Ну ты и урод, такое сказануть, отрезал первый брат. Два других согласно заворчали.
Жалко хозяев, вздохнул третий человек у стойки. Они заботились о своих.
Это замечание вызвало бурю негодования у остальных. Человек повысил голос:
А вот мой прапрадед ещё служил у хозяев! У самого́ старого Лоренара, далеко отсюда, на самом севере. Так он рассказывал, как его однажды прихватило живот как огнём горел и кровь полилась из кишок, так хозяин сам лично дал ему бутылку с бальзамом и велел пить, пока не пройдёт, он уже кричал, потому что остальные не сдавались, называя его дураком и хозяйской хавкой. И он пил! И жил потом сто лет! А теперь мы как живём?!
Они все как будто и забыли, что тут рядом с ними сидит чужак. Алонсо с трудом сдерживался, слушая их перепалку. Больше всего ему хотелось вскочить, рыча и скаля зубы, и раскидать этих жалких невежд, дегенератов, вырожденцев, посмевших рассуждать о том, чего не понимают. Что они могли знать о прошлом, утонувшем в слухах и мрачных сказках, или настоящем о жизни в зоопарке, о мародёрах, убивающих и разбирающих на части его народ, и даже об охотниках? Алонсо не питал к ним любви, но отдавал им должное: они пытались всё исправить, исходя из своего искажённого понимания, но это было хоть что-то.
Он почувствовал, что должен выбраться из провонявшего гнилью кабака, пока не сорвался и не выдал себя. Подрагивая от ярости, он подчёркнуто осторожно отодвинул стул, поднимаясь, и медленно дошёл до выхода. За его спиной люди продолжали кричать, оскорбляя друг друга и приводя нелепые доводы. Никто как будто не заметил, что гость исчез.
Снаружи ему стало получше. Никаких криков, и воздух чуть посвежее: да, та же дикая вонь от ямы с перегноем, но ещё и запах осеннего леса и сырой земли. Этим почти можно было дышать.
И он глубоко вздохнул несколько раз, стараясь придавить ярость, загнать её на глубину и думая, что слишком давно занимается этим загоняет эмоции на глубину. Притворяется кем-то другим.
Хотелось бы ему снова вернуть старое время? Он уже давно понял, что нет. Но и новое ему не нравилось. Как будто мир предлагал его племени либо царить на вершине, превращаясь в зверей, пожирающих собственных детёнышей, либо падать на самое дно и самим становиться пищей для нового вида, для горе-победителей, прозябающих в нищете, опутанных ностальгией по времени, когда реки текли волшебным бальзамом.
Должна была существовать середина. Даже Капитолий единственное место, где цивилизация не умерла, не мог предложить ничего лучше зоопарка. Убежище? Да. Жизнь за решёткой. А за её пределами озверевшие жадные муравьи, и муравьём вне Капитолия может оказаться любой человек, с виду безобидный. Кто знает, что спит в глубине его головы, какие последствия древних и не очень экспериментов он носит в себе.
Можно жить в Капитолии, ходить по его улицам вместе со свободными, иными людьми. Вот только тогда придётся стать частью этого нового общества, приносить пользу, как они говорят. Алонсо усмехнулся, обнажив клыки: кто из его собратьев умеет приносить пользу? В зоопарке хотя бы кормят сытно и делать не надо ничего. Волкам такое по нраву.
Ему, наверное, было немного проще: его семья, род Веламма, никогда не купалась в роскоши. Он не так-то много потерял. Тем, кто родился во дворцах, жил в домах под присмотром живых вещей, кто привык к тому, что медицина может возвращать из мёртвых, а жизнь продлевается почти бесконечно, вот им адаптироваться к новому миру оказалось сложнее. Не осталось ничего, лишь жалкие ошмётки старых технологий, а девять десятых материка скатились в варварство; и на фоне этого расцвела чужая наука, появились иные вещи, несовместимые с биологией старых хозяев, и возник Капитолий, центр нового общества, в котором нет места старым сословным схемам.
Многие бы покончили с собой в первые дни после пробуждения, если бы им дали такую возможность. Он и сам думал, не перегрызть ли вены и истечь своей никому не нужной теперь древней кровью, но в то время его сил едва ли хватило бы на трансформацию. А в человеческой форме он бы на такое не решился.
