После смерти своих стариков Храмцов опустился на дно апатии, глубокого безразличия ко всему происходящему вокруг, перестал следить за собой, располнел. Его когда-то любили, любил и он. Но это было в далёком студенчестве, когда во что-то верилось, светлое, доброе, прочное. Будь то супружеские узы или соцлагерь, из которого обещали прямой путь в светлое будущее и коммунизм плюс электрификация всей страны. Нынче лагерь развалился. Колючую проволоку скатали в бухты, промаслили, чтоб не ржавела, и спрятали на склад. «Железный» занавес сдали на металлолом. Не радовали даже зарубежные командировки. Это был чужой праздник жизни. На съёмках Храмцов забывался, после съёмок напивался. Возвращаясь домой, в Россию, и вовсе залегал в свою холостяцкую, панельную берлогу в Свиблово. Его могли не тревожить месяц, два, три. Пока сам не выходил на связи и не напрашивался на подработку. За время намеренного простоя он заваливал комнату поделками из бумаги. Бессмысленное, на первый взгляд, искусство складывания из листа бумаги объёмных фигурок пришло случайно, вместе с книгой, купленной для будущего ребёнка. Храмцов надеялся, что когда-нибудь у него всё-таки будет семья, он станет отцом. В тридцать семь, ещё не имея даже кандидатки в жёны, начал готовиться ко встрече с будущим маленьким человеком собственным продолжением. Отец должен быть чем-то интересен ребёнку. Храмцов начал мастерить из бумаги элементарных голубков и достиг мастерских высот гротеска и шаржа на знакомых и друзей. Никто, однако, не мог оценить по достоинству его талант. Удачные поделки мастер бумажных дел складывал в коробку из-под пива «Рэд бул», задвигал под стол, остальные выбрасывал или сжигал. В сорок лет Храмцов считал своё занятие бесполезным результатом одиночества, использовал для восстановления душевного равновесия.
Бумажная медитация, так он называл своё хобби.
После ночного похода в Останкино, Храмцов с Эллой вновь уединились в захламлённой квартире на Таганке. Они устали, не раздеваясь, завалились вдвоём поверх покрывала просторной кровати, обнялись и уснули. Около одиннадцати дня их разбудил телефонный звонок.
Элла нашарила трубку радиотелефона на полу возле тапок у кровати, не открывая глаз, просипела в микрофон:
Да-а? Вам кого? Кого?! Опять?! И бросила трубку верзиле на живот.
Что? прохрипел Храмцов. Телефоны падают! и сложил спросонья сворку микрофона трубки. Снова захрапел. Телефонная трель подняла его в сидячее положение.
У аппарата, буркнул он в трубку. Долго слушал. Теперь два слова, Виктор Палыч: когда и где?
Уходишь? спросила Элла, болезненно поморщилась слюнявому поцелую любовника в щёку, накрыла израненное лилово-жёлтое лицо краем покрывала. Новый шеф к ноге требует?
Храмцов, молча, обувался в коридоре. Жалкая, помятая, взлохмаченная, сонная, вечная ассистентка, словно кукла, связанная бабушкой на спицах из старого шерстяного носка, выглянула из-за косяка двери.
Позвони, попросила она.
Вернусь к вечеру, буркнул Храмцов.
С пятнадцати я на монтаже если не уволили.
Не посмеют.
Храмцов сунул в руки Эллы видеокассету «Бетакам», запакованную в полиэтиленовый пакет, перевязанный скотчем.
Материал с чистыми диалогами трёх ублюдков. Спрячь, вдруг пригодится? Шантаж и страховка. На всякий!.. Дубль с музыкой отдам Дорошину.
Будь осторожен, прошептала Элла. Время бандитского беспредела.
Вау! Обо мне беспокоятся? удивился Храмцов.
Муторное чувство со сна. Будто смотрела красивое представление, но закрыли занавес и всех актёров, тут же на сцене умертвили.
Б-р-р! Больное воображение, да? А у меня впечатление: начинаем новую красивую жизнь.
