Роман Рязанов
Проклятие многорукой дьяволицы
Часть первая
1
На Самарканд опускалась густая тьма, обычная для здешних мест в летние ночи месяца зульхиджа, двенадцатого месяца лунного календаря правоверных, когда в ворота города въехал одинокий всадник. На въезде в город всадника остановил отряд городской стражи, и в свете факелов стражников можно было разглядеть, что это мужчина лет под сорок, с небольшой чёрной бородой, и через седло его жеребца переброшена перемётная сума, именуемая хурджином. Всадник коротко рассказал стражникам о цели своего приезда в город и поинтересовался, где бы он мог отыскать еду, приют и ночлег в столь поздний час. Стражники равнодушно посоветовали мужчине скакать к площади Эль- Регистан (1), расположенной в центре города.
Поворачивал бы ты своего коня, приезжий, вдруг тем же равнодушным голосом буркнул один из них.
Поворачивать коня? озадаченно переспросил мужчина. Но ведь скоро курбан байрам? Разве ты гонишь меня прочь из столь славного города, о воин?
Что ж, странник, хочешь оставаться оставайся, раз приехал, процедил стражник сквозь зубы. Пайцза твоя в порядке, подорожный сбор ты уплатил, а коли так въезжай в город. Въезжай и скоро ты сам всё поймёшь, клянусь гробницей Гур-Эмир! (2)
Человек на коне лишь бросил на стражника взгляд, исполненный собственного превосходства, и тронул поводья, понукая своего коня идти дальше.
Всадник проделал совсем небольшой путь от городских ворот, когда его внимание привлекла толпа людей, собравшихся у берега небольшого водоёма. Мужчина без колебаний направил своего коня к толпе.
Мир вам, правоверные! окликнул он людей. К чему ваше сборище? весело заговорил он. Курбан-байрам ещё не наступил, а вы уже празднуете? Или, может быть, правоверные, вы решили изловить луну на дне этого водоёма, дабы расплавить её на серебро и украсить им и без того блистательные минареты великого Самарканда? пошутил мужчина, стараясь привлечь к себе внимание.
Но никто из, без малого человек двадцати, сгрудившихся у берега пруда, не ответил незнакомцу, никто не поддержал его шутку смехом. Всадник подъехал ещё ближе и различил тревожные, разгорячённые голоса людей:
Один цветок остался у нашей бедной Адолат, и тот сорвала смерть!
Сперва муж сгинул на чужбине, а теперь и единственная дочь оказалась задушенной!
Да уж, правоверные, справедливость не родит счастья!
Так ведь это же я, я нашёл тело ребёнка, да вырвет Аллах мои очи, да вселит он в них вечную тьму!
Сдаётся мне, изверг тут же на берегу и задушил девочку, а тело бросил в воду Ведь здесь нашли и платок, а рядом с ним горсть медных монет!
Поиздеваться, что ли, решил, душегуб, над бедностью одинокой Адолат?
Привлечённый голосами людей, мужчина, спешился и подошёл ближе.
Не смейся над нами, прохожий, бросила на него укоризненный взгляд одна из женщин. Силуэт женщины был скрыт в полутьме, и потому возраст её узнать было невозможно, но голос её дрожал, словно у старухи. Не смейся над нами, да не станешь и ты посмеянием в день Суда, когда пойдёшь по власяному мосту для грешников, ступая над огненной бездной! Одна дочь была у вдовы Адолат именем Фархунда. Да, справедливость не родит счастье, (3) горько повторила женщина. Вчера вечером мать отпустила дочку поиграть, а та не вернулась. И вот сегодня нашли её тело на берегу пруда, совсем недалеко недалеко от дома, всхлипнула она.
А рядом на берегу платок и несколько медных монет, подхватил приезжий мужчина. Это я уже слышал. Вы, почтенная, верно будете соседкой той самой Адолат? вдруг, точно спохватившись, обратился он к женщине. А где же она сама? Тут, я вижу много людей, но никто из них не похож на мать несчастного, убитого ребёнка?