Алонсо снова принюхался и поморщился: да уж, эти люди буквально живут в дерьме и думают, что вот-вот откроют секрет вечной молодости. Злость уже прошла. Они слишком несчастны и убоги, чтобы он тратил на них своё благородное негодование.
Для чего ему вообще оставаться на ночь в этой деревне? Не так-то он голоден, а холод можно и перетерпеть. С другой стороны, отказываться от уже принятого решения без веской причины это не в его привычках.
Когда он вернулся в зал, хозяин, наливая пиво за стойкой, громко сказал:
Долго же вы гуляли! Я уж боялся, вы и вовсе ушли. Мы вам ужин наверх отнесли, лестница вон там, он кивнул направо. Комнаты всего две, ваша та, что поближе.
Алонсо снова заколебался, но всё-таки, вздохнув, решил подняться в комнату. Как это всё глупо, думал он, они не виноваты, что такие отталкивающие. Частично их такими сделали, а всё остальное результат паршивой жизни. Он останется до утра и будет думать, что его плата за постой немного облегчит существование местных.
Комнатка, конечно, была маленькой, но аккуратной, совсем не похожей на зал внизу. Узкая кровать с чистым бежевым бельём и мягкой подушкой, стол с тарелками пахло от еды не слишком аппетитно, занавешенное штопанной тканью окно, простой стул, приоткрытый стенной шкаф, напольный подсвечник с четырьмя зажжёнными свечами. И крохотная ванная с функционирующим водопроводом, что его приятно поразило. Куда ведут эти трубы, какие системы их обслуживают? Может быть, осталось что-то со времён хозяйского дворца?
После сегодняшнего дня это показалось маленьким утешительным посланием от судьбы. Попыткой хоть немного подсластить горечь.
Минут через десять раздался осторожный стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату проник хозяин, ведя за руку девицу.
Невысокую, угловатую, с серыми волосами, бледно-голубыми глазами и большим ртом. Она теребила длинными руками угол грязного передника и смотрела исподлобья, расстроенно и испуганно, шмыгая носом-пуговкой.
Алонсо вопросительно поднял брови.
Приправу к ужину, подмигнул хозяин, не желаете?
И подтолкнул девицу вперёд.
Алонсо нахмурился недоумённо, а потом понял. Его удивление было настолько огромным, что он даже потерял на секунду дар речи. И хозяин заполнил паузу сам:
Вы не подумайте ничего такого, она крепкая, здоровая и совершеннолетняя. Слышал, в Капитолии это теперь важно.
Гнев всколыхнулся, забурлил, поднимаясь глухой дрожью от живота к горлу, и Алонсо уже раскрыл рот, чтобы прорычать отповедь хозяину, как наткнулся на умоляющий взгляд девушки. Даже он понимал, что это значит.
Если он откажется, достанется от хозяина ей. Не сейчас, так потом.
Через силу, сжав зубы, он кивнул, не зная пока, как выберется из этой ситуации. Мысль о том, чтобы переспать с забитой и грязной человеческой девчонкой, вызывала у него только отвращение.
Хозяин довольно пожелал им доброй ночи и выскользнул из комнаты. Девица тут же бросилась к двери и задвинула засов. Она держалась за него, прерывисто дыша, как будто это был спасательный круг, а она тонула в бурных водах.
Послушай, начал Алонсо, ты, конечно, очень м-м-м
Она повернулась: выражение её лица было совсем другим. Никакого испуга, вместо него облегчение, почти счастье. Не говоря ни слова, она развязала передник и бросила его в угол.
Нет, этого не нужно, поспешно произнёс Алонсо.
Но девушка уже расстегнула пуговицы, задрала платье и, стянув его через голову, брезгливо отбросила в тот же угол. Теперь на ней была только серая нижняя юбка.
Хватит! почти крикнул он. А она вдруг улыбнулась радостно:
Наконец-то. Этот запах просто невыносим. К нему не привыкнешь.
Что?..
Он было пошёл к ней, но замер, едва сделав шаг: только что от неё несло всё той же дрянью, что и от других, но оказалось, это пропахла одежда. Сама девушка источала другой аромат. Был он всё ещё со слабым привкусом гниющей ямы, и всё же ни с чем этот аромат не спутаешь.
