Так вот приедет завтра чёрт, прикинется одуванчиком и будет нас, как последних чертей, трепать. А мы разве черти?
Уже нет.
А знаешь, почему секретарь парткома чёрт? Потому что он против ядерной техники и против сельского хозяйства.
И ещё против здравоохранения.
Я серьёзно! Ведь только чёрт может такое придумать: физик, головища, в колхозе капусту сажает, а колхозник Гарков секретарь парткома ядерного учреждения. Может, мы спим?
Ещё нет. Вот если бы мы сейчас сажали капусту
Да не хочу я эту капусту сажать! Луну хочу заарканить
И ревновать к Копернику?
Да, да!.. звёзды в мешок собрать и реку вот выпить, а корешки в землю тыкать не хочу. Когда захочу, всю Землю утыкаю, мало не покажется, а сейчас не хочу! Ты не капусту сажаешь, ты великую национальную идею убиваешь, добровольно!
Это ж не по-честности: жрать давай, сажать не хочу. Не в раю ещё.
Плевать! Подавитесь своим раем, не надо рая, дайте Родину мою. Серёга, мы ещё живы, мы с тобой, Серёга! кричал Семён в сторону Дединова, туда, за него, где через сорок восемь изгибов Ока приветствовала родину великого русского поэта
С криком вытек кайф, стало грустно и стыдно.
Какое сегодня число? спросил тихо.
Шестнадцатое. Мавра-молочница. Сегодня щи зелёные варить надо.
Бабушка рассказывала?
Бабушка. А именинники сегодня Николай и Тимофей.
Семён вздрогнул. Не старый, но уже лысоватый орловский профессор Тимофей Николаевич из вчерашнего сна снова возник перед глазами.
А разве не вчера у него у них именины были?
Вчера у Бориса и Глеба, сеятелей. У Тимофея и Николая сегодня.
«Ну, прости, поторопился, прозвучал в Семёновой голове профессорский голос. Поторопился я с Венетой».
«С какой ещё Венетой?» удивился Семён, но спросить было не у кого.
Аркадий задрал голову к небу и мечтательно произнёс:
А может, они улетели?
С чего бы? удивился Африка.
Лето на носу, они и улетели.
Лето, по-твоему, это когда летают? привычно отозвался на очередную Аркадьевскую глупость Семён.
Не по-моему, а по-честности, и как же по-другому? Потеплело, да ещё выпили, да ещё у костра превратились в птице-дев, их как раз трое, Сирин, Гамаюн да Алконост, и улетели. Лето.
Да это совсем разные слова «лето» и «лететь»!
Ты что, глухой?
Да мало ли совпадений!
А то, что дети у Лета летали! Оба! Это как? И каждое лето летали на лето к маме, которую так и звали Лето, много-много лет? Ты меня не путай и Фасмером не стращай, я в воду смотрел!.. Бери-ка вон червей, пойдём донку зарядим.
Да куда тебе этой рыбы? Смотри, её сколько!
Это не такая, надо, чтобы на крючок.
Подошли к мыску, где мель обрывалась в бездонье.
Вот сюда, на самый скат, тут с глубины обраточка, лещ тут и кормится, объяснял диспозицию рыбак.
Груз завезёшь или так бросишь?
Брошу.
Груз улетел, красиво утянув за собой резинку и часть лески с крючками.
Мастер! то ли похвалил, то ли подколол Семён. А ведь не будет толку.
Почему это?
У тебя, когда сначала получается, в конце всегда какая-нибудь херня происходит. Лучше бы ты эту донку сразу утопил.
Не каркай, ещё как получится! Выбрал донку до резинки. По три червя насаживай.
В говне набирал?
В говне, в говне.
Ну, из говна-то, может, что и выйдет.
Ещё бы! Сюда ещё и стерлядка подойдёт, и
Откуда здесь стерлядка? недоверчиво бросил Африка.
Да ты, африканская морда, знаешь, что такое Ока?
Что? Это ты, салага, меня, старшину запаса, спрашиваешь, что такое Ока? Слушай и запоминай, салабон с удочкой: калибр 7.62, отвод пороховых газов и поворотный затвор, коробчатый магазин на 30 патронов, 600 выстрелов в минуту, прицельная дальность до километра, убойная до полутора Я-то знаю, что такое АКА Африка захлёбывался праведным негодованием, я-то знаю! Его руки выполняли запомненные на всю жизнь движения. 15 секунд, ты удочку за это время из своего чехла достать не успеешь! Хотел что-то ещё добавить, но увидел, как вместо смущения Аркадий счастливо улыбается. Замолчал. Ты чего лыбишься?