Соседка в ответ лишь помотала головой в растерянности. Приезжий оставил её и прошёл ещё несколько шагов к водоёму. Тут его взгляд упал на лежавшую на берегу девочку лет семи, на её мертвое лицо в свете факелов. Мужчна отвёл глаза, полные гнева и печали, устремив их на ночную гладь пруда. Присмотревшись, он заметил, как от берега бредёт какая-то фигура, всё глубже и глубже погружаясь в воду. Казалось, стоит этой неразборчивой фигуре ступить ещё несколько шагов, как воды и вовсе скроют её. Страшная догадка исказила лицо приезжего: не раздумывая, тот бросился вслед ускользающей фигуре, скинув тяжёлый халат, и вскоре весь сам погрузился в ледяную воду. Мужчине удалось настичь человека, прежде чем тот полностью скрылся в воде. То оказалась женщина. Незнакомец изо всех сил потащил её обратно к берегу, приговаривая на ходу:
Ты ведь Адолат? Адолат, да? Когда тебе сказали, что тело твоей дочери нашли в воде, ты сама решила утопиться на том самом месте, ибо больше у тебя никого нет?! Но ведь её не вернёшь Не убивайте самих себя, ведь Аллах милостив к вам,(4) повторил он пришедшие на ум строки Корана
Да, кто ты такой?! яростно шептала ему в ответ Адолат. Я тебя прежде никогда не видела здесь?! Да, я хочу умереть! Что ты можешь понять, ты выскочка, сующий нос не в своё дело?!
Мужчина и женщина вышли на берег и в изнеможении опустились на землю.
Справедливость не родит счастья, проронила Адолат, бросив долгий, отчаянный взгляд на водную гладь.
Иногда родит, отозвался приезжий. А то вы тут все заладили, словно попугаи хиндустанские, которым сластей не давали Кстати, одна ханша тоже как-то назвала меня выскочкой, сующим нос не в свои дела. Но я до сих пор жив! Вот и думай теперь о справедливости, Адолат
Кто же ты, незнакомец? перевела на него взгляд вдова.
Я родом из Бухары, представился тот. Я купец, а моё имя Рахматулло.
Купец? тускло переспросила Адолат и хохотнула ледяно: Ты, что ж, Рахматулло, торговать сюда приехал?
Нет, спокойно ответил тот. Я не по торговым делам в вашем Самарканде В общем-то, я приехал на праздник курбан-байрам, поклониться праху сейида Ходжи Абди (5), потомка халифа Усмана, чья гробница, как мне известно, расположена на старом кладбище вашего города. Дошло до меня, что некогда покойный мирза Улуг-бек расширил и украсил сей мазхаб, торопливо принялся объяснять купец. А ещё говорят, что, ежели кто в праздник курбан-байрам ровно десять раз обойдёт пешком вокруг мазхаба Хаджи Абди, то сие благородное деяние будет уподоблено на небесах пешему хаджу в Мекку. До Мекки же идти мне далече К тому же слыхал я об одном сыне бухарского хана, что отправился в хадж да и
Тут купец Рахматулло заметил, что вдова Адолат, будто и не слышит его, и обратился к ней:
Где ты живёшь, женщина? Я, пожалуй, провожу тебя домой, да и поживу у тебя до тех пор, пока не наступил праздник жертвы А не то опасаюсь, как бы ты не всунула голову в петлю, приготовленную из собственного пояса Пойдем же, Адолат, легонько коснулся он плеча вдовы
Та безропотно поднялась и молвила горько:
Ты говорил, Рахматулло, что Аллах милостив к нам, но у меня нет денег, чтобы принять тебя. Ты говорил о том, что грядёт праздник жертвы, но мне не на что даже купить барана или верблюда, дабы раздать его мясо нищим
Я клянусь тебе, Адолат, у тебя будет самый лучший жертвенный баран в этом городе, живо проговорил в ответ Рахматулло и добавил чуть тише:
А позже в день Суда, этот баран поможет тебе пройти по власяному мосту к твоей дочке, что будет ждать тебя в раю. Но ведь ей надо тебя дождаться, а тебе надо жить! заключил он.
Спустя пару часов, купец Рахматулло сидел в доме вдовы Адолат. В то время, пока соседки вдовы совершали последние приготовления к завтрашним похоронам девочки, а сама хозяйка дома смогла, наконец, уснуть, купец размышлял вслух, глядя на лежащий перед ним кошель с золотом:
Ты хотела утопиться в этом грязном пруду, женщина? Но когда я удержал тебя, ты сама схватила меня за руку! И с тех пор твоё дело это моё дело! Впереди ещё немало дней до праздника Курбан-байрам. И я обойду десять раз вокруг мазхаба сейида Хаджи Абди Но ещё раньше я найду тебя, подлый убийца, укравший жизнь невиннного ребёнка. Я отыщу тебя, и в тот самый день зловонный кипяток, служащий питьём грешников в джаханнаме, покажется тебе щербетом!
