Рабочий день тянулся неправдоподобно долго. Сурьме казалось, что прошло уже не меньше недели, и дурацким гайкам, которые нужно было прозвучить, не было конца и края, однако стрелка на часах наконец подползла ко времени обеденного перерыва. Технеции собрались в столовую, и Барий хотел позвать сидящую в дальнем углу спиной ко всем Сурьму, но старшие коллеги его остановили: «Оставь, пусть остынет! Человеку, может, одному побыть хочется, не надо лишний раз её болтовнёй своей раздражать».
Когда все вышли из ангара, Сурьма обернулась, пробежала глазами по опустевшему помещению, и её искусанные за утро губы сжались в тонкую нить, а подбородок мелко задрожал.
В столовой она села одна, а не со своими уже травящими очередной анекдот коллегами. Те, к досаде Сурьмы, даже не заметили её появления. А вот проклятый новенький, пришедший позже всех, заметил. Он шёл со своим подносом, когда кто-то из технециев махнул ему рукой и приглашающе хлопнул по лавке рядом с собой. Висмута Сурьма видела обрадовало приглашение, но по дороге он заметил её, сидящую в стороне ото всех, и, жестом от души поблагодарив пригласившего его в компанию технеция, направился в сторону Сурьмы.
Единственная съеденная Сурьмой ложка похлёбки встала поперёк горла, когда она увидела приближающегося к ней Висмута. Больше всего ей хотелось сползти под стол и накрыться сверху металлическим подносом для надёжности. Но она словно приклеилась взглядом к его гладковыбритому лицу, к тонким лучикам в уголках глаз, взъерошенным волосам надо лбом и тёмным разводам паровозной смазки на скуле и полурасстёгнутом вороте белой рубахи.
Сурьма сама не заметила, как задержала дыхание, когда он почти достиг её стола, и как облегчённо выдохнула, когда он всё-таки до неё не дошёл, усевшись поодаль. Висмут улыбнулся ей, словно желая приятного аппетита, и, занявшись своим обедом, больше в её сторону не смотрел.
Сурьма возила ложкой в полной тарелке, не в силах проглотить больше ни капли, и от каждого взгляда на новенького её щёки обжигало мучительным румянцем. Смотреть на него она хотела меньше всего, весь его вид доставлял ей едва ли не физическую боль, наполняя грудь мельчайшим битым стеклом, но взгляд вновь и вновь возвращался против её воли к Висмуту. А ведь его сегодня, возможно, уволят! С такими делами здесь обычно не церемонятся. И он, конечно же, догадается, в ком всё дело.
Сурьма чувствовала, как горели её щёки, но не знала, что сейчас они бледнее обычного. Она была уверена, что в тот вечер Висмут был пьян. Хотя она была уверена и с этим треклятым колесом, но ошиблась И её взгляд вновь упрямо возвращался к новичку.
А ведь господин начальник прав: если бы не он, отлилась бы ей эта ошибка гораздо горше! И в груди шевелилось что-то непонятное: то ли злость на то, что Висмут оказался прав, то ли страх, что его могут уволить по её вине. Но если он невиновен не уволят. Однако он, невиновный, узнает, что она на него наябедничала. Не известила начальство сразу, как узнала, а именно наябедничала спустя несколько дней, словно в отместку за то, что в деле он оказался лучше неё. И от этой мысли битое стекло в груди раскалялось и жалило, и кололо
Сурьма поставила локти на стол и уткнулась лбом в сплетённые пальцы. Увидь такую позу мами, отчитала бы со всей строгостью. Как же Сурьме не хватало Никеля единственного человека, с которым она могла откровенно, не таясь говорить обо всём на свете! Но Никель был далеко, бросил её, оставил одну, и теперь ей было абсолютно не с кем поделиться.
Вторая половина рабочего дня тянулась ещё мучительнее первой, и Сурьма изнывала от ожидания конца смены. Но за полтора часа до звонка поймала себя на ощущении, что завершение дня пугает её больше его бесконечности. Будто что-то страшное притаилось в вечерних сумерках и готово было наброситься на неё из-за угла. Увидев вернувшегося с открытых путей Висмута, она поняла что.
До конца смены оставалось десять минут. Технеции дружно гремели железяками, убирая инструмент по местам. Новенький оттирал с лица и рук следы паровозной смазки. Сурьма в сотый раз прозвучивала последнюю гайку.