Алонсо не ощущал его слишком давно. Запах фертильной, истекающей соком волчицы.
От этого мысли тут же перепутались в голове, а тело среагировало само, не слушая слабых приказов разума перестать.
Такому невозможно сопротивляться. Никто из них никогда не мог.
Это ты была в открытом саркофаге пробормотал Алонсо, через силу заставляя себя думать. Фраза вышла странной, но девушка всё поняла.
Я, кивнула она. Кажется, аккумуляторы почти выдохлись, и система решила разбудить меня. Меня, кстати, зовут Кара.
Он порылся в памяти: Кара, Кара среди дочерей семьи Сольер была и Кара, но он припомнил её с трудом, как и имена остальных женщин внизу их семейной иерархии. Ни одной не светило в старом мире стать Матерью-Волчицей, так что к чему было по-настоящему заучивать их имена. Ни одной но теперь могло быть иначе.
Алонсо отогнал эту мысль.
Как давно ты здесь?
Четыре месяца, всхлипнула она и, залившись слезами, бросилась ему на шею.
Это было уже слишком. В голове у него застучали молоточки сердце билось так быстро, что он задрожал, сглотнул нервно и попытался высвободиться из её объятий, но она цеплялась за него только сильнее.
Ты первый из волков, кого я увидела, сквозь слёзы бормотала она. Ты спасение, спасение и дар Матери-Волчицы, дар
Неужели она не понимает, с тоской подумал он, что его воля вот-вот проиграет похоти? Она должна знать, чем заканчиваются такие вещи в её состоянии.
Откуда-то пробилась мерзкая мысль, что может быть это ей и нужно. На самом деле она всё знает. Они всегда знают.
Он с силой оторвал руки Кары от себя:
Иди сюда, успокойся, и подтолкнул её к стулу. Она послушно села, продолжая всхлипывать.
Ты не представляешь, что они делают, прошептала она.
Кто?
Эти Кара дёрнула плечами, её мягкая грудь колыхнулась, и Алонсо судорожно сжал зубы. Эти люди. Я наткнулась на них сразу же и с тех пор они держат меня в плену. Я пыталась управлять ими, чтобы спастись, но после склепа со мной что-то не так А они думают, если съедят меня, то превратятся в бессмертных. Или что-то такое такое же глупое. Она подняла глаза и посмотрела на него умоляюще. Мне кажется, ещё чуть-чуть, и они начали бы отрезать от меня кусочки и бросать в эту их яму. Но
Она замолчала, сложив руки на коленях.
Он подошёл ближе, старательно смотря ей в глаза, а не куда-то ещё.
Они потом придумали другое, мертвенно произнесла она.
От неё исходило отчаянье. Кара так жаждала утешения и сочувствия, что он не мог ей отказать. Проснуться в нынешнем мире ужасно, но проснуться так, как это случилось с ней, ужаснее в десятки раз.
Он опустился на колени и осторожно взял её руку.
Расскажи.
Они захотели создать волчью ферму, отведя глаза, тихо сказала Кара. Казалось, она с трудом выговаривает слова. Решили, что могут использовать меня как как свиноматку. А потом поедать приплод.
Он едва поверил своим ушам, но она продолжала говорить:
У них ничего не получилось. И не могло их семя её передёрнуло, как сопли, как Оно бесполезно. Я чуяла его внутри. Они, кажется, не понимают, что я могу управлять этим, не представляю, что бы они со мной сделали, если бы узнали
Зачем тебя привели сюда? спросил он.
Они решили, что ты замаскированный охотник, первый охотник за несколько лет, она даже нашла силы едва заметно улыбнуться. Потому что ты держишься уверенно. А они никого не знают, кроме охотников, кто бы так делал. И думают, что у охотников «гуще кровь», что они «почти как хозяева». Если им самим не удаётся оплодотворить меня, то может охотник сможет
Она закрыла лицо руками.
Алонсо отодвинулся и сел на пол, прикрыв глаза.
Это было полное безумие. Он ещё не встречал ничего такого, и охотники о таком не рассказывали, и даже слухи не ходили. Новый виток коллективного сумасшествия.
Новый виток мерзости.
