Вера Игнатьевна и Владимир Сергеевич обсуждали рабочий вопрос, когда после формального стука в кабинет вошёл Дмитрий Петрович.
Вот извольте, Вера Игнатьевна, он протянул лист вызова. Ещё один нервный припадок! доложил он желчно. Итого за неделю опробованного испытательного модуса: двенадцать нервных припадков и все как один в возрасте прекращения функционирования яичников! Пять вздутых животов и приступ подагры! Не так я себе представлял благое дело выезда скорой помощи.
Вы хотели бы Ходынской катастрофы[11]? холодно уточнила Вера. Чтобы было где вашим талантам развернуться в должном объёме?
Концевич мотнул головой. Невозможно было трактовать этот жест как согласие или же отрицание. Но Вера и не смотрела на Концевича, она уже погрузилась в бумаги. Остальное она произнесла формально вежливо, тоном, не терпящим пререканий и дискуссий:
Все обслуженные семейства приобрели страховой полис нашей клиники. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы за неплохие деньги выслушать жалобы, состроить сочувствующее лицо, поставить клизмы
И дать невыполнимые рекомендации по воздержанию в возлияниях! ехидно вставил Концевич, Вера Игнатьевна посмотрела на него не без интереса. Хмыкнула. Возможно, она была с ним согласна. Но вслух произнесла:
Дмитрий Петрович, я рада, что хоть что-то может вас вывести из себя. Например, нецелевое расходование вашего собственного ресурса. Но подойдите осознанно к эдакой трате себя. Из этих денег образуется в том числе ваше жалованье, которого вы прежде были лишены. А ныне здрасьте-пожалуйста! вы и штатный ординатор, и старший! Можете белый хлеб со сливочным маслом каждый день кушать, запиваючи сладким чаем. Так что не забывайтесь!
Но сколько сил и ресурсов будут отнимать подобные пациенты, когда клиника начнёт работать в полную силу? предположил Кравченко.
Нет, он не поддерживал Концевича. Его это действительно заботило.
Я знаю, Владимир Сергеевич, что вы противник тезиса нашего партнёра и ктитора, господина Белозерского, о том, что медицина такой же товар, как и любой другой. Я тоже не согласна с этим утверждением. Если медицина и товар, то вовсе не такой же, как и любой другой. А более дорогостоящий. И чем больше платных пациентов, чем дороже наши услуги, тем большее число молодых ординаторов мы обеспечим работой. Это ли не польза, совокупная и обоюдная?
Княгиня вопросительно глянула на своих оппонентов. Возражений не последовало. Концевич, издав подобие вздоха, высказался более человеческим языком:
Это понятно. Возможно, правильно. Дело не в этом. Просто все эти «высокие», а точнее сказать, богатые особы ужасные пациенты. Они нетерпеливы, избалованы. Наличие хотя бы лёгкого недомогания, происходящего от их истеричности, вопиюще неправильного образа жизни, с лёгкостью ставят в вину врачу.
Вера Игнатьевна насмешливо обратилась к Владимиру Сергеевичу:
Неужто ваш ставленник не знает, что самым громким успехом и самыми большими гонорарами пользуются именно врачи, способные часами выслушивать ипохондриков и выписывать ненужные дорогостоящие пилюли? Мне казалось, это ему понятно как весьма сообразительному молодому человеку.
Вера отметила, что Кравченко немного поморщился на «ставленника». Однако ответил спокойно и ровно, подхватив хорошо известную мысль:
И о которых понимающие дело товарищи отзываются с презрением. И к помощи которых ни один из самих врачей обращаться не станет.
Шабаш, господа! Оставим демагогию и псевдопрофессиональный снобизм. Я пока не наблюдаю, чтобы взбалмошная дамочка в климаксе отвлекала нас от дел спасения жизней. Или хотя бы от болтовни. Обещаю вам лично клизмить вздутый живот, коли ваши благородные руки будут заняты брюшной аортой.
Разговор был окончен. Концевич вышел из кабинета профессора. Вера Игнатьевна и Владимир Сергеевич вернулись к насущным делам. Но не успели они как следует вникнуть, как на столе у Веры ожил телефон.
