Следующий, повторил Дант, поторапливая, и Ульм пошёл вперёд.
Первая Арка оказалась у него над головой, и он поднял взгляд. Тёмный препарат качнулся вперёд, назад и запел, тонко, неожиданно благозвучно, почти нежно гораздо красивее, чем казалось снаружи. Теперь Унельм увидел, что в костяной клетке сидит крохотная чёрная птица, высушенная, покачивающаяся на скрюченных лапах. Её широко распахнутые глаза сверкнули, когда он сделал ещё шаг, клюв приоткрылся.
Ещё шаг.
В голове загудело, как в печке, уши вдруг сильно сдавило, как однажды в детстве, когда во время зимней рыбалки Ульм провалился под лёд. Тогда рука отца поймала его за волосы, и боль отрезвляла его, не давала отключиться, звала наверх
Кто-то сбоку крикнул, кажется, громко, но Ульм едва слышал звон Арок становился всё громче, заполнял его целиком, подчинял, звал.
Ещё один шаг стало больно глазам, и он испугался, что под давлением они лопнут, как ягоды. С трудом он повернул голову и увидел, что Эрик Стром подался вперёд, настороженный, как охотничий пёс в стойке.
Ещё один шаг. Звон Арки превратился в неразборчивое гудение, будто кто-то запел себе под нос, а потом Унельму послышался плеск воды, шум леса, тихий разговор рек подо льдом, и отдалённое ворчание большого зверя.
Унельм сделал ещё один шаг. Он пытался понять, сколько уже прошёл, но не мог. В глазах побелело, и он больше не видел ни людей за пределами Арок, ни земли под ногами. Единственным, что было зримым в этой белизне, оставалась скрюченная в клетке мёртвая птица, распахивающая клюв всё шире и шире, как будто желая поглотить его целиком.
«Вот тебе твоя судьба, нетерпеливый мальчик», прошептала она, и Ульм понял, что теряет рассудок, потому что никогда ни живой снитир, ни тем более мёртвый препарат не мог бы заговорить с человеком.
Всего на мгновение всё поплыло перед глазами, и он увидел смутные образы вроде бы, крылья, незнакомое девичье лицо Унельм сделал ещё шаг, чтобы разглядеть его, и упал вниз, вниз, в разверзшуюся вдруг под ногами пропасть, расколовшую мёрзлую землю. Там, внизу, было темно, и далеко в глубине ревело пламя, и его ждал кто-то огромный, живой, алчущий
Он пришёл в себя от резкого, отвратительного запаха как будто вынырнул из ледяной воды.
Как ты? прямо над ним склонился Эрик Стром, и Ульм дёрнулся, не сразу поняв, кто перед ним. Глаза золотистый и чёрный моргнули.
Спокойно. Показатели?
Он не сразу понял, что теперь говорят не с ним, а с кропарём, убравшим наконец едко пахнущую дрянь от его лица.
Он в порядке. Слабое усвоение Но он в порядке. Я вколол ему немного успокоительного и пеллиума. Через несколько минут придёт в норму.
Что с ним? Пропустите нас! Это был голос отца, и Унельм повернул голову ему навстречу и сблевал на землю.
Осторожнее. Ястреб что-то ещё говорил его родителям, но Ульм не слышал. Он смотрел на белый резной изгиб перед глазами и медленно осознавал, что не дошёл до второй Арки несколько шагов.
Ему казалось, что Шествие длится бесконечно, но за всё это время он преодолел всего несколько шагов.
Отец и мать помогли ему отойти, повели было в сторону магистрата, но Ульм помотал головой: ему хотелось увидеть, чем закончится Шествие. Хельны нигде не было видно, а он ожидал, что она сразу подойдёт к нему. Родители помогли ему сесть на принесённую кем-то лавку, кропарь маячил неподалёку и терпеливо отвечал на вопросы матери. Чтобы не смотреть ни на неё, ни на отца, Унельм упёрся взглядом в Арку туда, где уже звучало новое «следующий».
Унельм У Сынок.
Он упрямо продолжал смотреть на Арки так, что глаза заслезились и только крепко, вслепую сжал сухую, дрожащую руку отца изо всех сил.
Ещё трое ступили под Арки только для того, чтобы тут же грузно упасть на землю или руки препараторов кому как повезло. Следующей была Сорта.
