«Философия смирения и покорности <>, замечает Р. В. Губарева, в особенности сказалась на трактовке характера главной героини баллады Светланы, которая, по замыслу Жуковского, должна была стать воплощением национального начала» [100, 195]. Молчаливость, кротость и грусть показаны как достоинство как наиболее характерные и, что еще важнее, наиболее ценные качества русской девушки [см.: 306, 163179]. Теми же чертами наделяет и Пушкин свою Татьяну, устами Ленского сравнивающий ее со Светланой:
И не удивительно, что Онегин отдает предпочтение Татьяне, столь похожей в первых главах романа на героиню Жуковского:
57Сопоставления Светланы Жуковского с образами похожих на нее девушек персонажей литературных произведений проводились неоднократно. Е. П. Ростопчина, например, в «дорожной думе» «Огонь в светлице» (1840) пишет:
154С. Панов, автор детективной повести «Три суда, или Убийство во время бала» (1876), так характеризует двух своих диаметрально противоположных героинь:
В это время появилась в городе новая личность, новая невеста, новая красавица. Красавица эта составляла полнейший контраст с Анной Дмитриевной и по наружным, и по внутренним своим качествам. Если Анну Дмитриевну прозвали Тамарой, то Елену Владимировну следовало бы назвать Светланой. Скромная, ясная, непорочная, Русланова менее Бобровой была способна зажечь страсти, но производила какое-то умиротворяющее, целительное действие на душу. Это был воплотившийся чистый ангел, приносивший на землю мир и поселявший в «человецех благоволение» [230, 86]. (Курсив мой. Е. Д.)
Для подобного восприятия читателями героини баллады и отношения к ней существенным стал и тот факт, что у Жуковского любовь Светланы к своему жениху совершенно лишена какого бы то ни было чувственного, плотского оттенка (присущего, кстати, бюргеровской Леноре). Жуковский полностью игнорирует «физиологические» детали подлинника. Упоминание о ночлеге как «брачной постели», присутствующее в «Леноре» (Brautbett, Hochzeitbett), он убирает уже в «Людмиле» [см.: 144, 1819]. Трепетное отношение поэта к своей героине, идеализация ее, сочувствие ей (со-переживание) и неожиданное непосредственное обращение к ней в заключительной строфе баллады («О! не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана») оживляют литературный образ, создают иллюзию его подлинности.
И действительно, в финале баллада незаметно переключается в другой жанр в жанр дружеского послания, адресованного реальному лицу. В данном случае Сашеньке Протасовой, племяннице, крестнице и любимице поэта. П. Загарин (Л. И. Поливанов), автор монографии о Жуковском, вышедшей в 1883 году, писал, что поэт присоединил к балладе «обращение к племяннице, где <> толкует смысл ее. Она есть выражение самого радостного взгляда на жизнь и представляет одно из немногих произведений поэта, где элегическое чувство быстро переходит в настроение, которое дышит всею полнотою радости жизни» [127, 166]. Вскоре после написания «Светланы» и как бы в дополнение к финальным ее строкам Жуковский сочиняет другое послание к тому же адресату и на ту же тему тему судьбы:
137Светлана героиня баллады слилась с ее адресатом Сашенькой Протасовой. Рамки художественного текста оказались разорванными, и героиня вышла в жизнь (или живая девушка вошла в литературный текст?). Пушкин в аналогичном «разрыве текста», совершенном в «Евгении Онегине»29, следовал за Жуковским здесь он ученик своего «побежденного учителя».
«Светлана добрая твоя»: А. А. Протасова (Воейкова)
Николай ЯзыковВсе было в ней прекрасно,И тайна в ней великая жила
Е. А. Маймин отмечает, что баллада «Светлана» стала особо значимым событием в жизни самого Жуковского: «Он не только помнит о Светлане, но и воспринимает ее словно бы реально, посвящает ей стихи, ведет с ней дружеские задушевные беседы» [182, 39]:
И далее:
137138По всей видимости, отождествление автором героини баллады и реальной девушки способствовало преодолению героиней рамок литературного текста, из которого она «выходит», слившись с образом Сашеньки Протасовой, получившей благодаря этому второе имя Светлана.