А ведь Капитолий ничего не делает с этими общинами. Затхлыми вырождающимися мирками. Просто ждёт, когда ядовитая «муравьиная» мутация, которую доктор Оро так и не смог извести, растворится сама собою. И это даже бы могло сработать, так растворяется капля яда в океане, да только общины не смешиваются ни с кем, они оберегают свою гниль, как когда-то хозяева оберегали старые гены. Ещё одна вещь, которая сближает муравьёв с теми, кого они так страстно ненавидят, обожают и желают поглотить.
Он думал об этом, презирая их и себя, потому что всё равно чуял запах Кары и всё равно хотел её. На одной стороне были ужас, гнев и щемящая жалость, но на другой необоримый инстинкт. Алонсо как будто уже и отвык от его власти. В стенах Капитолия сопротивляться было проще.
Он отодвинулся ещё немного. Чем же можно перебить это? Дочерь Сольер. Видимо, последняя из семьи. Готовая к рождению потомства. Такой она стала бы Матерью Сольер в старом мире, хозяйкой всего.
А он был бы голодранцем в её глазах. Он никогда не посмел бы даже взглянуть на неё.
Эти мысли не помогали, наоборот. Ведь теперь у него был шанс. Это только возбуждало ещё сильнее.
Она ведь тоже проспала два века и тоже очень давно не чувствовала этого, ей это тоже нужно, думал он. Это же инстинкт, его не остановить.
Этот новый мир ужасен. Кара как будто прочла его мысли. Он осторожно взглянул на неё.
Не только люди стали такими странными, задумчиво продолжала она. Я не нашла ни следа от горного дворца, когда выбралась. Если не считать, конечно, кусков его стен, ставших частью здешней архитектуры. Я ведь правда стала думать, что я последняя из всего вида.
Нас не очень много, с трудом ответил он. Но мы с тобой не последние.
Она кивнула, не отводя от него взгляда.
Ты заберёшь меня отсюда?
Не сомневайся, он поднялся. Как только эти уроды уснут, я тебя выведу.
Она тоже встала, улыбнулась, хотя в глазах блестели слёзы, и прижала ладонь ко рту. Потом покачала головой, опустила руку. И подошла к нему вплотную; он дёрнулся, но она прижалась к нему.
Я всё понимаю, сказала Кара тихо. И это даже кажется мне правильным. Мир изменился, значит, мы тоже должны забыть о том, кем мы были. Важно лишь будущее, правда?
Она могла говорить, что угодно, он всё равно думал только об одном.
Нет, не думал. Мыслей не осталось, горячий пар заполнял голову.
Она была слишком близко, её запах заслонил всё ушедший день, странных и, возможно, опасных людей. Воля Алонсо, наконец-то, рухнула. Он зарычал и схватил Кару, впиваясь ртом ей в шею, потом в губы.
Во сне он увидел зелёный дом на холме четыре этажа и обсерватория рядом, серая круглая башня блестела в утренних лучах; тёмные тени у подножия холма вызвали в нём тревожное ощущение будто приближается что-то неизбежное, и ты не знаешь, хорошим оно будет или плохим. Или таким чуждым, что окажется вне понятий «плохое» и «хорошее».
Внизу текла река, делая петлю, высокие глиняные берега поросли кустарником и плакучими ивами, в ясные дни их отражения дрожали в воде, тёмно-бордовой от ила. Как крылья расходились в стороны полосы двух садов. И за ними лежали две маленькие деревни вот и весь лен семьи Веламма.
Потом всё затянуло туманами, разрослись и одичали сады, провалилась внутрь башня, пустыми окнами зиял дом, лишившийся верхних этажей. И люди исчезли, ушли в места, где ещё теплилась жизнь.
Через решётку на окнах он смотрел во двор зоопарка две аллеи, сходящиеся возле величественной статуи доктора Оро: единственная рука воздета к небу, длинные редкие волосы трепет невидимый ветер, выражение безмерной печали застыло на лице опущены уголки рта, от крыльев носа тянутся глубокие морщины, горько кривятся брови и взгляд устремлён вдаль, будто в поиске ответов. Жалел ли доктор когда-либо о том, что сделал? Или до конца жизни пребывал в уверенности, что всё было правильно?