Вряд ли это совпадение оказаться распределённым в город на окраине, откуда уехал после Шествия пару лет назад. Дант так показательно не замечал никого вокруг как будто все эти серые дома и усталые люди не имеют и не имели к нему никакого отношения что я впервые подумала: может, он и сам хотел вернуться сюда Чтобы они все увидели, каким он стал.
Припадающим на одну ногу, изуродованным и всё же на голову выше любого здесь.
Я знала потому что в Ильморе все знали почти всё про всех что он не отправил отцу и братьям ни химма с тех пор, как уехал служить в столицу.
Если бы мне предстояло оставить дома только отца и брата, пожалуй, я бы могла это понять.
Ильмор лежал передо мной в ожидании и я пошла ему навстречу. Было странно думать, что я вижу всё это в последний раз. Храмы Мира и Души, приземистое здание магистрата, главную площадь с памятником Химмельну в центре фонтана, из которого, на моей памяти, ни разу не появилось ни капли воды для этого всегда было слишком холодно.
Чёрное, серое и белое во всевозможных комбинациях. Дома из дерева и камня, заборы и сараи, школа и библиотека, кабак и лавка, снова дома, дома и дома.
Потом бесконечные ряды теплиц главное сокровище нашего города и с этой стороны своеобразный буфер между ним и Стужей. Если бы граница сдвинулась, у людей было бы куда больше шансов спастись гибель картофельных грядок выиграла бы им время. Мне всегда было интересно случись так, как скоро пришла бы помощь? Пришла бы она вообще за лишними ртами, которые больше ничего не смогли бы дать Кьертании?
Ильмору не повезло несмотря на все поиски, у нас никогда не было собственной дравтовой скважины, и всё, зачем был нужен городок, это обслуживание более успешных соседей.
Лес, росший между городом и теплицами, я любила ещё и потому, что всё, что он давал, он давал только нам. Хворост, ягоды, грибы, мох, дичь и место для игр
Мой с детства лес, исхоженный вдоль и поперёк, и снова чёрное и белое на сером крепкие стволы в накидках из ягеля, снег и лёд, тёмная вода Ильморки с течением таким быстрым, что никакой холод её не брал. Пар тяжёлое дыхание реки и алое мигание капелек кислицы в чёрном мхе тут и там.
Я любила всё это но сейчас мой путь лежал в центр города, туда, где на площади препараторы устанавливали большие костяные арки, через которые уже скоро мне предстояло пройти.
Улица, на которой стоял мой дом, ответвлялась от главной площади. Звучит так, словно я родилась в богатом районе, и когда-то, при прадеде, построившем его, мой дом действительно был богат во всяком случае, по меркам Ильмора. Мама рассказывала, что в те времена погреб ломился от запасов, а у кур был большой стоявший отдельно курятник, а не хлипкая пристройка, лепившаяся к одной из стен. В детстве мама жила на чердаке со своими сёстрами тогда там было уютно и тепло, а сейчас крыша так прогнила, что туда никто даже не заглядывает. Чердак заполнился хламом, вытеснившим детские воспоминания. Неудачи начались ещё при деде с бабушкой, а потом катились по нарастающей, как ком снега.
Возможно, стань хозяином муж одной из маминых сестёр, дом не пришёл бы в упадок. Но обе они стали хозяйками собственных домов мама оказалась единственной, кто привёл мужа, а не переселился под его кров.
Когда мы с Седки, Гасси и Унельмом были маленькими, именно наш двор единогласно признавался лучшим местом для игр. Из старых досок можно было сооружать любые, даже самые фантастические шалаши, и жердины от забора легко превращались в мечи или ружья смотря что именно было у нас тогда в чести. Для меня одно не менялось.
В этих играх я всегда была ястребом. Смелым, непобедимым и свободным.
Отец мог наорать, если мы шумели слишком сильно, но зато ему было плевать, даже когда мы выломали пару досок прямо из забора, чтобы залатать дыру в шалаше на дереве.
Кажется, калитку не чинили с тех самых пор она осела на один бок, и мне пришлось изо всех сил упереться ногами в снег, чтобы открыть её. Она отворилась с обычным оглушительным скрипом, и некоторое время я подождала в дверях, чтобы убедиться, что отец ещё не вернулся с разделки и можно идти домой.