Даже отсюда Ульм видел, как дико сверкают её чёрные глаза, как раздуваются тонкие ноздри. Она сняла шапку и сунула в карман, словно перед тем, как войти в святилище Мира и Души. Её косы растрепались, и одна из алых лент развязалась и лежала, свернувшись, на тёмном лохматом воротнике как змея во мхе.
Следующий! сказал Дант, и она пошла вперёд.
На мгновение Унельм представил, что что-то пойдёт не так она побледнеет, её губы заалеют от крови, всё окажется ошибкой
Сорта ступила под Арку, помедлила у начала Шествия, как будто прислушивалась к своим ощущениям. Тёмная птица в клетке над её головой качнулась, изогнулась дугой.
Она пошла вперёд, и Унельм услышал, как за его спиной громко и безнадёжно заревел ребёнок кто-то из многочисленных Сортиных сестёр.
Ульм знал, что в эти мгновения она слышит то же, что ещё недавно слышал он, ощущает то же самое Или нет? Возможно, каждый чувствует путь под Арками по-своему?
Сорта сделала ещё шаг вперёд, и её руки, словно вздёрнутые за невидимые верёвки, взметнулись вверх, прижались к ушам. Лицо исказилось гримасой боли, губы задрожали.
Значит, прямо сейчас её уши сдавливала та же невидимая сила, чьё действие он успел ощутить на себе.
Сорта шла вперёд она прошла под вторую Арку.
Вторая птица в костяной клетке дёрнулась и издала отвратительный, пронзительный клёкот широко распахнутым мёртвым клювом.
Ястреб, снова вернувшийся к Аркам, кивнул кропарю.
Живей. Помоги ей.
Сорта качнулась, и кропарь, двигавшийся с неожиданным для полного человека проворством, протянул руки, чтобы поймать её, когда она начнёт падать. Но Сорта выпрямилась. Её плечи дрожали, будто сверху на них рухнула целая глыба льда. Глаза закатились так, что стали видны сплошные белки она словно грезила наяву.
Вытащить её? кропарь обернулся. Его круглое лицо выглядело взбудораженным, щёки пошли нежно-розовыми пятнами.
Эрик Стром покачал головой. Если при взгляде на Шествие Ульма он выглядел заинтересованным, теперь его разноцветные глаза горели неприличной жадностью.
Пусть идёт.
Словно откликнувшись на его голос, Сорта сделала ещё шаг вперёд. Её голова запрокинулась, и тонкая струйка крови побежала из левой ноздри.
Птица над ней сходила с ума от возбуждения, вертясь в своей костяной тюрьме, жужжа, как детский волчок.
Сорта прошла под третью Арку, и следующая птица над её головой скрипуче запела, забила сушеными крыльями.
Третья Арка, сказал Эрик Стром, удовлетворённо улыбаясь, от чего его испещрённое шрамами лицо жутковато исказилось. Хенс, если сочтёшь нужным, вытаскивай её. Но
Сорта сделала ещё один шаг в сторону четвёртой Арки, и кровь брызнула у неё из носа фонтаном.
Теперь все её сёстры ревели в унисон, и, с трудом обернувшись, Ульм увидел, как, красный от злости и стыда, Матис шикает на них, дёргая по одной за капюшоны, а стоявшая рядом мать Хальсон смотрит прямо перед собой, очень бледная, и что-то безмолвно шепчет. Молитву Душе, Снежной деве или кому-то из её слуг? Унельм не помнил, кому из них должны возносить свои мольбы матери.
Сорта вскрикнула и упала на колени, а потом на четвереньки. Снег под её лицом окрасился кровью.
Вытаскивай её! резко крикнул Эрик Стром кропарю. Дьяволы Сейчас!
Кропарь и подбежавший к нему Дант подхватили Сорту под руки, торопясь как можно скорее покинуть Арки, вероятно, пребывание между третьей и четвёртой и для них было ощутимо.
Дайте ей воздуха. Кропарь расстегнул воротник Хальсон, бережно стёр кровь с её губ и подбородка. Кто-то из препараторов подложил ей под голову свою сумку. Они суетились вокруг неё, позабыв о десятке растерянно топчущихся у Арки юных ильморцев судя по дрожащим губам Миссе Луми, которая должна была идти следом за Сортой, она всерьёз рассматривала возможность сбежать под шумок.