Клиника Святого Георгия!
Вера Игнатьевна слушала изливавшийся в трубку поток речи и всё больше хмурилась. Взяла карандаш, записала адрес. Попросила Кравченко передать ей бумагу от Концевича. Сверила. Сурово припечатала:
Сейчас к вам прибудет самолично профессор.
Максимально спокойно повесила трубку на рычажок. Поскольку более всего хотела запустить аппаратом об стену. Но если ты глава сдерживай гнев.
Этический кодекс самурая гласит: гневаться недостойно человека высокого положения. Но гнев по серьёзному поводу есть не гнев, но праведное негодование. Как понять, Владимир Сергеевич, серьёзен повод или не серьёзен?
Как обычно, Вера Игнатьевна: по причине, вызвавшей к жизни повод.
О, да! Причина серьёзна.
Тогда гневайтесь, княгиня!
Улыбнувшись как другу, Вера Игнатьевна на японский манер поклонилась Кравченко и покинула кабинет, твердя про себя: «Когда другие упрекают тебя, не вини их; когда другие гневаются на тебя, не отвечай гневом»[12].
Были ж мы здесь едва вот! в никуда сказал Иван Ильич, поскольку заметно беспокоился ещё во дворе клиники, когда Вера Игнатьевна решительно уселась в карету. Теперь же, когда она вышла с видом ещё более зверским (другого слова Иван Ильич придумать не смог), молчать при таковой степени беспокойства он был не в силах. Но вроде как не к Георгию обратился, пусть не думает.
Чего ты шебуршишься? Твоё дело везти, куда сказали, хоть по сколько раз на дню, откликнулся Георгий.
Выискался, грамотный! рыкнул Иван Ильич. Ты тут первый день, а я, знаешь, тут не того!
Иван Ильич соскочил с козел, подошёл к морде Клюквы и стал возмущённо и несколько бессвязно бормотать, жалуясь ей:
Наберут, понимаешь, непонимающих! Без году неделя!.. Кавалер, ишь!
Вере Игнатьевне не удалось как следует поколотить в двери, их тут же распахнул суетливый лакей:
Госпожа врач? Срочно прошу наверх! С хозяйкой опять припадок сделался.
Вера рванула по лестнице в самом решительном настроении. Это перед Кравченко и тем более перед Концевичем она могла быть сколько угодно разумной в доводах. Но как же её саму гневали эти бездельные барыньки со своими истериками! Лакей не отставал, взволнованно бормоча:
Горничная шлялась неизвестно где. Явилась! Бледная, чувств лишилась. Чаем, понятно, отпоили. Сегодня бал, прислуги-то хватает, да барыня как бросилась на Марину! А за криком уж и снова в припадок хлопнулась.
Вера Игнатьевна так резко затормозила, что слуга врезался в неё.
Фамилия!
Чья?!
Марины, горничной!
Бельцева.
Княгиня рванула наверх. Уже в ярости. Прибыла она сюда всего лишь навалять за ложные вызовы по пустякам. А тут дела куда серьёзнее! Ох, хоть бы не сорваться. Нельзя страховую клиентуру терять. Но и такого допускать нельзя.
И это она-то пеняла Сашке Белозерскому на гуманизм над пропастью?!
Хозяйка возлежала на кушетке, вокруг толпилась прислуга. Ворвавшись, княгиня моментально окинула собравшихся взглядом, отметила Бельцеву. Горничная не показала виду, ни единого движения, мимики, жеста. Про себя Вера восхитилась девчонкой: умеет держать слово. Она подошла к горничной, взяла её за запястье, нащупала пульс.
Мне душно! Задыхаюсь! тут же простонала хозяйка, несмотря на то что до сего момента мужественно держалась в обмороке. Кто здесь?
Не отрывая взгляд от швейцарских часов-кулона, Вера Игнатьевна ответила холодно, высокомерно, хотя и не любила подобный тон. Но здесь и сейчас ему было самое место:
Княгиня! особо подчеркнула она титул, хотя редко пользовалась этим «ржавым оружием». Вера Игнатьевна Данзайр, доктор медицины, профессор, глава клиники «Община Святого Георгия».
