Мне-то мой Гарри по сердцу. Ты просто не знаешь, какой он бывает. И вообще, мы через три недели женимся. Гарри, он сказал, что получит позволение. А я говорю: пускай в церкви оглашение будет, как положено; так что в следующее воскресенье наши имена огласят. Придешь послушать?
Приду, отчего не прийти?
Вечером по пути домой Салли подтащила Лизу к афишной тумбе и взялась объяснять изображенное на афише.
Ты мне своей «Роковой картой» уже все уши прожужжала! Отстань, я домой пойду! воскликнула Лиза. И пошла, оставив Салли с раскрытым на полуслове ртом.
И что это такое с Лизой? пожаловалась Салли близкой подруге. Она всякий день теперь не в духе.
Злится, а чего злится, непонятно, согласилась подруга.
Временами она будто с цепи сорвалась, подытожила Салли.
Лиза шла, думая о пьесе, и то и дело нетерпеливо встряхивала головой.
Не нужен мне этот спектакль; и вообще, я в театре ничего не забыла. Если мне этот Джим попадется, так ему и скажу! Вот чтоб мне провалиться, если не скажу!
Джим ей попался он курил в дверях своего дома. Лизе показалось, Джим ее заметил, и она сделала вид, что сама его не замечает. К Лизиному разочарованию, Джим не окликнул ее, и девушка уже начала думать, что, может, он и правда ее не видит, как вдруг услышала свое имя:
Лиза!
Она обернулась и уставилась на Джима с отлично сымитированным удивлением.
Ой, а я вас не заметила!
Или притворилась, что не заметила? Признайся, Лиза притворилась, да?
Очень мне надо притворяться.
Ты вроде как сердишься на меня?
С чего бы мне сердиться?
Он попытался взять ее за руку, но Лиза руку отдернула. В последнее время она это движение довела до автоматизма. Они пошли по улице; Джим почему-то говорил о чем угодно, только не о театре. Лиза только дивилась; с другой стороны, может, он забыл?
А Салли вчера вечером на спектакль ходила, наконец не выдержала Лиза.
Вот как! только и сказал Джим.
Лизе стало досадно.
Ну все, мне пора.
Погоди, не уходи. Хочу с тобой поговорить.
О чем? О чем-то особом? Нет, теперь она его расколет; она не она будет, если не расколет.
Да нет, просто поболтать, улыбнулся Джим.
Тогда спокойной ночи! отрезала Лиза и пошла прочь. Про себя она подумала: «Какая же я дура. Он точно забыл». И ускорила шаг.
На следующий вечер, часов в шесть, Лиза вспомнила, что нынче «новую сенсационную драму» дают в последний раз.
«Хорош гусь этот Джим Блейкстон, сказала себе Лиза. Сам пригласил, и сам же в кусты. Вот Том Том бы никогда так себя не повел. Чтоб мне провалиться, если еще с Блейкстоном заговорю, с этим, с этим Теперь я вовсе не увижу «Роковую карту». Хотя я ведь и одна могу пойти. Кто мне помешает? Нет, подумать только: сам пригласил, и сам в кусты!»
Лиза кипела от возмущения. С другой стороны, она ведь сама наотрез отказалась пойти с Джимом; правда, теперь не понимала почему.
«Он сказал, будет ждать возле театра. Интересно, он уже там? Сходить, что ли, посмотреть? Почему нет? Вот возьму и схожу, и никто меня не остановит. И если только этот Блейкстон там стоит, я мимо него пройду и не замечу. Будет знать!»
Лиза нарядилась в лучшее платье и, чтоб не попасться на глаза соседям, проскользнула в проулок, застроенный ночлежками. Таким кружным путем Лиза вышла на Вестминстер-Бридж-роуд и вскоре была у театра.
Я тебя целых полчаса жду.
Лиза обернулась. Перед ней стоял Джим.
Никто вас не просил ждать. Я с вами на спектакль не пойду. Вы что себе вообразили?
И с кем же ты пойдешь?
Ни с кем. Одна.
Одна? Лиза, не валяй дурака.
Лизе стало очень обидно.
Ах, дурака? Лучше я домой пойду, раз вы так. Вы ты почему вечером не пришел, ну, тогда?
Ты ж сама сказала не приходить.
Лиза только фыркнула, до того глупый был ответ.
А вчера почему ничего не сказал про спектакль?
Я подумал, если промолчать, тогда ты наверняка придешь.
Ах ты ах ты ах ты гад! Лиза чуть не плакала.
Да ладно тебе, Лиза, не сердись. Я не хотел тебя обидеть.