Эрик Стром стоял в паре шагов от общей суеты ястреб, высматривающий добычу, пока другие делают за него грязную работу. Почему-то Ульм ощутил острый укол неприязни. Уж не завидовал ли он Сорте? Для этого не было никаких оснований. Скорее уж ей стоило бы ему позавидовать будь она в сознании.
Где её родители? Эрик Стром кивнул Матису, подошедшему к толпящимся препараторам. Вид у старшего Хальсона был, как будто он хлебнул прокисшего молока. Раздосадованный но не испуганный. Отец Унельма потерял сегодня сына, а отец Сорты работницу.
С вашей дочерью всё будет хорошо. Сейчас мой человек Эрик Стром вдруг осёкся, перевел взгляд на Данта. Почему мы остановились?
Извините. Ульм мысленно возблагодарил Мир за то, что увидел, как кто-то сбивает с Данта спесь.
Он невольно перевёл взгляд на Арки. Было бы статистически невероятно, если кто-то из оставшихся кандидатов в рекруты оказался бы восприимчив к препаратам. Ульм знал, что прошли годы с тех пор, как Ильмор подарил столице двоих рекрутов за один год. Они с Хальсон повторили этот рекорд. Но вероятность того, что в этом году он окажется побит, была ничтожной.
И тем более невероятным было, что Миссе Луми, ступившая под Арки, дрожа, как новорождённый крольчонок в снегу, горько плача, быстро и легко прошла все четыре Арки одну за другой.
Сорта. Прощание
Восьмой месяц 723 г. от начала Стужи.
Странно было вернуться домой, зная, что эта ночь под родной крышей последняя.
Если однажды мне суждено вернуться сюда, как Данту, в составе группы препараторов, и тогда я ни за что не останусь ночевать здесь никогда.
Девочки плакали навзрыд тряслись золотистые кудряшки, наливались влагой пуговки синих глаз, краснели носы и щёки. Я обнимала их, целовала, утешала и не могла утешить. Ни обещания чудесных подарков и писем из Химмельборга, ни уверения в том, что сама я просто счастлива туда поехать, не помогали. Мне хотелось пообещать им, что уже скоро они смогут приехать ко мне но я сдержалась. Ещё одно правило, которое я решила всегда держать при себе: не стоит обещать того, в чём сам не уверен.
Мама не произносила ни слова только металась по дому подстреленной птицей, то суетливо вытирая остатки муки с кухонного стола, то подкидывая дров в очаг. Её взгляд перебегал от меня к отцу, длинные нервные пальцы сплетались и расплетались, дрожали, тряслись. Я видела, что ей очень хочется подойти ко мне, обнять но она боится отца.
Между тем на выражение его лица смотреть было невероятно приятно. Его аж перекосило от злости, и покраснел он так, что, казалось, голова вот-вот лопнет, как перезревший томат. Его нос слегка подёргивался, а глаза поблёскивали, как у крысы, ищущей, чем поживиться.
Я хорошо понимала: ему страшно хочется сорвать злость на мне, но он больше не смеет.
После того, как Шествие закончилось, ястреб Стром поговорил с родителям всех троих прошедших моими, Ульма и Миссе.
Выглядел он совершенно спокойным, как будто то, что в этом году крошечный Ильмор подарил ему троих рекрутов, оставило его равнодушным. Но я видела, как сверкнули его глаза, когда Ульм прошёл через Арку и то, как он подался вперёд, когда Миссе завершила свой невозможный переход Об этом мне ещё предстояло подумать.
Эрик Стром говорил с семьями будущих препараторов мягко, негромко, и постепенно всхлипывания крохотной матери Миссе стихли, а дядя Брум задышал менее хрипло и глубоко.
Ястреб объяснил, что теперь ждёт их детей, кратко рассказал о том, в каких условиях нам предстоит жить в столице, сколько будет проходить обучение и когда мы приступим к службе. Он заверил их всех, обращаясь как будто к каждому в отдельности, что препараторы будут заботиться о нас, как о собственных братьях и сёстрах.