История отношений Жуковского с племянницами Машей и Сашей Протасовыми, дочерьми его единокровной сестры Е. А. Протасовой, широко известна. Напомню лишь основные ее вехи. Жуковский занялся воспитанием племянниц в 1805 году. Старшую, Машу, девушку вдумчивую и серьезную, он горячо полюбил, и Маша ответила ему взаимностью. Однако мать воспрепятствовала их браку, мотивировав отказ близким кровным родством. С младшей, Сашей, которая была крестницей Жуковского и любовно называла его «папкой», у него сложились легкие, нежные и близкие отношения; он стал ее другом, воспитателем и учителем.
До нас дошло множество откликов о девочке Саше Протасовой, бывшей, по свидетельствам знавших ее людей, прелестным, веселым и приветливым ребенком. Это было «милое творенье» с «весело смеющимся личиком, обрамленным русыми кудряшками, кружащееся, как сверчок <>, забавляющее всех своими милыми шалостями» [307, I, 9]. Окружающие обожали ее. «Легкая, воздушная, как сама мечта, полная неистощимого запаса здорового смеха, резвилась и щебетала ее [Маши] младшая сестра Саша, наполняя весь дом жизнью и весельем» [307, I, 9].
7 ноября 1810 года, уже в процессе работы над «Светланой», Жуковский пишет А. И. Тургеневу о посвящении Саше своей новой баллады «Громобой»: «этот диавол (так называет он свое новое произведение. Е. Д.) посвящен будет милой переписчице, которая сама некоторым образом по своей обольстительности диавол» [241, 78]. «Она же настоящая Сильфида, Ундина, существо неземное!..» восхищался Сашенькой Протасовой Ф. Ф. Вигель, обычно строгий в характеристиках своих современников [59, I, 103]. «А Светлана? Ох хороша!» восклицает Жуковский [307, I, 67, 25]. Эпитеты светлая, прекрасная, ясная постоянно встречаются в отзывах о Сашеньке Протасовой. Ее «светлый облик», «ясность и светоточивость» души отмечали многие современники.
В 1813 году в имение Е. А. Протасовой Муратово приезжает А. Ф. Воейков, чтобы навестить жившего там Жуковского, и в следующем году Саша Протасова уже выходит за него замуж, став Александрой Андреевной Воейковой. Муж увозит ее в Дерпт, где он был определен профессором по кафедре русского языка и словесности Дерптского университета. Вместе с Сашей в Дерпт переезжает и Е. А. Протасова с Машей. Жуковский часто навещает их, все еще надеясь на воссоединение с Машей, однако ему так и не удалось устроить свое счастье с любимой женщиной. Все попытки Жуковского получить руку возлюбленной встречают упорное сопротивление ее матери. Их союзу не суждено было состояться. В 1817 году Маша была обвенчана с профессором медицины Дерптского университета И. Ф. Мойером.
Посвященная Сашеньке Протасовой баллада, в финале которой поэт обращается непосредственно к ней («О! не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана»), дала ей второе имя: Светлана, закрепившееся за ней навсегда. Александра Протасова (Воейкова) как бы реализовала судьбу героини баллады, продолжила ее жизнь. Но жизнь эта, вопреки пророчествам и даже неоднократным заклинаниям поэта от посвящения в «Громобое» («Цвети, мой несравненный цвет, / Сердец очарованье; / Печаль по слуху только знай; / Будь радостию света») до заключительных строк баллады («Будь вся жизнь ее светла, / Будь веселость, как была, / Дней ее подруга»), оказалась тяжелой и печальной. Согласившись на замужество с Воейковым (чему невольно способствовал сам Жуковский), Саша обрекла себя на сосуществование с человеком, ставшим ее тираном, а также мучителем ее матери и сестры. В одном из писем из Дерпта, рассказывая о непристойном поведении Воейкова, Маша восклицает: «Господи! Если бы Жуковский или Кавелин могли видеть один из этих ужасных вечеров, они бы сжалились над нами» [341, 161].