И Блейкстон обнял ее за талию и повел к двери на галерку. Две слезинки скатились по Лизиному носику, но она чувствовала такое облегчение и такое довольство, что позволила бы Блейкстону вести себя куда угодно.
У двери собралась изрядная очередь. К восторгу Лизы, коротать время до спектакля публике помогали двое негров. Негры пели, танцевали и строили рожи; публика проявляла благосклонность, как королевская семья к братьям Решке[10], и не скупилась на аплодисменты и полупенсовики. Затем, когда за неграми закрылась дверь, ведущая к оркестровой яме, явились мальчишки со свежими номерами «Тит-Битс» и «специальными выпусками»; их сменили три девочки с жалостными песенками; каждый получил свою долю полупенсовиков. Наконец очередь содрогнулась (будто огромная змея рывком заглотила жертву), за дверью послышался звонок, все как-то собрались, напряглись, каждый джентльмен велел своей даме крепче вцепиться ему в локоть, были отперты несколько засовов и замков, и двери распахнулись, и бурный людской поток устремился в зрительный зал.
Еще каких-нибудь полчаса ожидания и занавес пополз вверх. Пьеса действительно оказалась очень захватывающая. Лиза и думать забыла о своем спутнике, она вся была зрение и слух. Она едва дышала, от возбуждения ее потряхивало, особенно в знаменитой сцене повешения. Когда кончился первый акт, Лиза перевела дух и утерла лицо.
Уф, вся взмокла! воскликнула она и сунула Джиму потную ладошку.
Ничего себе! И впрямь! Джим поспешно стиснул ей пальцы.
Эй, ну-ка пусти! прикрикнула Лиза, вырываясь.
Еще чего, весьма дерзко отвечал Джим.
Пусти, кому говорю!
Но Джим не пускал, да и Лиза протестовала не слишком решительно.
Начался второй акт. Теперь Лиза покатывалась над комиком; смеялась до визга, так что на нее оглядывались и говорили:
Верно, девчонка от души веселится.
Когда дошло до сцены убийства, Лиза все ногти себе изгрызла. На лбу ее выступили крупные капли пота; она настолько забылась, что предупредила будущую жертву криком «Берегись!». Это вызвало смех и некоторый спад напряжения в зале, ибо все зрители до единого затаив дыхание следили за двумя злодеями, которые сперва подслушивали под дверью, а затем крались бесшумно, как тигры, что выследили добычу.
Дрожащая Лиза искала защиты в объятиях Джима, который бесстрашно шепнул ей:
Со мной тебе нечего бояться.
И вот убийцы набросились на жертву, завязалась схватка, и бедняга был повержен. Именно эту сцену изображала афиша сын убитого стучится в комнату, где злодеи застыли над мертвым телом. Наконец занавес был опущен. Зал выдохнул, как один человек, раздались бурные аплодисменты. Симпатичного героя в цилиндре встречали крики «Так держать!» и «Молодчина!»; жертва в порванной сорочке удостоилась зрительского сочувствия, а при выходе на поклон убийц зал разразился свистом, топотом и возгласами «По-ве-сить! По-ве-сить!», в то время как бедные злодеи кланялись и делали вид, что крайне довольны.
До чего славно развлеклась, заметила Лиза, прижимаясь к Джиму. Хорошо, что ты меня вытащил, Джим; спасибо тебе.
Джим обнял ее, и Лиза поймала себя на мысли, что именно так Салли сидела со своим дружком, а главное, что ей, как и Салли, так сидеть приятно.
Антракты были короткие; вскоре занавес опять подняли, комик собрал привычный урожай смеха тем, что снял сюртук и продемонстрировал публике свои панталоны; комика сменила трагическая сцена. В заключительном акте имели место темная комната, жребий и взрыв.
Когда все закончилось, уже на улице, Джим облизнул губы и сказал:
Совсем в горле пересохло. Давай в паб заскочим?
Я тоже пить хочу, отозвалась Лиза, и они пошли в паб.
В пабе они поняли, что еще и голодны, соблазнились сосисками в тесте, которые запили парой пинт пива; затем Джим закурил трубку. Они побрели к Вестминстер-Бридж-роуд. Вскоре Джим предложил зайти еще выпить, пока пабы не закрылись.
Не, с меня хватит, сказала Лиза.
Ничего, если и переберешь маленько, рассмеялся Джим. Завтра выходной отоспишься.
И то верно. Семь бед один ответ.
Однако у дверей паба Лиза пошла на попятную.
Слышь, Джим, там небось соседей полно; нас увидят.
Нет там никаких соседей, не дрейфь.
Я не пойду. Я боюсь.
Даже если нас и увидят разве мы что плохое делаем? И вообще, можно сесть в отдельной кабинке. Тогда мы будем одни.