Вера отпустила руку горничной. От её цепкого тренированного внимательного взгляда отменного клинициста не ускользнуло, сколь трусливо косился хозяин дома.
Помогите, наконец-то, жене! Ей плохо! Предыдущий врач нисколько не пригодился. Я рад, что прибыла наконец глава клиники. За что мы только деньги платим?!
Его скороговорка была не столько возмущённой тирадой, сколько малодушной мольбой. И здоровья супруги эта мольба касалась в последнюю очередь. Не отрывая взгляда от хозяина, Вера намеренно громко и чётко уточнила в сторону кушетки:
Когда приходила последняя менструация?
Прислуга замерла в смущении. Хозяйка, нарочито громко ахнув, демонстративно изобразила обморок, шумно откинувшись на подушки.
Понятно! резюмировала Вера. Приливы. Климакс у вашей драгоценной супруги. Весьма возможно: патологический.
В этот момент Бельцева беззвучно осела на пол. Вера успела подхватить почти невесомую горничную.
Пациенткой я и занимаюсь. Госпитализирую её в Царскосельскую клинику. Мы ещё закрыты. Счёт за лечение изволите оплатить? княгиня весьма красноречиво уставилась на хозяина дома.
Повисла пауза. Вся прислуга с жадным любопытством уставилась на него, позабыв о страдающей хозяйке. Стоит отметить, что, приоткрыв один глаз, за ним наблюдала и болезная супруга, решившая пока не приходить в себя от греха подальше. Хозяин кивнул. После чего Вера с горничной на руках двинула на выход. Хозяин потрусил за княгиней, тихо бормоча:
С женой-то что делать?
В дверях Вера остановилась и ответила тоже тихо, но более чем внятно:
А вот то самое, что с ней делали! она кивнула на бесчувственную Бельцеву Желательно регулярно. Супруге вашей уже и приплод не грозит. Зато любознательность, как я погляжу, разбирает. Она или в курсе ваших шалостей, или догадывается. Прислуга, смотрю, в курсе, Вера метнула взгляд в сторону оставшихся в столовой и попала именно туда, куда целила, в хозяйку, подсматривающую из-под прищуренных век. Той пора было уже приходить в себя, что она и сделала, демонстративно ахнув и возопив:
Мне хоть кто-нибудь поможет?! Что вы возитесь с этой шлюхой?
Последнее слово она выкрикнула надрывно, злобно, истерично.
Ага! припечатала Вера. Не догадывается, а точно знает. Это, конечно, не то наказание, которого вы заслуживаете, но за неимением законных способов вас прищучить, сойдёт и ваша мадам!
После чего профессор хорошо поставленным голосом, могущим перекрыть и артиллерийскую канонаду, обратилась к хозяйке:
Вам очень поможет конюх помоложе!
К Царскосельскому госпиталю прибыли нескоро. Но, собственно, никуда и не торопились. Иван Ильич и Георгий Романович так и ехали молча. Молчала в карете Вера, пользуясь возможностью побыть наедине с собой. Жизнь Марины Бельцевой была вне опасности. Потребуется теперь устраивать судьбу этой девчонки. Раз уж попалась на пути.
Княгиня немного лукавила, говоря профессору Хохлову, что никто её на службу не берёт[13]. Императрица лично приглашала Веру на должность старшего ординатора Царскосельского госпиталя. Но Вера не хотела пользоваться высочайшим расположением, не желая давать повод склокам ни вокруг себя, ни тем более императрицы. Вот, мол, и за эту «похлопотала». К тому же ходили слухи увы, и Вера к ним прислушивалась, что Александра Фёдоровна жаждет, чтобы Евгений Сергеевич Боткин возглавил Царскосельский госпиталь.
Вера Игнатьевна прекрасно относилась к Евгению Сергеевичу. Считала его человеком выдающихся личных качеств. Человеком высоконравственным. Но никак не выдающимся или даже хоть сколько-нибудь способным администратором. Она не хотела служить под его началом. Да и не под чьим бы то ни было началом. Конфликтовать с Боткиным было невозможно, а вне конфликта нет созидания, нет развития, нет жизни.
