Главным героем будет остров.
Остров! с обидой покривилась Клэр. Скукотища. Кто захочет читать об острове? Даже о тропическом. Разве что другие острова. Ну или голая норвежская скала. Нет Людям нравится читать о людях, остальное фон, каким бы он ни был чудесным.
А если мой остров живое дышащее существо? Громадный исполин допотопных времён? А люди ползают по его телу такие крохотные и неповоротливые жуки, неспособные понять вселенскую значимость их прибежища.
Вселенская значимость? Уже лучше. Хотя я предпочла бы что-нибудь попроще. О поцелуях под тропическим небом, о шуме прибоя.
Будут и поцелуи. Только нужно собрать соответствующий материал.
Клэр рассмеялась, а Дима наконец остался доволен своим ответом.
Вскоре путники выбрались на плато столовой вершины. Оно оказалось не менее полутора километров в диаметре и совершенно плоским, если не считать нескольких пригорков. Центр плато был отдан худосочным стволам палаванской вишни, к приходу гостей едва успевшей переодеться в свежую листву и не в пример другим деревьям позволившей траве густо разрастись под её кронами. Обойдя палаванскую рощу, путники двинулись к возвышавшимся впереди, на северной кромке плато, обломкам базальтового гребня.
На обзорную точку гребня карабкались по очереди, все сразу на нём бы не уместились. Первой наверх, будто юнга на марс фок-мачты, взлетела Рита, напугав остальных порывистостью движений сразу за гребнем начинался крутой обвал. Дочь Самоедова, поражённая увиденным, замерла. На Димины вопросы не реагировала. Кажется, проторчала бы наверху до темноты, если бы её не согнал Мактангол.
Последними на гребень взобрались Клэр и Дима. Перед ними открылся весь остров. Он был не таким уж большим, а столовая вершина, теперь названная Обзорным плато, располагалась почти в самом центре. До Северной береговой стены километров пять, до западного мыса километров семь, а до неразличимой отсюда бухты Спасения четыре. Остров напоминал эмбрион или, точнее, креветку. Он изогнулся неравномерной дугой, словно скукожился от дувших ему в лицо юго-западных муссонов, и отгородился от них тремя крохотными барьерными островками.
От западной оконечности острова до Обзорного плато шёл единый центральный хребет с десятком массивных отрогов по обе стороны. На юге хребет заметно снижался и распадался на гребёнку менее выраженных отрогов вдоль одного из них и прошли обе разведывательные экспедиции.
Хребет, в общем протянутый километров на пятнадцать, Дима назвал Креветочным. Чуть погодя Клэр указала на две низинные долины под Обзорным плато. На юге стелилась Гиблая долина, даже с горной высоты выглядевшая малоприятно, а на северо-западе лежала Светлая долина, до того укромная и притягательная, что не верилось в её доступность и девственность. Подобные долины, кажется, по всему миру застроены туристическими домами и давно изжёваны глазами жвачных двуногих. Светлую долину рассекала полноводная Светлая река. Она петляла между лужайками, в верхней трети течения поднималась по сужавшемуся распадку и верховьем терялась в вершинных пещерах Креветочного хребта.
Между треугольником обеих долин и соединявшего их Обзорного плато темнели базальтовые валуны Висельного гребня, где застряла первая экспедиция.
Висельный гребень? удивилась Клэр.
Ты сама рассказывала. Маурисио там хотел «повеситься на ближайшем суку». Вот я и подумал, что такое название подойдёт.
Нравится чувствовать себя первооткрывателем?
«Опутаю названиями всё вокруг и приручу это место», тихо ответил Дима.
Его слова унесло порывами ветра словно зёрна будущих приключений разбросало по ближним лесам и дальним берегам острова. Дима не сразу сообразил, почему увиденный простор вызвал не только восторг, но и грусть.
Никого нет, подсказала ему Клэр.
Француженка была права. Ни домов, ни гаваней, ни причалов. Куда бы ни обращался взор, всюду стыла не оглашённая присутствием человека тишина. А дальше необозримая, мертвенно-синяя гладь моря. И помощи ждать неоткуда. И небо не бороздят спасательные самолёты.
