее пробуждение оказывается более продуктивным. На сей раз надо мной склонился полноватый мужчина далеко за сорок, в очках с массивными линзами, до одури важный и значительный. К гадалке не ходи врач!
Ну здравствуй, голубчик! невнятно бормочет он, словно и его губы потрескались от невыносимой жажды, и продолжает скрупулезно меня осматривать, изредка отвлекаясь к показаниям приборов. Понимаешь, куда попал, парень?
Да. Опять вместо ответа прерывистое дыхание с примесью шепелявости.
Ладненько! бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!
Пить стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.
Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «Скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?
Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.
Понятненько, чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. А имя свое помнишь?
Конечно, это же элементарно. И чему медиков учат столько лет, ежели они задают такие дебильные вопросы?
Расчудесненько, кивает врач и с любопытством смотрит на меня. И как же нас, голубчик, зовут?
Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Мое имя оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.
Не помнишь, значит, заключает толстяк. Печальненько! А сколько лет тебе, тоже запамятовал?
Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!
Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! Положив широкую ладонь мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.
Однако мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но все зря. Меня вычеркнули, обнулили. И вроде вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати, с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.
Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес тела и даже довести до туалета. Часами смотрю на свое отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять: за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала, заслужила подобное?
Ретроградная амнезия, голубчик, выносит вердикт полноватый доктор. А так вы полностью здоровы.
Амнезия, перекатываю во рту слово, заменившее мне мое прошлое.
Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.
К черту такую жизнь!
Не горячитесь. Память вернется.
Когда?
Может быть, завтра, сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. А может, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.
Монотонные дни, однообразные, безнадежные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я все меньше верю врачам и их обещаниям, все больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моем деле. Меня раздражает смех медсестер, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадега, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днем.
Вы опять грустите? Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.
Она будто специально дождалась, когда Федора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой черт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!
Наверно, очень страшно остаться одному, стреляет она глазками, заметив на соседней тумбочке связку апельсинов.
Тридцать шесть и шесть. Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.
Может, вы хотите чего-нибудь? Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.
Нет! недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.
Я могу помочь. Не понимая намеков, девица присаживается на край моей кровати.
Не надо!
Не скромничайте! Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, еще чего. Вы только скажите.
Я хочу тишины! Грубо отдергиваю руку.
Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.
Оставьте меня в покое!
Как хотите! Медсестра ведет плечиками и с оскорбленным выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счету? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!
Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это все не то! Не мое! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!
Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о ее окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.
Вон! ору, не поднимая головы.
Мне надоели назойливые лица медсестер и однообразные вопросы участкового, надоели все эти чужие люди, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.
Привет! Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.
Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.
В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой челкой. Белый халат небрежно накинут на хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты в надежде хоть что-то вспомнить, но снова все мимо.
Время посещений прошло, цежу с горечью в голосе. Закрой дверь с той стороны!
Глава 5. Перевернутое имя
Аня
Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.
Приемные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на «Скорой» доставили того парня из леса. Отделение токсикологии моя последняя надежда.
Да как же нет? Тереблю болтающийся на груди самодельный бейджик с собственным именем. Мне врачи со «Скорой» сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, все еще у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семенович, восемнадцать лет.
Нет у меня такого в списках! Чувствую, нервы женщины на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.
Высокий, симпатичный, белокурый, пытаюсь описать парня, но понимаю: все не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. Подождите, сейчас фотографию достану.
Девушка, вы издеваетесь?! В голосе женщины проскальзывают визгливые нотки. По-вашему, я каждого больного должна в лицо знать?!
Да такого раз увидишь не забудешь, бубню себе под нос и достаю небольшой фотоснимок, сделанный Соколовым для студенческого билета.
Все, девушка! Не задерживайте нормальных посетителей! отмахивается женщина и недовольно качает головой.
Погоди, Ален! спешит на подмогу моей взволнованной собеседнице молоденькая санитарка. Стащив с хрупких ладоней огромные резиновые перчатки, она подходит ближе и по-свойски присоединяется к разговору. А как же тот красавчик безымянный, которому память отшибло? Выписали уже? Может, девушка его ищет?
Когда, вы сказали, он должен был поступить? сияет линзами медсестра и, словно вспомнив о чем-то, с важным видом тянется к журналу на краю стола.
Утром, двадцать пятого, с готовностью сообщаю я и все же протягиваю фотографию Соколова. Вот, взгляните!
Он? подозрительно кривится та и вопросительно смотрит на санитарку.
Похож, вроде неуверенно соглашается девчонка. Фото, правда, какое-то неудачное либо сделано сто лет назад.
А может, молодой человек просто не фотогеничен, как мой первый муж, развалившись на деревянном стуле, начинает рассуждать та, что старше. Того тоже как перед камерой ни ставь, все одно: не фото, а разочарование. Впрочем, он и сам был сплошное недоразумение.
Не важно! бесцеремонно прерываю я чужие воспоминания. Можно мне к Соколову?
К этому только через главврача, пожимает плечами медсестра и продолжает пересказывать истории из своей бурной молодости.
Тогда зовите врача! Я должна поговорить с Ильей, требую отчаянно и, схватив в руки бейджик, машу им для важности. У меня задание от университета!
* * *
Так, милочка, рассказывайте, степенно кивает доктор Шестаков и смачно отхлебывает из здоровенной чашки чай. Только шустренько, а то у меня еще обход.
Поудобнее устраиваюсь на стуле через стол от врача и, набрав в легкие побольше кислорода, приступаю к докладу, вкратце, но не упуская ни малейшей детали, повествуя о событиях двухнедельной давности.