Лиза сдалась, и они вошли в паб.
Мисс, будьте добры, две пинты горького, заказал Джим.
Я больше полпинты не выпью, сразу предупреждаю, заявила Лиза.
Да ладно тебе, ободрил Джим. Выпьешь, куда денешься.
После закрытия паба они брели по широкой улице к дому.
Давай присядем, отдохнем. Джим кивнул на свободную скамейку под деревьями.
Нет, уже поздно. Мне домой надо.
Погода такая хорошая, обидно задыхаться в четырех стенах. И Джим без труда увлек Лизу на скамейку. И обнял за талию.
Руки прочь, злобомышленник! Лиза выдала фразу из пьесы так, как поняла ее. Джим только рассмеялся, и Лиза больше не делала попыток освободиться.
Они долго сидели молча. Пиво ударило Лизе в голову; теплый вечерний воздух пьянил едва ли не сильнее. Большая рука обнимала Лизу за талию; сбоку привалилось крепкое, тяжелое тело. Лиза снова испытывала странное ощущение будто сердце сейчас разорвется. Лизе было душно, томно и в то же время больно так обычно простуда начинается. Руки задрожали, дыхание участилось, воздуха не хватало. Едва не теряя сознание, Лиза всем телом подалась к Джиму; в следующую секунду ее забила крупная холодная дрожь. Джим навис над ней, обнял обеими руками, запечатлел на губах долгий страстный поцелуй. Когда он разомкнул губы, чтобы сделать вдох, Лиза отвернулась и тихонько застонала.
Потом они опять долго сидели в молчании. Лизу переполняло незнакомое прежде ощущение счастья; она бы хохотала, громко, до колик, если б не боялась нарушить ночную тишину. Совсем рядом, на церковной башенке, пробили часы.
Господи! воскликнула Лиза. Час ночи! Мне надо домой.
Здесь так хорошо! Останься, Лиза, побудь еще! Джим крепче обнял ее. Лиза, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить.
Нет, мне надо домой. Пойдем. Она вскочила, потащила Джима за руку. Пойдем же.
Молча они двинулись к Вир-стрит. Никого не было ни впереди, ни позади; никто не мог их видеть. Джим больше не обнимал Лизу, они просто шли рядом, но все же не касаясь друг друга. Первой заговорила Лиза.
Иди по Вестминстер-Бридж мимо церкви. На Вир-стрит попадешь с той стороны. А я пойду переулком, чтоб никто нас вместе не увидел Лиза почти шептала.
Хорошо, Лиза, согласился Джим. Сделаю, как ты велишь.
Они подошли к переулку, о котором говорила Лиза. Это был узкий проход между глухих стен, иными словами, фабричные задворки; вел он к началу Вир-стрит. У входа стояли два чугунных столбика, чтобы ни конные повозки, ни ручные тележки сюда не совались.
Лиза и Джим как раз подошли к этим столбикам, когда на пустой улице появился человек. Лиза поспешно отвернулась.
Как ты думаешь, он нас узнал? спросила она, когда они с Джимом оказались на достаточном расстоянии. И добавила: Видишь, оглядывается.
А кто это?
Он с нашей улицы, пояснила Лиза. Я сама ни с кем из его семьи не вожусь, но знаю, где они живут. Как думаешь, он нас узнал?
Откуда? Темень такая!
Но он же оглянулся! Если он нас узнал, завтра вся улица будет языки чесать.
Мы ничего худого не делали.
Лиза протянула руку, чтобы попрощаться.
Провожу тебя до дому, сказал Джим.
Не надо. Иди к себе.
Темно; что, как ты в беду попадешь?
Не попаду. Иди домой, оставь меня.
Лиза шагнула в переулок и остановилась, глядя на Джима. Их разделяли железные столбы.
Доброй ночи, сказала Лиза, продолжая тянуть руку.
Джим взял ее ладошку.
Не хочу, чтоб ты уходила.
Что ж делать? Я должна идти! Лиза попыталась высвободиться, но он опустил ее руку на верхушку чугунного столбика и крепко прижал.
Пусти! Больно!
Блейкстон не шевельнулся, только смотрел ей в глаза откровенно, требовательно. Лизе стало не по себе. Она пожалела, что пошла с ним.
Пусти руку! Лиза крохотным своим кулачком принялась молотить железную лапищу.
Лиза! с надрывом произнес Блейкстон.
Что? Лиза в очередной раз стукнула его по руке.
Лиза, Блейкстон перешел на шепот, я хочу!
Чего? Лиза потупилась.
Сама знаешь. Ну, так как?
Нет.
Он навис над ней и повторил:
Так как?