Обзорное плато оставляло в неизвестности множество укромных уголков острова. На его берегах, под скалами, могли скрываться обжитые туристами бухты, ничто не мешало где-нибудь притулиться рыбацкому селению. Выжившим пассажирам «Амок Лайта» ещё предстояло изучить приютившую их громадину затерянной в волнах суши. Но вид пустующей Светлой долины убеждал Диму, что остров необитаем.
Идём, позвала Клэр.
Путники долго спорили, не зная, где заночевать. Скудные запасы пресной воды гнали их обратно, в изножье Малого плато, однако в конце концов они условились переждать ночь здесь, на столовой вершине, чтобы с первыми лучами солнца найти проход в Светлую долину. От прохлады горного ветра экспедиция укрылась на опушке палаванской рощи, и всё же, привыкшие к прибрежному теплу, путники мёрзли. Спали беспокойно, терзаемые ужасом перед безлюдностью острова, а далеко за полночь их разбудила Рита. Дима не сразу понял, что так обеспокоило дочь Самоедова. Когда же она привела его к южной кромке плато, Дима разглядел карминовые отблески в ночных облаках и, опередив остальных, прокричал:
Сигнальный огонь! Кто-то запалил костровище!
Неужели спасены? с надеждой отозвалось несколько голосов.
Глава тринадцатая
Спасательный плот
В час утреннего отлива Клэр переплыла бухту Спасения, выбралась на выступивший из воды риф и застыла, глядя в безбрежность покачивавшегося перед ней моря. Когда-то в летнюю пору она так же стояла на кромке старинного каземата, увенчанного штангой современного маяка. Лоран любил, разогнавшись, нырять с каземата, а Клэр предпочитала просто смотреть вдаль. Под её взором холмы противоположного берега с клубами провансальских крон и черепичными кровлями расступались, обнажая морской горизонт, и Клэр ждала, что однажды отправится из тесного порта Сен-Мандрие навстречу бушующим валам. Отец обещал построить для Клэр яхту вроде тех, что он проектировал для заказчиков, только лучше, значительно лучше. Обещания он так и не сдержал.
Закрыв глаза и прислушавшись к шелесту волн, Клэр с улыбкой узнала их голос. Представила, что стоит на башне каземата. Развернулась, обошла выкрашенный в цвета французского флага маяк. Переступила через битые бутылки, заветренные объедки и прочий мусор. Прошла по каменному хребту волнолома, затем спустилась на серый галечный пляж, где Лоран любил вечерами рассказывать о полюбившихся ему девушках. Поднялась от пляжа к малой пристани Северин индустриальной окраине портового полуострова Сен-Мандрие. Здесь, на отшибе, стояло широкое здание, разбитое на коробки отдельных контор. Одна из контор принадлежала Франсуа Байо, отцу Клэр.
Вдохнув глубже, Клэр и сейчас, затерянная в тысячах километров от дома, отчётливо увидела вывеску с перекрещёнными якорями и профилем Каролины Реми, чьи прижизненные издания долгое время хранила бабушка. «Инженерно-конструкторское бюро семьи Байо». Отцу заказывали чертежи парусников, моторных лодок и рыболовных судов. Иногда его просили проследить за уже начатым кораблестроением или ремонтом, провести оценку судна для страховой компании перед покупкой или продажей, и ему приходилось выезжать на верфи, в порты других городов, а потом возвращаться с кипой фотографий и дни напролёт составлять рапорт. Отец любил и такую работу, но предпочитал корпеть над чертежами вливал в них не ослабевшее с годами упоение художника, забыв о еде, лекарствах и домашних проблемах.
Франсуа окончил академию художеств в Тулоне. Долгие годы скитался по Провансу. Открыл несколько персональных выставок, но признания не добился. Женившись в сорок три, переехал в дом своего отца, Жермена Байо. Согласился помогать ему в бюро, а мечту вслед за Гогеном переселиться на Маркизские острова и приютить на полотнах местных дикарок предал забвению. Впрочем, продолжал писать картины и стал одержим синим цветом. Даже взялся перекрасить ранние работы. Любовь к синему он передал Клэр. Научил дочь распознавать бездну его неповторимых оттенков. И научил ни о чём не жалеть. «Мари? Почему вы плачете?» «Потому что вы ́ не плачете. Я думаю о них. Господи, я всё вспоминаю».