2
На другой день после похорон девочки, около полудня купец Рахматулло появился в чайхане, что была в той махалле, где проживала вдова Адолат.
Мир вам, добрые мусульмане! поприветствовал он собравшихся в чайхане мужчин.
Мир тебе, незнакомец! послышалось в ответ сразу несколько голосов, не слишком, впрочем, дружелюбных.
Мир тебе, отозвался толстяк с рыхлым, водянистым лицом, лишённым бороды и усов, и потянулся за медным кумганом. По одежде твоей вижу, что ты мусульманин. А уж добрый ты или нет, то ведомо одному лишь всемогущему Аллаху! добавил он, благочестиво устремив взор к небу, а затем озорно подмигнув остальным.
Судя по твоему масленому лицу и дерзким речам, ты в этой чайхане хозяин, заметил в ответ купец Рахматулло, взглянув на толстяка, слегка прищурившись. Думаю, блеск золота поможет тебе рассмотреть меня получше!
С этими словами Рахматулло швырнул чайханщику полный кошель, набитый золотом, и бросил небрежно:
Полный кумган чаю, можешь принести ещё и парочку лепёшек, намазанных сладким нишалло (6). Хоть сейчас и не месяц рамадан, но к горячему чаю они пойдут в самый раз Да, пошевеливайся, чайханщик! А не то сдаётся мне, если запустить слона в горшечную лавку нашего гиждуванского гончара, этот слон бы был также ловок и расторопен, как ты сейчас! закончил купец Рахматулло, не удержавшись от смешка при виде чайханщика, застывшего на одном месте и намертво зажавшего в руке кошель с деньгами.
Не прошло и десяти минут, как новый гость уже возлежал на кошме, отпивая мелкими глотками чай из пиалы и лениво откусывая по кусочку лепёшку, намазанную сладким нишалло.
Так ты из Гиждувана (7) о, мой дорогой гость? суетился вокруг него, чайханщик, не забывая подлить чай в пиалу, словно близкому другу. Думаю, ты мог бы остановится у меня Я люблю щедрых гостейИ комната наверху у меня для тебя найдётся!
Твоя любовь к щедрым гостям уже стала заметна мне, ответил Рахматулло, в очередной раз, подвигая пиалу поближе. А вот откуда я Из Гиждувана? Нет, чайханщик! Я пожаловал к вам из самой Бухары, потому что желаю поклониться гробнице сейида Ходжи Абди.
Из самой Бухары! вскричал чайханщик, прижав руку к груди. Как же я сам об этом не догадался!
Но я уже нашёл место, где преклонить голову, продолжил Рахматулло. Я остановился позавчера в доме вдовы Адолат.
Той самой, у которой не так давно погибла дочка? переспросил худой, как жердь старик с тонкой седой бородой. Думаю, что твоё появление в её доме это счастье для неё
Ты прав, скромно согласился Рахматулло. Я намерен наставить эту женщину на путь жизни и увести её со стези слёз
И, конечно, ты неплохо заплатишь ей за постой, вставил чайханщик, с трудом скрывая алчность.
Послушай, незнакомец, я знаю Адолат с самого её детства, вновь заговорил седобородый, взглядом приказывая чайханщину замолчать. Имя моё Маджид. Когда-то мы плотничали вместе с её покойным отцом, а когда тот скончался, Адолат вскоре вышла замуж за Азиза. Азиз выбрал себе поприще купца, но не преуспел. Однажды его караван захватили хивинцы, и тот оказался у них в плену. У бедняжки Адолат не было денег, чтобы его выкупить. А далее, чуть помедлил старик, хивинцы продали Азиза афганцам -пуштунам. А те продали его ещё дальше, в Хиндустан (8). И там уж, как передавали, он умер от какой-то тамошней болезни
Хотя, возможно, муж Адолат и жив? Как полагаешь, уважаемый Маджид? спросил Рахматулло, пытаясь скрыть волнение.
Может и жив, спокойно откликнулся тот. Только вестей об этом нет никаких И все в нашей махалле привыкли называть Адолат вдовой.
Плен и зиндан это мне знакомо, проговорил его собеседник. Я ведь и сам купец, а зовут меня Рахматулло.
Вот как, чуть улыбнулся в ответ бескровными тонкими губами Маджид. Ну, а я раньше, был плотником, нынче же ослаб и болен. Одна моя радость, что сын, да и дочь с зятем не оставляют меня. Есть даже время посидеть в чайхане, как в молодости. С нашим чайханщиком, которого зовут Ойбек, ты в общем-то уже знаком. Вот в том углу, кивнул чуть в сторону старик, сидит Умид, он у нас торговец сладостями, поэтому обычно заказывает в чайхане чего-нибудь пожирнее
Да видеть не могу уже больше эти сладости! подал голос со своей кошмы нескладный человек лет тридцати с рыжей, кустистой бородой на лице.