Императрица любила Веру. Императрица высоко ценила Боткина. Она мечтала видеть их обоих в Царскосельском госпитале. Пока этого единения и Вере Игнатьевне, и Евгению Сергеевичу удавалось счастливо избегать. Они несколько раз столкнулись на войне, и Вера поняла, что он, безусловно, блаженный, практически святой. А этого ей, человеку энергичному, кипучему, несмиренному, никак не вынести.
Она и на приглашения в дом Евгения Сергеевича всегда отвечала невероятно вежливыми великосветскими отказами. Первое, что он сделал после того, как она фактически перехватила его славу аналитика огрех медицинской части русско-японской кампании, пригласил её на вечер в её же честь. В свой дом. Он устроил вечер в её честь, мать твою за ногу! И любого другого можно было бы заподозрить хотя бы в изощрённом аристократическом коварстве. Но не этого! Он и правда был таким. Он искренне хотел чествовать княгиню!
Ещё на фронте ходила легенда, что он подарил семейную реликвию двум бедолагам-ампутантам, первый и последний раз видя их в госпитале. Вера Игнатьевна смело руку отдала бы на отсечение, любую, а то и обе, что это не легенда, а правда. И что шахматы ещё Петра Кононовича Боткина, пионера чайного дела в России, почётного гражданина Москвы, мецената и благотворителя, его внук совершенно спокойно, без единого сожаления да какое, к чёрту, сожаление! от всей души и считая за честь! отдал безымянным солдатикам, чтобы скрасить их вынужденный страдальческий досуг.[14] Нет, Вера готова работать даже с чёртом лысым! Но не с Евгением Сергеевичем Боткиным.
В Царскосельском госпитале реконструкция была проведена ещё до войны, в 1903 году. Центральное водяное отопление. Электрическое освещение. Но отчего же не соорудить было современную прозекторскую? Не сообразить рентген-кабинет? Не построить здание для персонала? Далеко не все могли позволить себе снимать жильё, да и туда-сюда не наездишься! А всё потому, что Евгений Сергеевич не советчик! Тогда императрица Веру слушать не стала. Теперь вот, снова-здорово, говорят о необходимости реконструкции госпиталя. И кого Аликс прочит в комиссию по реконструкции (вскоре после реконструкции смех и грех!)? Разумеется, Евгения Сергеевича! Увольте! Лучше у купчины Белозерского на всё сразу брать. Он богаче господ Романовых, а из государственных средств они даже на толковое брать стесняются. Потому у государства на бестолковое со свистом воруют. Господа Романовы, нынешняя чета прекрасные люди, но не администраторы, не управленцы.
Вера остановила поток внутренней крамолы. Она любила государыню. Прекрасно относилась к государю. Уважала Евгения Сергеевича Боткина, буквально восхищалась им. Но взаимодействовать по рабочим вопросам с этими тремя не видела возможности. Для себя. Сейчас. А там Человек предполагает, Бог располагает.
Въехали во двор Царскосельского госпиталя. Иван Ильич и Георгий вынесли носилки из кареты. Вера шла рядом и казалась немного отстранённой. На самом деле она полностью сконцентрировалась на том, как выйти из щекотливой ситуации с честью для себя и полнейшей пользой для пациентки. Понятно, что принимающий доктор осмотрит Марину Бельцеву. Как минимум будет настаивать на осмотре. И как же она ненавидела пользоваться статусами «княгиня» и «подруга императрицы».
Мимо её сознания промелькнуло что-то настолько давнее давно знакомое, близкое, родное, ненавистное Гипоталамо-гипофизарно-адреналовая ось взвилась на мгновение и Вера поняла, кто прошёл мимо неё. Приказала себе успокоиться. Ни в коем случае не оглядываться. Тем более Марина пришла в себя. Вера сосредоточилась на Бельцевой. Они подходили к дверям приёма.
Какой сегодня день? строго спросила княгиня.