А Аркадий просто по-детски был рад ещё одному случайному, такому неслучайному созвучию с именем его любимой реки.
Всё правильно, правильно, ты, Африка, молодец. Молодец, старшина.
То-то, буркнул ничего не понявший, но, тем не менее, довольный Африка.
Зарядили донку, вернулись к столу. Поисковиков всё не было.
Но ведь что-то же надо делать! выразил Виночерпий словами общую неловкость.
Смотри на реку чем тебе не дело, сопротивлялся общему настроению Аркадий.
Пропадём.
Наоборот, спасёмся. Если хочешь знать, мир спасут не деятели, а неудачливые рыболовы, ибо никто на свете дольше них не смотрел на воду. Вот река-то, смотри.
И Самцил сдался: какая уж теперь работа! Видя такое дело, Семён оседлал трёхногого коня и уехал в Дединово.
Семён расследует
Держа в руке живой и влажный шар
М. Волошин, «Европа»
Кати в музее не оказалось Семён сразу осиротел.
С утробной тоской чувствовал, что по какому-то не выразимому словами главному параметру не дотягивает до этой девушки. За её внешней простотой, платьицем, тапочками, даже за приятельской расположенностью к нему (которую в любом другом случае он быстро переплавил бы из приятельской во флиртовую), как утёс за ночующей у него на груди золотой тучкой, угадывался совершенно другой человеческий материал, даже название ему Семён подобрать не мог: всё сине-чулочное а это первое, что просилось в определение было слишком примитивно, никаким синим чулком, недотрогой, букой она, конечно, не была; ведьмаческое (второе, что приходило на ум) наоборот, слишком неестественно, даже у очень молодой ведьмы, ведьмы пусть и в простом, языческом смысле, обязательно торчала бы из души какая-нибудь нарочито неприкрытая каверза Но особенно сбивало с панталыку непонимание её возраста: в один момент она казалась ему маленькой девочкой, беззащитной из-за своей детской доверчивости, и тогда хотелось спрятать её от этого мира в ладошках, защитить, согреть а в следующее мгновенье годилась в матери, впору упасть ей на грудь и самому залиться детскими слезами и реже всего она виделась в своих двадцати шести, но даже тогда, представ вдруг перед ним поверх обычного уже морока томно-сладкой и желанной, и тогда даже, что и было совсем необъяснимо, вместо того, чему стоило бы подняться, из муладхары поднималось некое заморское кундалини и топило в щенячьем восторге все банальные и такие неожиданно жалкие плотские желания: вместо женщины появлялась девушка из детских мечтаний, девица из сказок и Дева.
Пробовал представить её матерью. Не получалось. Не про неё, видно, розановский канон, где девушка без детей грешница, про неё скорее горьковский, по которому все женщины неизлечимо больны одиночеством, только одни, включая многодетных матерей и многомужних жён, латентные, а другие, вот такие, как Катя, явные Хотя хотя как раз явных симптомов, вроде устало-зовущего взгляда, с разной степенью тщательности упрятанного в томность, у молодой дединовской вещуньи и не было. Наоборот, это ты рядом с ней начинаешь казаться себе одиноким и всеми покинутым и ловишь себя на желании попроситься в угадываемую за ней свиту.
И ещё имя: Катя Вот ведь! Кремневое «К», открытое, но тоже по-своему, «по-гласному» каменное «а», эталонной твёрдости «т» разве можно такие звуки надевать на прекрасное, хрупкое созданье?! В этом трезвучии живёт эхо неотвратимого наказания, жёсткое требование ответа даже за не совершённое, но предполагаемое, возможное при малейшем отклонении от собственной природы, преступление. Недаром кат по-старому заплечных дел мастер Но «я»! Как оно смягчает это эхо (как и все, почти все русские имена Коля, Валя, Маня, Толя, все, которые нужно смягчать. Немцы не умеют говорить по-русски правильно, потому что им уже недоступно это неразрывное смягчение изначально жёсткого смысла, превращение его безжалостного природного звучания в человеческое Катя, у них разрыв: Кат я, Кол я, Вал я)
А иногда ему даже казалось, что под этим платьицем вообще нет тела или, по крайней мере создано оно совершенно из другого материала, чем тело жены и двух его лыткаринских подружек, или что внутри этого тела, обманного, спрятано настоящее, то самое другое И он поэт, футболист, физик-ядерщик! был ей, мышке музейной, катастрофически не ровня. Чувствовал, что её тайна тут и кроется, в нём, не способном достичь нужной высоты в уважении и почитании Девы, то есть он недостаточно для этого Герой. Это минус, но есть и плюс: при ней он с какой-то прописной очевидностью ощущает необходимость стать им
И на понимание этого натолкнула его опять-же она:
Мужчинам только кажется, что они отцы, они дети. Знаешь, в чём ваша беда? Вам не хватает настоящих женщин, которые не позволили бы вам не быть героями. Ваша беда, наша вина. Все ругают, и будут долго ещё ругать и валить всё на мужчин, ошибочно полагая их изначально сильными, а вы слабые посмотритесь в зеркало! Но вы не виноваты то есть, вы, слабые, не так сильно виноваты, как мы, сильные. Не знаю, как правильно сказать, но я чувствую, что у этой земли, у этих рек и полей сущность женская точнее, в женскую душу сила из этой земли льётся свободней, поэтому её в нас больше, и уже через нас она перейдёт, должна бы переходить в вас
Благородно, конечно, но не думаешь ли ты этим благородством совсем добить нашего пьяньчужку?
Нет, потому что это правда. Нашему человеку от правды хуже не бывает по-честности так ваш Аркадий говорит?
Неужели здесь вся сила от женщин? И никак не может быть по-другому?
Может, но когда на этой земле появляются мужчины со своей силой, от неё только разор. Вот увидишь, скоро опять придут сильные мужчины, сильные своей силой, и земля от их силы заплачет. Да так уже бывало. У силы, которая не через нас, другой цвет и чужой запах
Назад в матриархат? Да здравствует бабий век? Катька-Анька-Лизка-Катька?
Нет-нет, женщина не должна управлять, она должна вдохновлять. Не управлять, а, если хочешь, направлять, потому что вы, мужчины, мир знаете умом, а мы его чувствуем; знание же может быть ложным или неполным, а чувство нет, во всяком случае, гораздо реже. Поэтому и были во всех порядочных культурах институты женщин-жриц.
Пифии, весталки?
Да, без их слова ни одну войну не начинали. И у кельтов были женщины-жрицы, и в Индии были йогини-колдуньи, да и наши ведьмы и бабы-яги с того же поля.
А амазонки!?
Нет, амазонки это поляницы-богатырши, они не жрицы, они вроде как монашки-воительницы, Пересветы и Осляби в юбках.
Почему монашки?
Потому что амазонки. Не матери, не жонки, а-ма-жонки.
Семён даже остановился.
Вот это я Аркадию предъявлю!..
Аркадию?
Он у нас ещё тот этимолог Фасмер, если б с ним полчаса поговорил, сжёг бы свой словарь в трёх огнях, а сам бы повесился.
А откуда он черпает? Много читает?
Вообще не читает. В воду смотрит.
В воду? Интересно Правда, очень интересно.
Что ж вы тогда дур валяете? шутка прозвучала жёстко. Вдохновляйте!
Вспомнил этот разговор, снова не согласился: ну, не может быть женщина виновата! Виноват всегда мужчина, даже когда виновата женщина. Особенно когда виновата женщина, мужчина виноват трижды, позволив женщине стать виноватой.
Записал это как стихотвореньице.
И ещё показатель: при Кате хочется писать стихи. Конечно, поэзия не может заменить всю любовь и только вытекает из нее, как из озера ручей вспомнил вдруг Семён (кажется, из Пришвина) и добавил из своего чувства, что стихи пишешь иногда только ради того, чтоб услышал их один только человек. Даже если он их и не услышит.
В библиотеке, что через две двери от музея, карта Союза висела на стене, а рулон с политической картой мира 1985 года, томик «Малого атласа», два тома Большой советской энциклопедии на «Б» и «О» и деревянную тридцатисантиметровую линейку выдала, подозрительно оценивая его взглядом, пожилая библиотекарша. Когда попросил ещё и глобус, библиотекарша оценивающий взгляд сменила на подозрительный.
Первым делом отыскал глазами Коломну то место, где Оке словно переламывают хребет, заставляя отказаться от стремления на север, и несколько миллиметров по карте вправо и чуть вверх, где её, реку резко поворачивают обратно на юг. «Плечо, на нём Ока как коромысло висит» Иголками закололо ступни: на этом месте сейчас стоит он. Вспомнил: «Ока-ломана», Коломна. Вот
Две великие реки, как две большие материнские ладошки, обняли серединку русской земли и хранят её силу и её тайны Снизу Орёл, Калуга, Коломна, Рязань, Муром, сверху Калинин, Ярославль, Кострома, Горький да сколько ещё В серёдке, внутри «ладошек», древние столицы: Ростов, Суздаль, Владимир, а в самом центре этого объятья Москва. Нет, не могла так просто сложиться такая картинка, какой-то надмирный стратег стоял вот так над Землёй, как он сейчас над картой, и выстраивал внутри речных ладошек нужный ему порядок. Зажмурился: видимое пространство междуречья, как покрытая ряской поверхность древнего водоёма, стянулось временем в узелки городов, но в оставшихся от таких стяжек прогалах ему открылось пространство прежде невидимое, таинственная глубина; таинственная, но настоящая, в которой суть и смысл этого места на земле и самих этих городских узелков в том числе.
И совсем иначе представил вдруг и саму Землю как будто дымная пелена упала с глаз, и привычное, окаменелое мнение о ней как о стоящем на наклонной подставке картонном шарике, показалось не просто смешным или обидным, а зловещим обманом: он водил ладонью по карте и чувствовал под рукой подрагивание и тёплое пульсирование большого живого существа, столь же чуткого, сколь и терпеливого, но не бесконечно терпеливого, терпеливого до какой-то границы какой?
Усмехнулся: как много нам открытий чудных
От Оки до Оки. Две названные в рукописи Оки, кроме их родной, уральскую и байкальскую, нашёл легко (правда, башкирскую через энциклопедию), с остальными помучился.
Потом ползал по карте с линейкой: проверить все эти большие, от Оки до Оки, сажени да вёрсты. Записывал циферки, умножал их и бормотал про себя:
«Вот, от Орла до Большой Оки примерно при масштабе сто сорок в сантиметре и на пятьдесят девять ну, скажем, шестьдесят сантиметров, шестьдесят на сто сорок будет восемь тысяч четыреста. Теперь разделим на пять тысяча шестьсот ну, почти тысяча семьсот километров друг от друга. Вот она, волжская сажень». Омскую Оку на карте не нашёл, измерил сразу до Оки байкальской, пересчитал, получилось где-то три двести с копейками, а как раз между ними Омь, с ненайденным притоком Окой омской. И одно число выплыло ещё из школьной памяти 1666 километров, скорость вращения земли на экваторе. О-хо-хо Где экватор, а где мы А всё равно, всё равно
Какая-то тайна пробивалась через все эти циферки, стариковские сказки про волжские сажени и маршрут этого неведомого странника через три Оки на дальнюю Волгу укладывались в них, как кортик в ножны. Получалось, и правда в памятные (или незапамятные времена) существовала на наших просторах человеческая общность, окормляющая с совершенно недоступной для нынешнего понимания целью эти просторы!
И ведь что интересно: любой мало-мальски образованный человек, равно как и любой же профессор древности, вспомнит с десяток цивилизаций, исчезнувших в разные времена и в разных сегментах нашего голубого шарика: Му, которая Лемурия, Атлантиду, империю Рамы, цивилизацию Осириса в Средиземноморье, цивилизацию пустыни Гоби, Тиауанако, Майя, древний Китай, древнюю же Эфиопию и даже древний Израиль, и даже непонятные Ароэ и Королевство Солнца в Тихом океане развалины, развалины и никто почему-то не говорит об очевидном, оставившем живые следы до сего дня и, по всей видимости, скрепляющем нынешний мир от Оки до Оки Причём эти Оки уже результат, из чего-то же они выросли? Из какой Оки первой? А ведь, скорее всего, отсюда, из межледниковой подвалдайской щели.