Начинаем? уточнила Элла. Множественное число?
Через три дня улетаем в Грецию. Ты со мной.
Я тут при чём? удивилась Элла.
При ком. При мне. Кстати, твой Сиротин назначен исполнительным продюсером проекта. Летит с нами. Снимаем полный метр с французами. Бюджет несколько десятков миллионов. Баксов.
Круто, согласилась Элла. У меня зарубежный паспорт кончился.
Сделаем. Новые возможности.
Гарнизов пригласил в программу на ОРТ. На целый год работы, зловредничала Элла, пытаясь пробудить в Храмцове здоровую ревность.
Что ж, выбор за тобой, ассистентка. Пока, ответил Храмцов, развернулся и вышел из квартиры.
Элла обиженно вывернула нижнюю, синюю, опухшую губу.
Пока. Самое большое Ку, какое только встречала! Он не собирается больше стучаться в дверь, заходит, когда пожелает. Ах, как хочется уговоров
Интерес к жизни подогревается, как было сказано ранее, деньгами и женщинами. Французы украли у Дорошина миллионы и пропала с конкурса девушка «номер семь», за которой «светили» контракты ещё тысяч на триста долларов. Коммерсант был чрезвычайно возбуждён и расстроен. Хотя выглядел элегантным, как грозовая туча при галстуке, но орал в телефон словно буйный директор вещевого рынка:
Два дня! Хорошо три! Найдёшь, майор, и на доклад! Как найдёшь, так и ладно! Хоть в кусках! Голову тащи, чтоб я убедился! Отпишу тогда французам форс-мажор и накручу даже с дохлой актёрки проценты!.. Жива она, жива! Не могли её в мешке с «Подковы» вынести. Не могли! Охраны выше крыши! На каждом выходе! Всех башляю! Сама ушла! Ногами! Сама! Уверен! Подстава!
Храмцов вошёл в просторный кабинет Дорошина в сопровождении каштановой секретарши. На этот раз изящная девушка была в полупрозрачной блузке, в мерцающих брючках, туго обтягивающих бёдра и прочие женские прелести.
Дорошин раздражённо махнул рукой, чтоб все покинули кабинет, не мешали важному разговору. Наглый гость вольготно завалился в глубокое кресло, подниматься не собирался. Секретарша беспомощно топталась рядом. Храмцов шутливо прихлопнул себя по колену, присаживайся, мол. Девушка с ненавистью фыркнула, строптиво притопнула ножкой.
Тащи кофе, Каштанка, буркнул Храмцов, и не огрызайся. Видишь, важные гости пришли.
Дорошин швырнул трубку на аппарат.
Где шатаешься?! рявкнул он.
Спал с ассистенткой, пояснил Храмцов. У вас секретарша немая?
Почему? удивился Дорошин, с удовольствием оглядел стройняшку. Девушка по-прежнему топталась за креслом с развалившимся Храмцовым.
Кофе попросил.
И что? усмехнулся Дорошин.
Не даёт, прогудел Храмцов.
И мне не даёт, осклабился Дорошин.
Виктор Павлович! возмущённо воскликнула секретарша, крутнулась на каблучках, чтобы уйти, распахнула дверь.
Вернись, тихо и угрожающе приказал Дорошин.
Секретарша загорелась румянцем по самые корни волос. Храмцов заметил, как побелели её поджатые губки. Когда девушка повернулась лицом к шефу, взгляд её был спокоен.
Можешь идти, прошипел Дорошин. Принеси кофе главному оператору.
О как! Круто! восхитился Храмцов ни сколько своему назначению на высокую должность, сколько фельдфебельской муштре прекрасного пола.
Только так, сказал Дорошин, когда секретарша аккуратно прикрыла за собой дверь. Изо-всех дыр попёрло характером! И даже кроткая Леночка, гляди-ка, божья коровка, взбрыкнула! Скину обратно в Комсомольск, будет там по четырнадцать часов хвосты рыбам рубить на рыбзаводе!