Эй! я вздрогнула, но это был всего лишь Седки, мой старший и единственный брат. Волосы взъерошены, лицо раскраснелось мне не нужно было подходить к нему ближе, чтобы почувствовать запах спиртного.
Чего тебе?
Мне-то ничего. Он подошёл ближе, протиснулся в калитку, отодвинув меня плечом. А вот ты что делаешь тут так рано? Препараторы говорили, ваша смена закончится через час.
Я справилась быстрее, и меня отпустили.
Вот как? Отцу это не понравится. Он наверняка захотел бы, чтобы ты предложила им помощь в следующей смене. Ну, знаешь, чтобы показать, как предана наша семья Кьертании.
«Сам-то ты, смотрю, из кожи вон для этого лезешь».
Я молчала но Седки не унимался. Видимо, снисс или что именно он выпил, улизнув с разделки пораньше, с друзьями будил в нём желание прицепиться к кому-нибудь, а мне не посчастливилось очутиться рядом.
Если бы отец узнал
Если хочешь, скажи ему. Мне всё равно.
Оставить позади Седки, разинувшего рот от изумления, было первым подарком грядущего праздника.
Обычно я бы говорила с ним мягко ради мамы, не ради себя но сегодня ни он, ни отец меня не пугали. Я знала: в день Шествия отец ни за что не станет набрасываться ни на меня, ни на кого другого. Весь Ильмор соберётся в здании магистрата на праздник, и если для местных чьи-то синяки и ссадины не новость, приезжим их никто не хочет показывать. Для отца как и для многих других людей, в окружении которых прошло моё детство видимость имела большое значение. Это всегда казалось мне странным ведь Ильмор был так беден. Впрочем, может, в этом и было дело.
Я вошла в дом, приоткрыв дверь совсем чуть-чуть, чтобы не впускать холод. Напрасно. Седки, направляясь к себе в комнату, даже не подумал бы об этом.
Мама была на кухне где же ещё. Я расстегнула ворот, размотала шарф. Препарат, гревший наш дом весь год кусок хаарьей печени, заверенной печатью владетеля дотягивал последние часы, но на кухню его мощи всё ещё хватало. Огонь в очаге тоже делал своё дело но его одного было бы недостаточно.
«Смотри и запоминай. Вот откуда ты пришла и куда ни за что не вернёшься».
Иде, у мамы был усталый вид, но другой я её не помню. Судя по свадебному фототипу, когда-то она была редкой красавицей. Статной и стройной. Те времена давно прошли. Восемь родов две мои сестры родились мёртвыми состарили её раньше времени, и она всегда ходила, слегка согнувшись и уронив голову набок, как птица, готовая вспорхнуть в любой момент. Она выглядела старой женщиной, хотя ей не было и сорока.
Чем тебе помочь, мама?
Она слабо улыбнулась, дёрнула кистью, как будто собиралась потрепать меня, как в детстве, по щеке.
Работы хватает. Вдвоём до праздника управимся.
Стол перед ней был посыпан мукой. На большом глиняном блюде лежали две подтаявшие рыбины с ледника. Десятки крудлей пирожков с рыбой и зелёным луком уже жались друг к другу на противне. На соседнем были лепёшки с картошкой и цветами стланника. По старому кьертанскому рецепту в такие добавляют свиные шкварки, но их на столе нет и не предвидится.
Не надо было столько готовить. Нам это не по карману.
Мама вскинулась, и прядь волос, белых от муки, упала ей на лоб.
Сегодня праздник Шествий, Иде. Мы благодарим магистра, столицу, препараторов. И, может быть, провожаем кого-то из наших детей в дорогу. Лепта каждого важна, в глазах Ильны Хальсон всего на миг вспыхнул огонёк, напомнивший о том, какой она могла бы стать, если бы не Матис.
Гордой, красивой, смелой. И свободной.
А потом мы обе услышали тяжёлые шаги отца, идущего мимо кухни видимо, по нужде.
И огонёк погас мама снова превратилась в женщину, большая часть жизни которой оказалась трудной и несчастливой и этого было уже не поправить, даже если я стану лучшим препаратором Кьертании.