Так-так! Интересненько! Устав сидеть на одном месте, Шестаков поднимается и, подбоченившись, начинает важно вышагивать по своему скромному кабинету.
Вот, в принципе, и все! ставлю точку и напоследок протягиваю доктору дело Соколова с той самой миниатюрной фотографией.
Странноватенько, чешет подбородок Шестаков, внимательно изучая биографию парня. Я бы даже сказал, неожиданно!
Что-то не так?
Так-то оно все так, но я был уверен, что наш потеряшка чуток постарше, да и по манере общения не похож он на деревенского парня ценителя русского и могучего.
Внешность обманчива, пожимаю плечами, не зная, что еще сказать.
Возможно, вы правы. Доктор задумчиво разглядывает фотографию парня, а потом резко сует ее обратно в папку и широко улыбается. Что ж, милочка, пройдемте к пациенту Соколову. Посмотрим, как наш голубчик отреагирует на информацию о себе. Может, что-то и вспомнит.
В полной боевой готовности вскакиваю со стула и несусь к выходу, но Шестаков нагоняет меня басовитым рыком в спину:
Куда собралась, егоза?! Без халата не положено! Он снимает с крючка первый попавшийся халат и накидывает мне на плечи. Не забудь обратно занести.
Разумеется. Достаю зажатые халатом волосы и поправляю бейджик.
А это у тебя что? Шестаков щелкает пальцами перед моим носом.
Бейджик, спешу с ответом. Неужели непонятно? Хотя, судя по насмешливому взгляду доктора нет. Ну, чтобы ясно было, что я лицо официальное представляю студенческий комитет, а не просто там какая девица с улицы.
Ну-ну, откровенно потешается над моей самодеятельностью главврач. Это все меняет, Аня Румянцева. Бог с ним, идемте! Время, знаете ли, не ждет!
Верным псом плетусь в ногах Шестакова по длинным и мрачным коридорам больницы. Нос неприятно щекочет запах хлорки и лекарств. Навстречу то и дело шаркают пациенты с измученными лицами, беспрерывно снуют медики, и каждый норовит отнять секунду драгоценного времени главврача. Мы постоянно останавливаемся, и Шестаков так увлеченно отвечает на вопросы, что порой забывает обо мне. Я все понимаю: он спасает жизни, но мое время тоже не резиновое. Стою как неприкаянная рядом, переступая с пяток на носки и обратно, и нетерпеливо жду, когда же мы дойдем до палаты потерявшего память Соколова.
Милочка Шестаков озадаченно смотрит на меня. Уже минут пять какой-то молодой худощавый доктор донимает его расспросами, но никак не получит нужного ответа. Палата триста восемь. Идете прямо и налево. Я подойду сразу, как освобожусь. Пока познакомьтесь с нашим потеряшкой. Ну что глазки выпучили? Не бойтесь, голубушка. Соколов у нас хоть и не в себе, но вроде не кусается.
Шестаков начинает громогласно хохотать, а худосочный доктор ему поддакивать. Дурдом! Гордо задираю нос и, развернувшись на пятках, иду, как указано, прямо и налево.
Триста восьмую палату нахожу без труда. Дверь приоткрыта, вокруг никого. А вот из самой палаты доносятся странные звуки: глухие удары сменяются протяжным и жалобным стоном. Краем глаза заглядываю внутрь и ошарашенно наблюдаю, как тот самый парень, которого я видела грязным и полуживым, что есть мочи пытается разбить стену. По телу пробегает ощутимое волнение, и былая решимость медленно испаряется. Что я здесь делаю? Зачем беру на себя непомерную ответственность? Задание студкома я выполнила: нашла Соколова, а его отсутствие на учебе и в общежитии теперь могу легко объяснить. И все же, отчаянно выдохнув, подхожу вплотную к двери и, не оставляя себе времени на «подумать», стучусь.
Вон! надрывно ревет блондин, даже не повернувшись в мою сторону, и с новой силой дубасит кулаками по стене, точно псих. А я уже начинаю сомневаться в заверениях Шестакова, что Соколов не кусается.
Привет! Все же переступаю порог и подхожу ближе, ощущая необъяснимую ответственность за состояние парня, который, к слову, живым и на своих двух выглядит сейчас куда лучше. Чистые волосы цвета спелой пшеницы непослушно топорщатся в разные стороны, рельефные мышцы рук при каждом ударе соблазнительно перекатываются, а из-под растянутой футболки виднеется кусочек замысловатой татуировки. Парень больше не кажется немощным и бледным. Напротив, он поражает своей силой и харизмой, а еще небывалой красотой, до которой в лесу мне по понятным причинам не было дела. Зато сейчас, когда, перестав наконец колошматить стену, он тяжело дышит и смотрит на меня в упор, чувствую, как робею, но в то же время не могу перестать поедать жадным взглядом его идеальную фигуру и черты лица, словно высеченные из камня.
Кажется, тебе лучше, заливаясь краской, говорю первое, что приходит в голову.
Лучше? передразнивает меня красавчик и начинает хохотать громко, до безумия отчаянно, до мурашек горько. А потом резко разворачивается и замирает. Медленно, со скоростью невыспавшейся черепахи елозит по мне затуманенным взглядом, и чем дольше он рассматривает меня, тем отчетливее читается отвращение в васильковых глазах, таких пустых и печальных, что в который раз понимаю: я взвалила на свои плечи невероятный груз ответственности. Этот парень, донельзя потерянный и отчаявшийся, нуждается в помощи, но никак не в моих нотациях.