Лиза молчала, только молотила его кулачком по руке.
Лиза, Джим говорил хриплым, низким голосом, Лиза, я хочу.
Она все молчала, прятала глаза и как заведенная била его кулачком. Он поймал ее взгляд. Кулачок застыл в воздухе, Лиза смотрела на Джима с полуоткрытым ртом. Внезапно Блейкстон как бы встряхнулся, ударил Лизу кулаком в живот так, что она зашаталась, и распорядился:
Пошли.
И они скрылись в темном переулке.
Глава 8
Воскресный утренний сон миссис Кемп всегда был несколько крепче и продолжительнее, чем сон субботний или, скажем, пятничный; иначе Лиза в то воскресенье вовсе бы не выспалась. Она проснулась, потерла глаза; постепенно вспомнила и как ходила накануне в театр, и все остальное. Лиза вытянула ноги и испустила блаженный вздох. Сердце ее переполнял восторг; она думала о Джиме, и по телу разливалась любовная истома. Она закрыла глаза и представила его теплые губы; закинула руки, словно обнимая его за шею, словно приближая к себе; она почти ощущала, как колючая борода касается щек, а сильные крепкие руки подобно тискам обхватили талию. Лиза улыбнулась и снова глубоко вздохнула; затем выпростала руки из ночной рубашки и принялась их рассматривать. До чего худенькие, просто пара косточек, ни мышц, ни жирка; и бледные, все в сложном узоре набухших вен. Лиза не замечала, что кисти у нее огрубевшие, красные, в пальцы въелась грязь, а ногти обломаны, а то и обкусаны до мяса. Она поднялась с постели и стала глядеться в зеркало над каминной полкой. Воспользовалась пятерней как расческой, улыбнулась сама себе. Личико у нее было востренькое, зато щечки свежие, бело-розовые, а глаза большие, темные, как и волосы. Лиза чувствовала себя ужасно счастливой.
Одеваться не хотелось; хотелось мечтать. Лиза кое-как собрала волосы в узел, набросила юбку прямо на ночную рубашку, села у окна и осмотрела комнату. Большая часть украшений интерьера, имевшихся в распоряжении миссис Кемп, концентрировалась на каминной полке. Основу композиции составляли груша, яблоко, ананас, гроздь винограда и полдюжины пухлых слив, искусно сделанные из воска и весьма популярные в середине этого славнейшего из царствований. Каждый плод был выкрашен в оттенки, предназначенные ему Природой яблоко щеголяло красными боками, виноградины отливали иссиня-черным, листья цвета малахита придавали композиции законченность. Урожай покоился на подставке «под черное дерево», покрытой черным бархатом, от грязи же и пыли его защищал впечатляющий стеклянный колпак, отделанный красным плюшем. Лизе всегда доставляло удовольствие смотреть на эту композицию, вот и сейчас при виде ананаса у нее невольно потекли слюнки. Два конца полки уравновешивали два розовых кувшина, расписанных по фасаду голубенькими цветиками; вокруг горлышка готическими золочеными буквами шло пояснение: «Дружеский Подарок». Эти произведения относились к более поздней эпохе, впрочем, столь же не чуждой прекрасному. Промежутки были заполнены кувшинчиками и чайными парами внутри позолота, снаружи городской вид, по окружности «Клактон-он-Си в Сердце Носи», или «Вечно Помни Милый Нью-Ромни». Немалое количество этой сувенирной продукции успело разбиться, но было заботливо починено с помощью клея; и вообще, по мнению знатоков, керамика от трещинки-другой в цене не теряет. Еще на каминной полке стояли портреты. С паспарту в бархатных рамках, порой украшенных ракушками, на Лизу смотрели неизвестные личности в старинной одежде, женщины в платьях с корсетами и тесными рукавами, с прямыми проборами в прямых волосах, с печатью суровости на лицах, с твердыми подбородками и узкими губами, с крохотными поросячьими глазками и в морщинах; мужчины, втиснутые в воскресные костюмы, окоченевшие в пристойных позах, каждый с длинными усами, бритыми подбородком и верхней губой и таким выражением, будто на плечах его неподъемная, хоть и незримая ноша. Были здесь и два-три дагерротипа крохотные фигурки в полный рост, в золоченых рамках. Еще были снимки отца и матери миссис Кемп, а также помолвленных или только что обвенчанных пар непременно дама сидит, джентльмен стоит, положив руку на спинку ее стула, или джентльмен сидит, дама стоит, положив руку ему на плечо. Снимки эти стояли на каминной полке, висели над ней и на других стенах, а также над кроватью; всякий, оказавшийся в комнате, попадал в оцепление застывших в вечной неподвижности лиц, взятых анфас.