И все же тяжелая семейная драма не отразилась на Саше: не сломленная невзгодами своей неудачно сложившейся жизни, Александра Воейкова до конца сохранила «светоточивость» души, оставаясь Светланой и для Жуковского, и для своих родных и близких, и для литераторов и поэтов, посвящавших ей стихи, восхищавшихся ею и преклонявшихся перед ней. «Мягкая, всепрощающая, нежная, безвольная, чисто славянская душа Светланы создает нам в ее образе идеал той душевной праведницы на земле, ради которой Бог терпит грехи целого народа», писал об Александре Воейковой Н. В. Соловьев, посвятивший ей двухтомный труд [307, I, 267].
А. А. Воейкова стала «музой и вдохновительницей многих наших поэтов первой половины XIX столетия» [307, I, 267]. Обладая редкой способностью привлекать к себе людей, она щедро делилась со всеми душевным богатством и теплотой. «Умная, образованная, прекрасно понимавшая искусство, хорошо владевшая пером и кистью, А. А. Воейкова своей личностью производила на окружающих неотразимое впечатление, которое, по словам ее робкого и застенчивого поклонника Н. М. Языкова, стремило самовластно на видный путь и чистые дела», писал о ней А. Поляков [247, I, 1].
«Робкий поклонник» Александры Воейковой Н. М. Языков действительно долгое время был горячо ею увлечен, посвящал ей стихи. Вот его строки, обращенные к А. А. Воейковой:
62В течение ряда лет Александра Воейкова была музой-вдохновительницей Языкова, о чем свидетельствуют многие посвященные ей стихи поэта:
87А в «Элегии» 1824 года Языков пишет о своем чувстве к А. А. Воейковой:
7172Исключительную роль сыграла А. А. Воейкова и в судьбе другого поэта И. И. Козлова, поддержав его во время тяжелой болезни: ее отзывчивость и участие помогли Козлову в преодолении тяжелейшего душевного кризиса, вызванного неизлечимым недугом, который в конце концов привел его к параличу ног и полной слепоте [см.: 54, 5]. Светлана «переменила», по собственным словам Козлова, его судьбу: регулярно навещая его и беседуя с ним, она способствовала его обращению к литературному творчеству. Дебютом Козлова в печати стало посвященное А. А. Воейковой стихотворение «К Светлане» (1821), завершающееся словами:
56Посылая текст этого стихотворения Вяземскому, А. И. Тургенев писал: «Вот тебе стихи слепого Козлова к Светлане. Он недавно и грамоте русской выучился, но несчастье и Светлана были его вдохновением и он поэт» [226, 219].
Год спустя в послании к Жуковскому Козлов опять с благодарностью вспоминает Светлану:
СветланаСветлана65Е. Д.Здесь речь идет о реальной Светлане Александре Воейковой. В обращении же к Жуковскому Козлов называет ее «твоей», имея в виду и то, что Светлана воспитанница поэта (плод его педагогических трудов), и то, что она созданный поэтом художественный образ (плод его поэтического воображения).
Исключительно важным было присутствие Александры Воейковой и в жизни А. И. Тургенева, который писал о ней: «От Светланы его [Жуковского] светлеет душа»; «Душа моя расцвела с нею. Я не в силах выразить того нравственного влияния, которое она на меня имеет» [307, I, 79]. По словам Н. И. Греча, от Воейковой «сходил с ума» и Ф. В. Булгарин, однажды отозвавшийся о ней как о «прекрасной, умной, образованной, добрейшей Александре Андреевне» [307, I, 97]. О том же свидетельствует восторженное письмо к ней Булгарина от 13 февраля 1823 года: «вы ангел доброты и это ваше свойство распространять вокруг себя веселье, утешение и счастие» [307, I, 98]. Е. А. Баратынский, также, по слухам, одно время увлеченный Александрой Воейковой, писал, обращаясь к ней:
124А. А. Воейкова была недостижимым идеалом для многих девушек. Именно на нее, как пишут, мечтала быть похожей дочь Козлова Алина, которой хотелось стать такой же «изящной, задумчиво нежной и с легкой походкой, с глубоким добрым взглядом и приятным звучным голосом как она декламирует, а как хорошо поет И это еще не все: она рисует, как настоящая художница, ее рисунки просто очарование!» [13, 63]. Карандашные рисунки А. А. Воейковой (романтические пейзажи, портреты Жуковского, Крылова, Гнедича и др.) дошли до нас. Альбомы Александры Воейковой заполнены не только ими, но и автографами многих ее знаменитых современников30.