И сегодня, продолжил Маджид, к нам заглянул Шерзод. Шерзод, будущая слава нашей махалли, он учится в медресе, основанном мирзо Улуг-беком. Изучает там богословие, добавил он не без гордости.
Рахматулло поднял глаза и встретился взглядом с приятным молодым человеком лет двадцати пяти, который легонько кивнул ему.
Ну, так что же, правоверные, произнёс купец. Что можете сказать вы мне о вдове Адолат и её дочери? Может быть, кто-нибудь желал взять замуж вдову? И ребёнок мешал ему?
Помилуй тебя, Аллах, добрый человек! сложил губы в усмешке чайханщик Ойбек. Кто бы взял её замуж, когда неизвестно доподлинно жив её муж или нет Ведь Азиз не давал ей талак! Да и к тому же Адолат бедна, словно побирушка у мечети, всё давился словами, чайханщик, словно, не замечая осуждающего взора, брошенного на него стариком Маджидом. Живёт она шитьём и другой подённой работой. Ей даже сладости не на что дочке было купить у меня или у Умида! Будто в издёвку дочку её назвали именем Фархунда!
Купец Рахматулло потянулся за новым глотком из пиалы, но рука его дрогнула. Ему показалось, а вдруг он зря взялся за это дело? Вдруг, это сама Адолат задушила собственную дочь, устав от нищеты и безысходности? Или, быть может, она, таким образом, расчитывала выйти замуж, избавившись от обузы? А потом обуянная раскаянием желала утопиться, и он, случайный прохожий, только продлил жизнь убийце, которой место на плахе? Что ж, в таком случае, имя Адолат ей тоже дали, будто в издёвку..
Ход невесёлых размышлений купца Рахматулло неожиданно прервал надрывный голос торговца сладостями Умида, обращённый к Ойбеку-чайханщику:
В издёвку, ты говоришь?! Так ты, почтенный, считаешь?! заговорил он, стараясь вложить в свои слова горькую усмешку. А я скажу тебе, чайханщик, и готов повторить это на площади, перед народом: Верно, верно нарекли успшую девочку Фархунда! Ибо умерла она счастливой, и счастье её состоит в том, что ушла она в райский сад и не увидит тех несчастий, на которые обречён наш город! Несчастий, по сравнению с которыми нашествие Чингис-хана, разрушившее до основания наши мечети и надолго лишившее нас воды и плодов земных, не более чем детская игра!
О каких несчастьях ты ведёшь речь, Умид? задал вопрос Рахматулло, стараясь, чтобы голос его звучал равнодушно.
О каких несчастьях?! переспросил торговец сластями с безумным хохотком. Ах, ну да, ты же приезжий, ты же до сих пор не знаешь! Ну, так, слушай же, я расскажу тебе! Ведомо тебе или нет, бухарец, но много тысяч лет назад, когда предки наши ещё не познали свет ислама, на холмах, что ныне лежат окрест нашего могучего Самарканда, нечестивый шах Турана Афрасиаб воздвиг свою крепость! Сегодня, спустя годы, место сие, где прежде пировали язычники, возлюбили лишь совы да шакалы! А ещё, рассказывал далее Умид. нередко собираются в том месте джинны, обсуждают там свои мерзкие дела, обращённые на погибель правоверным. Так вот дошло до меня, всё говорил и говорил торговец сластями, увлечённый собственнным повествованием. Дошло до меня, что в один из дней месяца рамадан, пока все правоверные укрепляли свой дух ради Аллаха, сошлись в сих мрачных Афрасиабовых развалинах три могучих джинна. И поднялся первый джинн, и ростом он был, словно сноп чёрного дыма, поднявшийся до минарета Гур-Эмир, и глаза его сверкали, словно раскалённые уголья! И молвил сей джинн: «Братья! Да будет проклят город Самарканд на веки вечные! Ибо золото, свезённое туда со всего света, камнем давит на сердца жителей его! Ибо минареты, поднявшиеся выше самых высоких карагачей, служат не Аллаху, а услаждают лишь гордыню властителей города сего! И да придёт к жителям Самарканда смерть, внезапная, удущающая! И да станет страх пищей их, постелью их, молитвой их, ласками жён их