С четырнадцати лет Клэр ухаживала за мамой поздние роды подорвали её здоровье и поддерживала отца в бюро. Училась в лицее Босье и знала, что однажды продолжит семейное дело. В итоге ушла из лицея за два месяца до выпускных экзаменов. Отец тяжело заболел и не мог выполнить взятые заказы. У него ослабло, а затем временно пропало зрение. Им с Клэр приходилось работать вдвоём: Клэр за письменным столом, заваленным разрозненными отчётами, а Франсуа рядышком, полусидя в раскладном кресле. В лицей Клэр не вернулась. Освоилась в бюро, попутно занялась самообразованием читала книги, журналы, смотрела документальные фильмы. Поначалу справлялась неплохо, даже наняла помощницу, но весной прошлого года отец окончательно отошёл от дел, а к осени стало очевидно, что бюро придётся закрыть. Прежняя жизнь заканчивалась. Но Клэр не грустила. Отпускать тех, кто уходит, её тоже научил отец.
В декабре умерла мама. В дом съехались друзья и родственники, утешали отца, а он с негодованием отмахивался. Говорил, что нет повода грустить.
Разве вы не знаете, что она прожила хорошую жизнь? Мы были счастливы. И за эти годы успели сказать друг другу всё, что хотели. Она знала, что я её люблю.
Неделей позже отец написал последнюю картину. Из оттенков синего, без малой примеси других цветов. «Здравствуйте. Бернар!» «Здравствуйте, мадам». «Вы сделали то, о чём я просила?» «Да». «Вы отнесли всё в синюю комнату?» «Всё Мадам, нам всем очень жаль». Отец, не снимая полотно с мольберта, оставил его сохнуть, а сам вышел на веранду. Сел в кресло-качалку. Раскачиваясь, всматривался в синие воды моря и плакал. Клэр прежде не видела его слёз. Не решалась спросить, о чём он плачет. А к вечеру отец ушёл навсегда. Клэр осталась одна. В опустевшем доме. Открытая новому миру и новой жизни.
В начале февраля она закрыла стеклянные двери опустевшего бюро и передала ключи новому арендатору. Долго не решалась уйти. Вдыхала солёный воздух. В непогоду морские брызги покрывали пристань, орошали стоянку и долетали до стен бюро. Сейчас, в бухте Спасения, когда очередная волна разбилась о риф, Клэр позволила себе обмануться. Повернув голову и не открывая глаза, увидела соседние конторки супермаркет, аптеку, фирму, ремонтировавшую парусные корабли, и проход к ночному клубу местного мафиози. По крайней мере, мафиози его называл отец. Франсуа веселило подобное соседство. Если они с маленькой Клэр засиживались в бюро, она наблюдала, как к клубу стягиваются военные с расположенной неподалёку вертолётной базы. Базу теперь перенесли в Йер, а тогда она неизменно поставляла мафиози новых клиентов. Он нанимал для них мини-автобус, чтобы к утру развозить нагулявшихся солдат по домам и казармам.
Сейчас, как ни странно, больше вспоминались не чертёжный стол, не судна, покачивавшиеся у пристани, не мальчишки, прыгавшие с каземата, а дешёвый запах курицы, которую жарили в соседнем супермаркете. Её аромат поднялся из памяти до того явственно, что Клэр невольно открыла глаза, на краткое мгновение уверовав, что силой мысли перенесла себя домой.
Нет, она по-прежнему была в бухте Спасения. На берегу её ждали Дима, Лоран и игравшая со Стинки девочка Малайя.
Краткое путешествие домой помогло Клэр принять решение.