Да, мама. Думаю, ты права. Прости. Давай я разделаю рыбу? А ты сядь к очагу, отдохни.
Разумеется, та и не подумала отдыхать пока я занималась рыбой, мама толкла травы в ступке, месила и без того идеальное тесто, резала мёрзлый жир на куски, чтобы смазать противень, дробила жёлуди и то и дело проверяла противни, уже уехавшие в очаг.
Мы почти не разговаривали но в такие моменты, когда рядом не было ни отца, ни сестёр, ни Седки, нам было хорошо друг с другом.
Ну вот, крудли готовы. Я сейчас задвину их Думаю, вкуснее никто не принесёт они ведь по бабушкиному рецепту, верно?
Верно. Мама наконец распрямилась, охнула от резкой боли в спине. Ты хорошая девочка, Иде. Спасибо тебе. Баня скоро будет готова. Иди, сестрёнки ждут тебя. Возьмёшь их с собой?
Я надеялась побыть в одиночестве хоть во время купания, но кивнула.
Конечно, мама.
Хорошая девочка, повторила она и отвернулась к очагу. Я знала, что прямо сейчас мамин взгляд стекленеет от усталости, и больше всего на свете ей хочется остаться одной.
В нашу с сёстрами комнату вела маленькая тёмная дверь меньше той, за которой была комната Седки. Прямо к стене нашей комнаты со двора лепился курятник, поэтому я привыкла засыпать под кудахтанье и хлопанье крыльев, в облаке запаха птичьего помёта и старого сена.
Сёстры ждали меня с порога мне в колени ткнулся мягкий говорливый ком, и я присела на корточки, чтобы обнять их, вдохнуть их запах запах молока и хлеба, трав и тепла после холодных и солёных запахов разделки.
Сорта!
Ты принесла?
Сорта! Посмотри!
Я нарисовала орма, но Ласси сказала, что это не орм, а хрюшка.
Хрюшка и есть, только с крыльями.
А Ада стащила у мамы из шкафы старую шаль и испортила.
Я не портила! Это будут платочки! Красивые!
Такие платочки красивые только Вильниной хрюшке носить
Это не хрюшка! Это орм!
А Иле
Странно, но их ор, который наверняка с ума бы сводил кого-то другого, никогда меня не раздражал.
Все четверо, светловолосые, голубоглазые, с носами-кнопками и бровями, приподнятыми домиком в вечном изумлении, соседям и учителям, вообще взрослым, даже отцу особенно отцу казались почти одинаковыми. Но мне никогда, даже когда они были совсем крохотными.
Я сунула руку в карман и достала кулёк из газеты. Печёные каштаны далеко не самое изысканное лакомство, но девчушки пришли в восторг, как пришли бы в восторг, даже реши я попотчевать их дохлыми тараканами.
Мне!
И мне!
А если я свои каштаны принесу, их на костре можно так же запечь?
Они вдруг осеклись, умолкли, и я почувствовала, что воздух за моей спиной изменился.
Иде. Отец смотрел на меня из коридора, покачиваясь. Кто-то, может, подумал бы, что он припадает на давно покалеченную ногу, но я точно знала: Матис успел выпить, и побольше Седки, который сейчас, должно быть, спал у себя в комнате.
Некоторое время я ждала, но продолжения не последовало.
Отец.
Он ещё немного покачался, и его глаза когда-то ярко-синие, а теперь цвета линялой ткани, затуманились больше обычного. Он походил на кабана. Обрюзгшего, потрёпанного, но всё ещё опасного. От него мне хотелось отвести взгляд куда больше, чем от пульсирующих органов на разделочной площадке, но я знала: делать этого не следует.
Что ещё за «Сорта»? Её зовут Иде, или вы что, не знаете этого?
Сёстры за моей спиной испуганно засопели. «Сорта» прозвище, означающее «тёмный» в переводе со старого языка, давным-давно дал мне Гасси за чёрные глаза и волосы, необычные для кьертанки. Мне оно нравилось, и, возможно, именно поэтому отца бесило.
И чего вы здесь шумите? Я спрашиваю, шумите здесь чего? Вам заняться нечем? Ваш брат отдыхает.
