Я потеряю работу.
Вы и так её потеряете, оставшись с беспомощным стариком на руках.
И до крайности вредоносным, безрадостно усмехнулся Висмут.
В глубине холла лязгнула лифтовая решётка, и пышнотелая смурная сиделка лет пятидесяти выкатила к рецепции кресло на колёсиках, в котором сидел сухой, седой как лунь, но бодрый на вид старик.
Сера, лапушка моя! воскликнул он, обращаясь к девушке на рецепции. Посмотри, эта старая грымза говорит, что нашим с тобой отношениям конец, ты меня выгоняешь!
Улыбка медсестрички дрогнула.
У нас нет никаких отношений, господин Празеодим, ответила она с осторожной вежливостью, бросив тревожный взгляд на Висмута.
Ах, для тебя просто Оди, лапушка, просто Оди! замахал руками старик.
И я вас не выгоняю, продолжила прерванную мысль медсестра, просто руководство пансионата расторгло ваш договор. Мне жаль.
А мне нет, флегматично уронила сиделка, подкатив кресло к Висмуту.
Заткнись, карга! бросил ей дед. Ты не у себя дома, чтобы так со мной разговаривать!
Вы тоже, господин бывший хе к-хм мэр, пробурчала она у него над головой.
Что ты несёшь, увечная?! Где ж я, по-твоему?!
Не в себе это уж точно!
Иди мой полы, немочь ходячая! Или за что там я тебе плачу?
Это пансионат, папа. Висмут взялся за ручку кожаной сумки, стоявшей на стариковских коленях, но тот только крепче вцепился в её раздутые бока.
А ты что за хрен? с недоверием спросил бывший мэр.
Я твой единственный сын, папа. Висмут. Помнишь? терпеливо пояснил Висмут.
Старик недоверчиво прищурился, придирчиво разглядывая высокую подтянутую фигуру стоящего перед ним мужчины в коричневых брюках и жилете железнодорожника, надетом поверх светлой рубахи с расстёгнутым воротом. У него было гладко выбритое лицо, тёмно-русые волосы, подстриженные аккуратно, но не чересчур коротко, и тонкие, едва заметные лучики морщинок, веером расходящиеся от внешних уголков карих глаз. Эти морщинки признак доброты и улыбчивости бывшему мэру не понравились особенно: всех добрых и улыбчивых он считал простофилями.
Ты меня не узнаёшь? спросил Висмут.
Я отлично вижу! вспылил дед, отталкивая руку сиделки, протянувшей ему очки. Вижу и его отпущенные лохмы, и небрежный ворот, и отсутствие галстука полная распущенность, тьфу!
Вы тоже без галстука, пробухтела сиделка, и в пижаме, потому что наотрез отказались переодеться.
Потому что я у себя дома, мать твою, и могу ходить, в чём захочу!
Это дом престарелых, папа.
Престарелый здесь только ты, неведомый хрен без галстука! Хвала богу, ты не мой сын! Моему сыну три, вчера я отправил его и его няньку в загородное поместье!
Это было сорок лет назад, папа, Висмут перехватил у сиделки ручки кресла и повёз его к выходу, с тех пор не осталось ни няньки, ни поместья. Только я.
Ты просрал всё моё состояние? возопил дед, с завидной прытью вскочив с кресла и перегородив Висмуту дорогу.
Я расплатился с твоими долгами.
Это собственность пансионата, ввернула сиделка, забирая освободившееся кресло.
Ты всё продал?!
Мне нужно было как-то покрыть твои долги, отец. И чем-то платить за твой пансионат.
Ты всё продал!!! Всё накопленное годами немыслимого, нечеловеческого труда!
Об мэрский-то стул, поди, не одну пару штанов истёр так трудился, так трудился! пробухтела сиделка на пути к лифту.
Ты и меня продал сюда! Дед трагичным театральным жестом обвёл холл. В богадельню! Этим! Презрительно указал на сиделку, заталкивающую в лифт кресло. На опыты-ы-ы! Старик упал на колени и завыл, заломив руки.
Висмут удручённо стоял над ним, уперев кулаки в бёдра, ожидая конца представления.
Да я бы и сам заплатил, лишь бы взяли, вздохнул он, но никто не хочет иметь с тобой дело, папа!