Вчера на рассвете вторая экспедиция спустилась с Обзорного плато. Путники торопились в лагерь, подбадривали друг друга надеждой вечером вместе сходить в «Макдоналдс», на худой конец в «Джолиби». Вперёд вырвался Лоран, он будто угадывал ароматы чизбургера и веселил Клэр: подпрыгивал, руками закручивал воображаемые усы и, подражая Джеку Монтерею из «Чипа и Дейла», тянул: «Сы-ы-ы-ы-ыр». Багвис и Мактангол не разделяли его веселья и приговаривали, что корабль, привлечённый сигнальным костровищем, заглянет в бухту на час-другой, но едва ли задержится на целые сутки, поджидая остальных выживших, никто не захочет выбиваться из графика, а потом платить штрафы. Маурисио успокаивал их, уверенный, что его жена Кэй и сестра Тала остановят хоть целый авианосец и не отпустят его, пока Маурисио к ним не присоединится.
Страхи и надежды оказались пустыми. Клэр поняла это, когда выбежала к углям сигнального костра и встретила удручённые взгляды Роуз и Аналин. Не было ни самолёта, ни корабля, ни захудалой моторной лодки. Когда вспыхнул костёр, на вахте стоял Адриан. Точнее, лежал. Филиппинец уснул, едва сменив на скальном выступе Эрнестомладшего, и в слезах корил себя за неосмотрительность. Адриан не знал, кто именно зажёг костёр. В ночной сутолоке разобраться было трудно. Когда стихли радостные крики, Тёрнер и Самоедов провели перекличку, но без толку. Одно они знали наверняка головню под сухие пальмовые листья бросили нарочно. Перекинуть её из защищённой ямы ветер не мог. Значит, кто-то намеренно уничтожил с таким трудом возведённое костровище. Но кому из выживших придёт в голову лишить всех главной надежды на спасение?
Мануэль? осторожно спросила Клэр, когда Роуз рассказала ей о случившемся.
Роуз пожала плечами. Каким бы чудаковатым ни представлялся сбежавший филиппинец и как бы ни злились на него другие за украденную катушку капроновой верёвки, подозревать его в поджоге было глупо любое подозрение упиралось в основной вопрос: «Зачем?»
Кому-то понравилось на острове, и он не хочет возвращаться? предположил Дима.
Если бы ты не пошёл с нами в экспедицию, с вялой улыбкой промолвила Клэр, я бы сказала, что диверсию устроил ты.
Дима уставился на Клэр.
А что? Ты ведь ещё не весь материал собрал. Вот и решил задержаться на недельку-другую.
Результаты второй экспедиции усилили общую угнетённость ночным происшествием. Узнав, что остров необитаем, выжившие отчаялись. Альварес повторил, что паром затонул на оживлённой магистрали, что по-настоящему необитаемых островов в Миндорском проливе нет, предположил, что участники экспедиции могли ошибиться и не разглядеть очевидных следов цивилизации, однако его никто не слушал. Успокоить всех в очередной раз удалось Самоедову. Для начала он защитил от нападок несчастного Адриана, затем озвучил идею, в последние дни часто посещавшую Клэр.
Мы построим лодку, заявил Самоедов. И сами доплывём до ближайшего берега. Достаточно нескольких человек, чтобы привести подмогу.
Клэр слушала, как Самоедов советуется со стариком Баньягой и помощником Альваресом, как Роуз говорит, что строить лодку безумие, предрекает гибель экипажу самодельного судна. Затем Самоедов попросил высказаться Габриэля. Тот учился в Филиппинском морском технологическом колледже, на «Амок Лайт» попал по кадетской программе, куда от колледжа отправились два лучших воспитанника, и в отличие от большинства палубных кадетов занимался не только мытьём и покраской трюма. Габриэль ходил на вахту с третьим помощником капитана, работал с боцманом на баке, а в свободное время стоял на мостике со вторым помощником. Трудился, не считаясь с усталостью. В доказательство показывал шрам на лбу разбил голову, наступив на комингс во время одной из утомительных вахт. Филиппинец верил, что построить лодку и вручить себя власти волн лучше, чем сидеть на месте и ждать истощения. Помолчав, Габриэль признал, что сам на верфях не работал и о строительстве кораблей имел лишь общее представление.