Именно в тот день мне как никогда хотелось ответить ему иначе, но у меня за спиной были девочки, и поэтому я сказала только:
Прости, отец. Я сейчас пойду купать их. Мама велела.
Слава Миру и Душе, он позволил нам протиснуться сквозь плотное спиртовое облако, окутывающее его, в коридор. Я знала, что, если обернусь, увижу, как он стоит, шатаясь, и мрачно глядит нам вслед, раздосадованный тем, что предстоящее Шествие не даёт ему сорвать злость так, как хочется.
* * *
В бане я тщательно выкупала каждую из сестёр поочередно, от младшей к старшей. Иле, самая тихая и пугливая, заплакала, когда мыло попало ей в глаз, но быстро успокоилась её начала смешить бойкая и острая на язык Ада. Прирождённая актриса сейчас она изображала школьного учителя, господина Древера, который учил когда-то и меня, да так похоже, что я тоже начала смеяться.
Ободрённая, Ада, самая старшая, а значит, последняя по очереди, продолжала развлекать нас, пока я мыла длинные и кудрявые волосы хихикающей Вильны и натирала мочалкой Ласси как всегда, самую чумазую из всех, с разбитыми локтями и коленками.
Ну, хватит. Иди сюда, Ада, твой черёд.
Мне уже десять, заявила она. И я могу помыться сама!
Ну вот. А я надеялась, что мы поможем друг другу. До спины-то как дотянуться? Это, знаешь ли, и взрослым не под силу.
Это сработало. Поломавшись ещё немного для виду, Ада подставила голову под нагретую воду, щурясь от удовольствия. Натирая её волосы мылом, я смотрела на сестрёнок так же, как до того на маму. Словно впервые.
Из всех девочек Хальсон мне одной не повезло волосами я пошла в далёкого прадеда по маме, а взгляд очень тёмных глаз казался тревожащим даже мне самой.
Все мои сёстры были красивы классической кьертанской красотой золотые локоны, ярко-синие глаза а, когда вырастут, станут ещё красивее.
Все четверо худые, как птенцы, с торчащими косточками, острыми коленками. Бледные почти такие же бледные, как я сама, с синяками под глазами, казавшимися огромными.
Но их щёки округлились бы, живи девочки в столице, порозовели бы, как будто в самый центр каждой из них поместили крохотный препарат.
Если бы я и в самом деле стала ястребом Это наверняка открыло бы все дороги каждой из них.
Ада могла бы стать актрисой. Блистательной красавицей, покорившей высший свет. Вильна, возможно, художницей. Она всё время рисует на снегу, на стенах нашей комнаты, на полях газет. Расписывала бы стены в храмах и во дворцах, рисовала бы портреты знатных господ. Чем занялись бы бойкая, неугомонная Ласси и тихая, стеснительная Иле?
Всем, чем пожелали бы.
Сытая, безбедная жизнь в тепле, возможности, которые могла бы подарить им только жизнь в столице вот о чём я мечтала для них.
Это всегда было главным поэтому ни о чём другом мечтать совсем не хватало сил.
* * *
Я вошла в здание магистрата, когда большая часть речей уже отзвучала. По случаю праздника из главного зала убрали конторки и шкафы теперь здесь стояли длинные столы со скамьями, на которых расселись горожане. Столы были уставлены домашней снедью. Даже самые бедные вроде нас внесли свою лепту. Пирожки с рыбой и луком, лепёшки с зеленью, чёрный хлеб с чесноком, куски домашнего сыра, плавающие в рассоле, картофель во всех видах варёный, жареный кубиками, печёный в промасленной бумаге. Те, что побогаче, принесли рыбу солёную и вяленую, и кур, фаршированных грибами и крупой, и пироги с олениной. На одном из столов я приметила даже целого поросёнка. За этот стол было уже не пробиться, и дело явно не в близости к сцене. За ним же, держась особняком, сидели прибывшие в город препараторы я разглядела лохматую макушку Данта.
На небольшой сцене уже должны были побывать магистр Ильмора, руководитель тепличного цеха Ильссон, директор школы и лучший ученик года с заготовленной речью, которую репетировали под руководством учителя словесности весь год. Пару раз я оказывалась на волоске от того, чтобы заслужить эту честь, но подводило то домоводство, то поведение.