А ещё он в меня дерьмом кидался! крикнула сиделка, задёргивая железную решётку лифта. И медсестёр за ляжки щипал!
Висмут тяжко вздохнул и закрыл глаза.
По справедливости, вставила медсестра с дежурной улыбкой, это было не дерьмо. Господин Празеодим тайком принёс полные карманы глины с занятий по гончарному мастерству, слепил из неё ну, вы понимаете и
Оди, лапушка, для тебя я просто Оди! прокудахтал с пола бывший мэр.
Всё! Висмут, не открывая глаз, вскинул руку. Всё, пожалуйста, больше не надо! Ничего не хочу знать. Мне с этим человеком теперь жить.
Соболезную, прошептала сестричка, не переставая белозубо улыбаться, хотя в глазах её и правда мелькнуло сочувствие.
Висмут не без труда запихал всё ещё хныкающего и сетующего на судьбу старика в кеб и, усевшись рядом, уставился перед собой, уперев локти в колени.
Куда едем? спросил извозчик.
Куда едем? переспросил у Висмута отец, который, оказавшись в повозке, совершенно успокоился, словно у него сработал переключатель.
К чёрту на рога, безучастно обронил Висмут. Хотя нет, сначала заедем в контору «Почтовых линий», мне нужно получить расчёт.
Мы начинаем новую жизнь? воодушевился дед.
Мне бы сейчас со старой покончить, вздохнул Висмут. И хорошо бы не пулей в висок.
Мы начинаем новую жизнь! захлопал в ладоши бывший мэр. А девочки там будут? В новой жизни. Медсестрички или ещё кто?
Глава 3
Ох, святые угодники, бедные мои нервы! всплеснула руками появившаяся в дверях спальни Сурьмы госпожа Кельсия высокая, ещё не утратившая красоты дама со сложной причёской, затянутая в строгое и элегантное платье. Девочки, нельзя же так копаться, до выхода меньше часа!
Девочки (Сурьма и её двенадцатилетняя сестрёнка Таллия) были ещё в нижних платьях. Сидя у зеркала, сёстры в четыре руки, как могли споро, снимали папильотки с волос Сурьмы. Свободные пряди одна за другой падали девушке на плечи, и за каждой следом падал дружный вздох сестёр: локоны опять вышли недостаточно тугие, недостаточно крутобокие и пружинистые. То ли дело у Таллии: её мелкие букольки всегда получались идеальными.
Ах, девочки, да что ж это такое-то! простонала госпожа Кельсия хорошо поставленным голосом.
У неё слишком жёсткие волосы, пожаловалась Таллия, всю ночь были на папильотках, а толку-то!
Вот, детка, скажи спасибо своему братцу! Мать грозно сверкнула глазами, глядя на Сурьму в зеркало. Он, негодник, сбежал с единственной особой, умеющей одолеть эти твои «кудри»! Ах, святые угодники, бедные мои нервы! Госпожа Кельсия достала надушенный кружевной платочек и промокнула им сухие глаза. Никель бросил свою семью в таком положении! Бросил ради какой-то замарашки-горничной! Как нам теперь людям в глаза смотреть? А чем за дом платить? Его жалованье очень нам помогало! Как думаешь, детка, возможно ли устроить вашу с Астатом свадьбу чуть раньше?
Мами, она и так в августе, куда же раньше!
А сейчас только май, и нам нужно как-то протянуть ещё три месяца!
Мы могли бы снять дом поменьше этого и не в самом центре, мами, робко подала голос Таллия, нас же всего четверо осталось, не считая поварихи.
Ах, крошка, сама подумай, как мы объясним это обществу? ответила мать, выделяя голосом слово «общество», будто речь была не о соседях, а как минимум о членах королевской семьи.
Временными затруднениями, мами, вздохнула Сурьма, временные затруднения у всех случаются.
Нет, детка, госпожа Кельсия приосанилась и коршуном глянула на дочь, я лучше буду питаться водой и хлебом, чем позволю, чтобы о нашем банкротстве поползли слухи! Не первый год мы успешно справляемся с этой ситуацией
Мы успешно притворяемся, мама!
Успешно справляемся с ситуацией! Кельсия от негодования даже чуть притопнула обутой в шёлковую туфельку ножкой. И я не позволю, чтобы хоть одна живая душа заподозрила, что у нас, представителей столь знатного рода, имеющих титул, могут быть какие-то трудности! У нас всё должно быть как у людей!
Люди живут в домах и поменьше
Это не такие люди! Мы совершенно иного сорта, у нас всё и всегда должно быть на высшем уровне.
Но так не бывает, вздохнула Сурьма, ни у кого не бывает!
Значит, мы примем вид, что у нас всё на высшем уровне, дорогая! Тем более, ждать осталось недолго: у Нильсбория договор с отцом твоего Астата, не забывай! Ах, милая, теперь вся наша семья, честь нашего рода на твоих хрупких плечиках, детка! Мать подошла ближе и легонько обняла Сурьму сзади за плечи. Уж ты-то оправдаешь мои надежды, солнышко, не то что твой братец! Ах, как он мог так с нами поступить! вновь запричитала Кельсия. И что его сподвигло на этот воистину опрометчивый поступок, хотела бы я знать!
Любовь, краешком губ улыбнулась Сурьма, и пузырьки игристого в сердце.
Какая ещё любовь? возмутилась матушка. Крепкий брак, к вашему сведению, зиждется на чувствах глубокого взаимоуважения двоих людей одного круга, а не на каких-то там пузырьках! Придумали тоже: «пузырьки»! фыркнула женщина, покидая спальню. И, девочки, сделайте всё-таки что-то с этими волосами и наденьте нештопаные чулки! раздалось уже из коридора.
Сёстры невесело переглянулись.
И что с ними сделать? Таллия подняла двумя пальцами один из неудавшихся локонов сестры.
Сурьма, сняв последнюю папильотку, причесалась керамическим гребнем (от любой другой расчёски её било током) и затянула волосы в привычный пучок.
Мами будет недовольна, сделала вывод Таллия, оглядев сестру. Это не выглядит нарядно, как и штопаные чулки.
Но нештопаных у нас давно уже нет, и, уж поверь, эти штопки никто не заметит под платьями и в туфельках, даже мами! улыбнулась Сурьма.
Но твой пучок обязательно заметит. И не только мами.
Тогда придётся тебе, Талли, одолжить мне свои кудряшки! Сурьма подскочила со стула и кинулась щекотать хохочущую девочку.
Смеясь, они рухнули на широкую кровать, и Таллия прижалась к сестре.
Скажи, а ты бы всё равно вышла замуж за Астата, даже если бы не договор его отца и папи? серьёзно спросила девочка.
Конечно, так же серьёзно ответила Сурьма. Этот договор, конечно, важен для обеих семей: мы расплатимся по долгам, а Астат, став моим мужем, получит титул, что поможет в его юридической практике. Но женимся-то мы не поэтому.
А потому, что он чертовски хорош собой? захихикала Таллия.
Что за выражения, маленькая госпожа! притворно возмутилась Сурьма, ущипнув сестру за бок.
Но он же чертовски хорош собой, разве нет? Девочка ёрзала на покрывале, пытаясь увернуться от щекотки. И чертовски тебе нравится, разве нет?
«Разве да»! со смехом передразнила её Сурьма. А ещё он очень хороший человек.
И благовоспитанный!
И благовоспитанный.
И чрезвычайно аккуратный!
Да!
И такой же чопорный и скучный, как матушкин хрусталь!
Ах ты маленькая негодница, я тебя сейчас защекочу!
Девочки, поторапливайтесь! разлетелся по коридору второго этажа взволнованный голос госпожи Кельсии.
Давай не будем расстраивать мами, Сурьма поднялась с кровати и протянула руки сестрёнке, сегодня «клубный день» это и так испытание для её бедных нервов!
«Клубный день» случался в семье господина Нильсбория раз в неделю и последние месяцы всегда проводился совместно с Астатом и его родителями. Они отправлялись в семейный клуб Крезола, где отцы приятно проводили время за игрой в бильярд или покер, матушки обсуждали свои женские секреты за изящно сервированными чайными столами, а молодые люди играли в кегли на лужайке перед клубом, прогуливались в саду или, если погода была ненастной, в оранжерее.
Для госпожи Кельсии этот день был в неделе главным и самым ответственным. Она окуналась в привычную ей среду великосветских разговоров, шелков, ароматов духов и дорогих сигар, а также в среду самых безжалостных сплетен, колючих и ядовитых, словно осиный укус, из-за которых «держать лицо» требовалось ещё тщательнее.
Сегодня выход был особенно тяжёлым: предстояло преподнести побег Никеля с горничной (о котором, безусловно, все уже прознали) не как поступок безрассудный и позорный (каким его считала сама Кельсия), но как подвиг во имя искренних и глубоких чувств, вызов обществу, который посмеет бросить лишь сильный духом человек настоящий мужчина, не страшащийся людской молвы. А ещё следовало придумать убедительную причину, почему они до сих пор не наняли новую горничную и старшая дочь Кельсии появляется в обществе не с модными нынче локонами, а со скромным пучком словно отправилась на смену в своей мастерской, а не в высший свет!
В этих тревожных думах и проходило утро госпожи Кельсии. Но вот к их парадному подъехал кеб, и мами, разместив в нём остальное семейство так, чтобы не помялось ни одно платье, отправилась навстречу своим светским обязанностям.
Астат высокий, гладко выбритый светловолосый молодой человек с серьёзными и чуть грустными серыми глазами ждал Сурьму и Таллию на обычном их месте: в кружевной беседке, оплетённой клематисом. С собой у него, как и всегда, была книга (его любовь к чтению очень подкупала Сурьму), которую он закрыл, как только увидел приближающихся сестёр.
Скажи, что это что-то про приключения, хихикнула Сурьма, протягивая жениху руку в ажурной перчатке.
Это сборник статей по юриспруденции за прошлый год, душа моя, ответил Астат, легонько коснувшись губами её руки.
Они направились в тенистый зелёный лабиринт любимое место для их уединённых прогулок. Таллия сразу убежала вперёд, а молодые люди неспешно шли под руку следом.
Как ты, душа моя? поинтересовался Астат. Эта неделя случилась для вашей семьи большим испытанием.
Ух, Сурьма закатила глаза, подсыпал, конечно, братец нам пороху! Мами все дни не расстаётся со своими каплями, папи отшельничает в кабинете за накрепко запертыми дверьми Но ничего, мы справимся, как и всегда. Я больше боялась, что мами не позволит мне без Никеля работать в мастерских и велит взять расчёт, но пока она об этом не подумала. Да и с деньгами у нас настолько худо, что я назвала бы этот шаг опрометчивым, шёпотом добавила она. Кто теперь займёт место Ника, интересно? В нашей бригаде все остальные технеции, нужен кто-то с допуском к работе машиниста. Лучше даже настоящий машинист, но кто ж из таких согласится бо́льшую часть времени сидеть в депо и выполнять обязанности технеция? Скучно! Да и оплата невелика Хотя прошёл слух, что господин управляющий кого-то уже приглядел на это место, так что, может, к следующей смене у меня будет новый напарник.
То есть ты будешь работать вдвоём с каким-то посторонним мужчиной? Астат выгнул изящную тонкую бровь.
Нас в бригаде десять человек. «Вдвоём с каким-то посторонним мужчиной» я работаю только тогда, когда выполняю обязанности пробуждающей. Это бывает примерно раз в тысячелетие, хмыкнула Сурьма. А так я диагност, без напарника, сама по себе.
Прости, душа моя, никак не могу уяснить все нюансы и тонкости твоей работы
И я же просила не называть меня так, Астат! с досадой взмахнула рукой Сурьма.
«Душа моя»? Но почему?
Потому что это откуда-то из прабабкиных сундуков и пахнет старушенцией: тальком и побитыми молью крахмальными рюшами цвета пыльной розы!
Ну и фантазия у тебя, ду м-м-м Сурьма! усмехнулся Астат. Я постараюсь звать тебя иначе. Как бы тебе хотелось?
Ну-у-у Не знаю, придумай сам. Все эти «душа моя», «голубушка», «душечка» остались в прежних временах, сейчас уже наступила другая эпоха! Сейчас даже побег родовитого парня со служанкой можно выставить в свете героическом и романтическом (уверена, у мами получится!), а ты говоришь «душа моя» и робеешь поцеловать меня даже здесь, где кроме нас никого нет. Сурьма выдернула руку из-под локтя своего спутника и резко развернулась к нему лицом, оказавшись практически вплотную к жениху.