Препараторы и есть одна большая семья, говорил он своим бархатистым голосом, не глядя ни на Ульма, ни на меня или Миссе. Кроме того, вы наслышаны о привилегиях, данных нам владетелем. Я расскажу подробнее, но сперва
Кровь всё ещё шумела у меня в ушах, как будто под черепом грохотал ливень. В глазах то и дело начинало темнеть, как будто кто-то приспускал занавес. Чудовищным усилием воли я заставляла себя держаться прямо, но слова Эрика Строма плыли мимо меня, как я ни старалась удержать их. Краем глаза я видела, что Унельм вытирает нос кровь всё ещё струилась двумя тонкими дорожками. Кажется, Миссе единственной всё было нипочём. Она продолжала плакать беззвучно, горько и её прелестное личико искривилось, но в остальном выглядело так, будто она в порядке.
Миссе наверняка плакала, даже когда мы все разбрелись по домам. Остальные вернулись к празднеству завтра они пожмут нашим родителям руки, скажут нам добрые напутственные слова Но сейчас облегчение было слишком сильным, чтобы притворяться. Больше всего на свете каждому из них хотелось вернуться к танцам и еде, разговорам и выпивке и празднованию того, что их дети остались при них. В безопасности И безвестности.
Я была уверена, что и Матис был бы не прочь остаться в здании магистрата, но традиции велели родителям провести последнюю ночь со своими детьми. Традиции были, наверное, единственным, что Матис продолжал чтить Но даже они не могли заставить его притвориться, что ему есть до меня дело.
Всю дорогу до дома мама крепко держала меня за руку и всё бормотала, что завтра утром я непременно должна зайти к учителю Туру, а ещё в библиотеку, поблагодарить за заботу Кире, а ещё Она продолжала бормотать, пока отец не прикрикнул на неё. Мне хотелось сказать ему: «Заткнись. Не смей ею командовать». Но я промолчала. Много раз с тех пор я жалела, что промолчала, хотя это, безусловно, было правильным решением. Я уезжала, а она оставалась. С ним.
И всё равно много раз с тех пор я думала о том, что стоило, стоило остановиться и заслонить мать собой а потом сказать ему Каждые новые выдуманные слова отличались от предыдущих.
Потом я взяла бы свою маму за руки и отвела её домой к теплу очага, у которого отцу не было бы места.
Но в реальности всё было не так, и я заговорила только на кухне не с ним, с ней.
Не переживай, мама, негромко сказала я, всё ещё прижимая к себе зарёванных девочек. Со мной всё будет хорошо.
Разговаривай с нами обоими, когда мы в комнате, пробурчал Матис, усевшийся у очага. По традиции нам надлежит посидеть здесь всей семьей Так что прояви уважение.
Он по привычке искал повода но говорил и вполовину не так грубо, как обычно.
Конечно, он боялся не меня. Кого тогда? Препараторов? Изуродованного Строма, который ворвётся в дом, если отец повысит на меня голос?
Если вдуматься, его опаска была необъяснимой и всё же мой собственный отец осторожничал, говоря со мной И я совру, если не скажу, что это было приятно.
Вдвойне приятно потому, что внутри меня начинал ворочаться страх перед завтрашней дорогой в столицу, перед ней самой, перед Стромом, обманчиво мягким и непонятным. Он говорил очень искренне и просто но я смутно чувствовала во всех его словах двойное дно, а в глубине его глаз чёрного и золотого скрытую угрозу. Впрочем, страннее было бы, не ощущайся один из Десяти опасным, как снитир из Стужи.
Если я сделаю всё для этого, стану ли я через несколько лет такой же, как Эрик Стром? Будут ли дети с окраин почтительно разглядывать мои шрамы и гадать, что за история скрывается за каждым из них?
Больше всего наш семейный вечер напомнил ежесезонные собрания на площади перед магистратом пропитанные всеобщей неловкостью и желанием, чтобы всё поскорее закончилось. На собраниях принято было отчитываться о проделанной работе собранном урожае или заготовленных ягодах и грибах, количестве изготовленных плошек или плетёных корзин. Все, включая магистра, знали, что в каждой отчётности концы не сходятся с концами и всем было как будто неловко от общего обмана, бывшего необходимым. Честные цифры означали бы честный налог в пользу владетеля и пришествие в Ильмор нужды. Так оно и случалось каждый раз, когда на собрании оказывался проверяющий из Дравтсбода или даже самого Химмельборга. Под зоркими взглядами проверяющих деваться было уже некуда.