В 1828 году А. А. Воейкова «в злой чахотке» уезжает с детьми на Средиземное море, где умирает 26 февраля 1829 года. Как засвидетельствовал К. К. Зейдлиц, ухаживавший за ней во время ее предсмертной болезни, последний раз празднуя со своими детьми святки, А. А. Воейкова декламировала им балладу «Светлана», а незадолго до кончины читала стихи Жуковского и тихо плакала: «Светланы скоро не будет» [307, II, 175]. Вскоре Жуковский с грустью сообщит в письме о кончине «своей Светланы» [см.: 321, 73].
«Александра Воейкова, отмечает А. Немзер, навсегда останется Светланой баллада сформирует ее облик и тип поведения; высокую легенду получит она взамен земного счастья. Для многих и многих дворянских девушек героиня баллады будет манящим идеалом, образцом для подражания» [209, 166167]. В. Э. Вацуро пишет по тому же поводу: «А невдалеке от голицынского особняка на Большой Миллионной, в квартире литератора Воейкова, люди десятых годов с шиллеровским обожанием смотрят на лунную красоту жены хозяина, Светланы Жуковского, сделавшей своим девизом долг, терпение, страдание, самоотречение» [55, 64].
«Подойди ко мне, Светлана»
С вхождением баллады Жуковского в жизнь русского общества границы ее текста и действительности оказались размытыми. Сюжет замкнулся на образе, образ вышел из текста, как портрет из рамы, и зажил своей жизнью. Он обрел судьбу Сашеньки Протасовой, судьбы гадающих девушек и героинь повестей и рассказов всех тех, для кого Светлана стала образцом для подражания. В этом процессе постепенно терялся сам текст: его растаскивали на цитаты и эпиграфы, он утрачивал строфы, превращаясь в песню, романс, детское стихотворение и в конце концов свернулся в эмблематичный образ героини в позе гадальщицы31.
Популярность баллады Жуковского, общедоступность ее содержания, обаятельность образа героини, а также исключительно удачно выбранное для нее имя все это способствовало тому, что имя Светлана стало постепенно завоевывать себе место в русской жизни. Сначала оно присваивается Жуковскому в кругу арзамасцев, закрепляется за А. А. Протасовой (Воейковой), затем его начинают использовать в других литературных произведениях как в авторских, так и в народных. Появляются сюжетно вовсе не связанные с балладой тексты, оперы и балеты, героинь которых называют Светланами. У имени Светлана начинается самостоятельная жизнь в русской культуре.
Так, уже в 1824 году А. А. Шишков-младший (племянник А. С. Шишкова) издал свою неоконченную стихотворную повесть из древнерусской жизни начала XI века «Ратмир и Светлана» [см.: 372, 6374]. В комедии Н. И. Хмельницкого 1829 года «Взаимные испытания» действует сестра графини, наивная, чистая и влюбленная в Эледина пятнадцатилетняя девушка Светлана [см.: 345, 388423]. Никакой связи этих образов с героиней баллады Жуковского нет.
В 1833 году близкий В. Г. Бенедиктову поэт и переводчик А. Я. Мейснер пишет стихотворное послание «Светлане», где имя героини баллады становится условно-поэтическим именем возлюбленной поэта, аналогом которого в первой половине XIX века были такие имена, как Лила, Делия, Филида, Дорида, Прелеста32 и т. п.:
114115В том же значении (условного имени возлюбленной) используется имя Светлана и в гораздо более позднем тексте в стихотворении Зинаиды Гиппиус «Серенада» (1898):
7172Вероятнее всего, именно модель имени Светлана подталкивала к таким поэтическим новообразованиям, как Цветляна, с чем мы встречаемся в стихотворении Николая Асеева 1913 года «Заповедная Буща»: