Как у них прочны семейные устои. Счастливые!
Fidéle à son mari! рычит актер и прибавляет с тем же пафосом, но несколько нежнее: Et à son amant. [20]
Кончается душный день.
Ползут в сонных трамваях сонные лавочницы, поддерживая отяжелевших сонных ребят. Лавочники, опираясь двумя руками на трость, смотрят в одну точку. Глаза их отражают последнюю страницу кассовой книги.
У всех цветы. Уставшие, с ослизлыми от потных рук стеблями, с поникшими головками.
Дома их поставят на прилавок между ржавой чернильницей и измусленной книжкой с адресами. Там тихо, не приходя в себя, умрут они такие сморщенные и бурые, что никто даже и не вспомнит, как звали их при жизни тюльпанами, полевыми астрами, камелиями или розами.
Устало и раздраженно покрякивая, тащат такси целующиеся парочки в нитяных перчатках и хороших шляпках (или наоборот). И в их руках умирают потерявшие имя и облик цветы.
По кротовым коридорам гудят-гремят последние метро. Качаясь на ногах, выползают из дыр земных усталые, сонные люди.
Они как будто на что-то надеялись сегодня утром, и надежда обманула их.
Вот отчего так горько оттянуты у них углы рта и дрожат руки в нитяных перчатках.
Или просто утомила жара и душная пыль
Все равно. Воскресный день кончен.
Теперь спать.
Наши радости так похожи на наши печали, что порою и отличить их трудно
Сырье
В большом парижском театре русский вечер.
Русская опера, русский балет, талантливые пестрые отрывки воспоминаний и разговоры, похожие на прежние. Прежний петербургский балетоман тонко разбирает, щеголяя техническими терминами, пуанты и баллоны.
Все старое, все похожее на прежнее.
Новое и непохожее только Она.
Великая Печаль.
В разгаре пустого или дельного разговора она подойдет, погасит глаза говорящим, горько опустит углы рта, сдвинет им брови и на вопрос о заносках ответит:
Говорят, что холод и голод будущей зимы унесут половину населения России
Мы знаем, что ее слова бестактны. Мы гости и ведем себя вполне прилично.
У нас дома смертельно больной человек. Но мы пошли развлечься в кругу знакомых. Мы оделись не хуже других, и улыбаемся, и поддерживаем салонный разговор говорим о чужом искусстве, чужой науке, чужой политике. О себе молчим мы благовоспитанные. Даже о Толстом и Достоевском, всегда вывозивших нашу расхлябанную телегу из самого зеленого трясинного болота, мы упоминаем все реже и реже.
Стыдно как-то.
Словно бедная родственница, попавшая в богатый дом на именины и вспоминающая:
И была у меня в молодости, когда мы еще с мужем в Житомире жили, удивительная шаль
Чего это она раскрякалась? недовольным шепотом спрашивают друг у друга хозяева.
Хочет, видно, доказать, что из благородных.
Да и к чему тут Толстой и Достоевский? Все это было и вместе с нами умерло, и здесь, в нашей загробной жизни, никакой роли не играет и никакого значения не имеет.
Все это ушло в словари: см. букву «Д» и букву «Т».
Теперь интересуются не русской культурой, а кое-чем диаметрально противоположным.
Русским сырьем.
Сырье самое модное слово.
Жили-жили, творили, работали, а вышло одно сырье, да и то другим на потребу.
Сырье!
В русском человеке очень слаба сопротивляемость, резистенция. От природы мягки, да и воспитание такое получили, чтобы не зазнаваться.
Даже с гордостью говорят, что вот такой-то ученый или профессор, или артист, литератор, художник служит где-то простым рабочим.
Молодец, говорят. Научат его за границей правильному труду, технике.
Как же не молодец и как же на него не радоваться!
Забудет свое настоящее, яркое и индивидуальное, и пойдет в чужое сырье.
О русском искусстве, русской литературе в особенности о русской литературе скоро перестанут говорить. Все это было. Нового нет. Работать никто не может. Могут только вспоминать и подводить итоги.
Говорят:
Помните я писал Помните я говорил
Вспоминают о своей живой жизни в здешней загробной.
Да и как писать? Наш быт умер. Повесть о самом недавнем прошлом кажется историческим романом.
Там, в Совдепии, тоже не работают. Мы видим по газетам и по рассказам, что в театрах идут все старые вещи.
Остановились. Идем в сырье.
Мне кажется, нашим хозяевам, у которых мы сейчас в гостях, должен иногда приходить в голову вопрос: Как могут они жить, то есть одеваться, покупать вещи, обедать и ходить в театры смотреть наши развеселые пьесы, когда каждый день приемный аппарат радио отстукивает новые стоны и предсмертные крики их близких?
Наверное, так спрашивают они себя.
Но мы-то знаем, как мы живем, и знаем, что так жить можем.
Да едим, одеваемся, покупаем, дергаем лапками, как мертвые лягушки, через которых пропускают гальванический ток.
Мы не говорим с полной искренностью и полным отчаянием даже наедине с самыми близкими. Нельзя. Страшно. Нужно беречь друг друга.
Только ночью, когда усталость закрывает сознание и волю, Великая Печаль ведет душу в ее родную страну. Ведет и показывает беспредельные пустые поля, нищие деревушки, как ошметки ломаные палки да клочья гнилой соломы, пустые могучие реки, где только чайки ловят рыбу и обнаглевший медведь, бурый зверь, средь бела дня идет на водопой воду лакать. И показывает пустые гулкие шахты, и тянет душу дремучими заглохшими лесами в сказочные города с пестрыми мертвыми колокольнями, с поросшими травой мостовыми, где труп лошади лежит у царского крыльца шея плоская вытянута, бок вздут, а рядом, на фонарном столбе, что-то длинное, темное кружится, веревку раскручивает.
И летят по небу черные вороны со всех четырех сторон. Много их, много. Опустятся, подымутся, снова опустятся, кричат, скликают. И не дерутся. Чего тут на всех хватит!
Хватит сырья.
Как мы праздновали
Думали будет, как у нас: остановятся трамваи и водопровод, погаснут лампы, повиснут в воздухе лифты, ночью начнутся обыски, а утром известят, что похороны праздничных жертв назначаются через три дня.
И вдруг сюрприз! Все в порядке.
Вот тебе и 14 июля!
Как-то не верилось.
Выходя на улицу, спросили у консьержа:
С какой стороны стреляют?
Тот сначала удивился, потом улыбнулся, точно что-то сообразил, и ответил:
Танцуют? Я не знаю где.
Он, вероятно, думал, что мы плохо говорим по-французски!
Вышли на улицу. Посмотрели. Беспокойно стало, красного много.
Я, знаете, предпочитаю в такие дни дома сидеть, сказал один из нас.
В какие такие?
Да вот когда такие разные народные гулянья. По-моему, вообще все должны в такие дни дома сидеть.
Какое же тогда гулянье, когда все дома сидят! Тоже скажете!
Не люблю я этого ничего. Прислуга вся ушла, обед не сготовлен, трамвай, того гляди, забастует одна мука. Я уж так и знал! Как это самое гулянье или патриотическое торжество так, значит, жуй целый день сухомятину, а если нужно куда поспешить, так при пехом.
А все-таки, сказала одна из нас, интересно бы посмотреть, как танцуют на площадях. Мы ведь в первый раз четырнадцатого июля в Париже.
Уверяю вас, что никто ничего танцевать не будет. Верите вы мне или нет?
Почему же не будет?
Потому что, во-первых, жарища, во-вторых, лень.
Странное дело столько лет не ленились, а сегодня как раз заленятся.
Ну вот помяните мое слово. Верите вы мне или нет?
Однако долго мы будем посреди улицы стоять? Нужно же на что-нибудь решиться.
Завтракать надо, вот что.
Отлично. Я вас поведу в очень интересное место. Верите вы мне или нет?
Да зачем же далеко идти тут ресторанов сколько угодно.
Нет уж, покорно благодарю, отравляться. Сядем в метро и через пять минут будем в чудесном ресторанчике.
Очевидно, мы не там вылезли. Ресторан должен быть тут сразу налево.
Да на какой улице-то, говорите толком.
На какой? Да здесь где-то. Надо спросить Экутэ! Пардон, мосье, силь ву плэ ле ресторан. Болван какой-то попался сам ничего не знает.[21]
Да чего долго искать пойдем в первый попавшийся, все они одинаковы.
Ну нет, я тоже отравляться не желаю. Сядем в метро и через пять минут
Да вы нас уж полчаса в метро мотали куда еще?
Мы не там вылезли. Верите вы мне или нет? Через пять минут
Черт! Ведь был же здесь ресторан! Провалился он, что ли? Знаете что, господа? Вот что я вам предложу: сядемте в метро и через пять минут
Ну нет, как хотите, а я больше не ездец. Тут четырнадцатое июля, люди веселятся, музыка гремит, а мы, как кроты, ковыряемся под землей.
Не хочу.
Да где же у вас музыка гремит?
Где-нибудь да гремит же! Ведь четырнадцатое июля.
Не знаю. Я, по крайней мере, музыки не слыхал.
Еще бы, когда мы с одиннадцати часов утра из-под земли не вылезаем.
Даю вам слово, что через пять минут, даже меньше через четыре с половиной мы будем в чудесном ресторане. Уж все равно столько ездили лишний час дела не поправит и не испортит.
Ча-ас? Как час? Вы говорите пять минут.
Чистой езды пять, ну да пока сядем, пока вылезем, пока найдем, пока дойдем.
Ну, господа, чем спорить, уж лучше скорее поедем. Все равно здесь ничего нет.
Силь ву плэ
Да вот же под самым носом какой-то ресторанчик.
Между прочим, уже четыре часа, так что завтрака мы все равно не достанем. Придется à la carte.
Ну уж теперь не выбирать. У меня от голода голова кружится.
Ну и ресторан. Прислуги нет, одна баба с флюсом.
Ничего, я сейчас закажу.
Спросите, что у нее есть.
Кэс кэ ву завэ?[22]
Jai mal aus dents, monsieur! [23]
Что она говорит?
Не знаю, не разобрал.
Так переспросите.
Как-то неловко.
Ну что у нее может быть наверное, гадость какая-нибудь.
Наперед говорю я этого есть не стану.
Может быть, у нее ветчина есть?
Бесполезно спрашивать.
Одного не могу понять чего мы рыскаем по каким-то задворкам, когда мы можем идти в любой знакомый ресторан!
Ну что за тоска! Четырнадцатого июля нужно именно в каком-нибудь маленьком красочном кабачке, чтобы кругом плясала пестрая толпа под звуки самодельной скрипки и чтобы тени великого прошлого
Мне определенно хочется ветчины.
Помните, мы как-то заходили на Монпарнасе в какое-то кафе? Там была неплохая ветчина.
А ведь верно. От добра не ищи добра. Сядем в метро и через пять минут будем есть чудесную ветчину.
Господа, смотрите направо. Видите? Там толпа Ей-богу, танцуют! Бежим скорее.
Да плюньте вы! Ну чего вы не видали! И танцуют-то, наверное, прескверно.
Потом посмотрите. Нельзя же весь день не евши, по такой жарище болтаться.
Ну-с, я бегу на метро
Комман? Па де жамбон? Ну уж это, знаете свинство! Он говорит, что па де жамбон. Что? Кафэ о лэ? Еф о пля? Сам лопай! Идем, господа, отсюда. [24][25]
Я предлагаю идти домой. Я сегодня видела, как кому-то несли ветчину.
Ветчину? Где?
У нас в отеле.
Ну так пойдемте, чего же вы молчали.
Неужто домой? Как-то неловко. Все-таки четырнадцатое июля Великие танцы на площади тени под самодельной скрипкой.
Ветчины в отеле не оказалось. Ее съели какие-то русские. По-моему, празднование 14 июля в этом году было не особенно удачное. По крайней мере, на меня оно произвело впечатление чего-то очень тусклого и плохо организованного. Какая-то бестолочь и вообще
Файфоклоки
Рецепт приготовления файфоклока следующий:
1 кило миндального печенья.
На 5 франков кексу.
На 10 какой-нибудь дряни.
1 кило конфет.
1 лимон.
Все это режется и раскладывается по тарелкам в виде звезд или каких-нибудь геометрических фигур ромбов, квадратов, концентрических кругов.
Делается это для того, чтобы с первого же момента поразить воображение гостя, чтобы он присмирел и понял, что попал не так себе куда-нибудь, а в дом, где любят красоту и ценят искусство. Красота это, как известно, страшная сила, и уложенная винтом баба (я говорю, конечно, про печенье, а не про женщину) производит впечатление гораздо более яркое и острое, чем просто натяпанная кривыми ломтями. Можно еще купить орехов. Но к ним следует относиться как к элементу декоративному и щипцов не класть. От них, если дозволишь их есть, только треск и сор. А так, без щипцов, если какой гость и надумает взять, то недалеко уедет: повертит в пальцах, лизнет и сунет потихоньку под пепельницу.
Если гость строптивый и задира, то надо дать понять, что вы его штуки заметили и не одобрили берешь, мол, добро, есть не ешь, а только изводишь. От этого он делается скромнее и иногда даже начинает говорить комплименты.
Если вы натуральный беженец и живете в одной комнате, то для настоящего светского файфоклока вы непременно должны придать вашему помещению элегантный вид: выбросить из пепельницы присохшие к ней косточки от вишен, старые туфли засунуть подальше под кровать, а новые, наоборот, выставить около окошка пусть сверкают. Умывальную чашку можно скрыть под небрежно развернутым японским веером.
Словом иногда самыми маленькими усилиями можно достигнуть потрясающих эффектов.
Между прочим если у вас есть стул с расхлябанной ножкой не стыдитесь и не прячьте его. Он вам сослужит службу: если к вам придет очень важный гость, запрезирает ваш кекс и спросит, есть ли при вашей комнате salle de bain сажайте его немедля на этот стул. Он потеряет равновесие, брыкнет ногой и попытается обратить все в шутку. А вы улыбнитесь с большой выдержкой и скажите:[26]
Ах, пустяки, не стоит обращать на это внимание. Здесь мебель, хотя и дорогая, но очень непрочная.
Тогда он подумает, что сам сломал ножку и сильно сконфузится. Тут берите его голыми руками.
Разговоры за файфоклоками нужно вести на самые светские темы, а вовсе не о том, что вас лично в данный момент больше всего интересует.
Допустим, ваша душа занята тем, что утром сапожник содрал с вас 15 франков за новую подметку. Как бы ни были вы полны этими переживаниями, говорить о них не следует, потому что все притворятся, что их такая мелочь никогда не интересовала, и даже не сразу поймут, кэскесэ, мол, подметка.[27]
Говорите об опере, о туалетах. Только не надо говорить непременно правду:
В оперу не хожу денег нет.
Или:
Сегодня утром смотрю ах! на новом чулке дырка!
Это не то. Надо держать высокий тон.
Французы не понимают даже Чайковского, как вы хотите, чтобы они претворили (непременно скажите претворили, я на этом настаиваю) Скрябина?
Или так:
Пакэн повторяется!
И больше ничего. Пусть все лопнут.
Если разговор очень вялый, вы можете легко оживить его, бросив вскользь:
Видела вчера в церкви Анну Павловну. Какая красавица!
Тут-то и начнется.
Анна Павловна красавица? Ну уж это, я вам скажу
Анна Павловна харя.
Она одевается недурно, но ведь она ужасна!
Одета она всегда возмутительно! Я даже не понимаю, где она заказывает эти ужасы. Ее выручает смазливое личико
Личико?! У нее муравьиный нос. Фигура только и выручает.
Горбатая Один бок
У нее три ноги
У нее, скорее, фигура смазливая, чем лицо.
Характер у нее смазливый, а не фигура.
Несчастный муж! Жена, кажется, продается направо и налево
Женщине шестой десяток и вечно за ней хвост мальчишек.
Очевидно, умная женщина. Раз ей шестьдесят лет, да еще и урод она, и одевается скверно, так за что же ей платят?
Анна Павловна умна? Вот уж разодолжили! Дура петая-перепетая.
А много ли им нужно! Была бы хорошенькая мордочка.
Да одевалась бы хорошо.
Так, значит, она хорошенькая?
Совершенная цапля, только коротенькая Кривая.
Ну вот! А вы говорите продается.
Сама всем платит.
Что же значит богатая?
Ломаного гроша нет. Я ей сама старую шляпку подарила.
Так как же тогда? Чем же она платит?
Ах, какая вы наивная! Уж поверьте, что на это найдется.
А на вид ей не более тридцати.
Ах, какая вы наивная! Ей на вид все восемьдесят.
Это разговор специально дамский.
Для возбуждения мужских страстей вы вскользь бросаете:
Интересно мнение большинства. Следует нам вообще объединиться, разъединиться или отъединиться.