Желание бросить всё и бежать без оглядки до самого дома, где бы она могла запереться в своей уютной комнате подальше от посторонних глаз, поджаривало Сурьму на медленном огне. Но она словно вросла в свой стул и не могла сдвинуться с места. Она должна была знать, чем закончится история с новеньким. Она должна была хотя бы одним глазком увидеть его лицо, когда он выйдет из кабинета господина начальника. Тогда всё станет ясно. И тогда она сможет спокойно пойти домой. Или, что скорее всего, к священнику, отцу Молибдену, у которого не была уже очень давно. Потому что попросить прощения у самого Висмута у неё язык не повернётся, но и уснуть с этим затхлым, прогорклым чувством вины в сердце не получится.
Когда все коллеги разошлись по домам, а Висмут поднялся к господину начальнику, Сурьма притаилась на открытой галерее, идущей под стеклянным куполом мастерских, с которой отлично просматривалась дверь нужного кабинета. Она думала, что подождать придётся минут пять-десять, но ждать пришлось не в пример больше.
Сурьма вся извелась, покинула своё укрытие, исходила вдоль и поперёк все ближайшие переходы и устало опустилась на нижнюю ступеньку ведущей на галерею лестницы прямо напротив двери кабинета господина начальника. Тяжко вздохнув, она прижалась виском к холодным перилам. Весь сегодняшний день слишком уж походил на страшные сны, которые снились ей в последний год учёбы в университете, вот только сейчас она никак не могла проснуться, и рядом не было Никеля, всегда готового её поддержать и утешить, что бы она ни натворила. Она осталась одна, совсем одна! Глаза защипало. Сурьма запрокинула голову, часто моргая и стараясь дышать как можно глубже.
И тут случилось то, во что она уже перестала верить: дверь в кабинет начальника отворилась, выпуская в коридор Висмута.
Сурьма слишком резко опустила голову, одна слезинка соскользнула с ресниц и предательски поползла по щеке.
Сурьма? удивился Висмут. Ты чего здесь? Поздно уже! Тебе к господину начальнику? догадался он.
Нет, она быстро смахнула слезинку, я Мне Э-э-э Сурьма лихорадочно пыталась что-то придумать, но впервые в жизни на ум не шло никакого дельного объяснения, почему она оказалась здесь в такое время.
Висмут окинул её обеспокоенным взглядом и, видимо, что-то для себя понял. Сел рядом с ней на лестницу, устало поморщившись, вытянул ноги в потёртых ботинках.
Ты ведь слышала фразу, что не ошибаются только бездельники? мягко спросил он, не глядя на Сурьму.
Та в ответ лишь кивнула.
Поверь мне, Сурьма, ошибки (если они вовремя исправлены) это не конец света, не крест на твоей карьере и не свидетельство того, что ты недостаточно хороша. Это, в первую очередь, опыт. Так и надо к ним относиться.
Висмут достал из нагрудного кармана и протянул Сурьме белоснежный платок, посмотрел на неё и встретил непонимающий сапфировый взгляд.
Тебя уволили? прямо спросила Сурьма, не в силах понять исход разговора с начальником ни по лицу Висмута, ни по его словам.
От нервного перенапряжения она даже забыла, что собиралась «держать дистанцию», и перешла на «ты».
Меня? С чего бы? удивился Висмут.
За пьянство, прошептала она, сообразив, что только что выдала себя с потрохами.
За что? Висмут едва не рассмеялся, но, видя, насколько серьёзной и расстроенной была Сурьма, сдержался. Так вот по какому поводу слёзы? Ты заложила меня господину начальнику! А я-то думал, дело в том проклятом колесе!
Сурьма впилась взглядом в его тёплые карие глаза: нет, он не сердился. Ничуточки. Ни капельки. Ему было смешно. Этому простофиле было весело!
Он мой давний приятель, Сурьма, и знает, что я не пью. И к себе меня позвал не для того, чтобы отчитывать. Мы давно не виделись. Просто обмолвились после работы парой слов, по-дружески
По-дружески?! порохом вспыхнула Сурьма. То есть я проторчала здесь больше часа, место себе не находя, а вы там по-дружески?!
Ты всё это время провела здесь? Его голос едва заметно дрогнул и потеплел. Из-за меня? Потому что
Потому что надеялась увидеть торжество справедливости, когда господин начальник даст тебе вам расчёт! рявкнула Сурьма, поднимаясь на ноги.
Сурьма! опешил Висмут.
Для вас госпожа пробуждающая! фыркнула она и быстро пошла прочь.
Висмут застал её в подсобке.
Вы меня преследуете? раздражённо бросила Сурьма через плечо, щёлкнув застёжками своего небольшого саквояжа.
Нет, спокойно ответил Висмут. Я пришёл за сумкой. Здесь и мои вещи тоже.
Ну так забирайте их и уходите!
Сурьма.
Что?! Она резко обернулась.
Не надо так переживать. Всё нормально. Правда. Я всё понимаю.
Висмут был достаточно близко, и в полутёмной подсобке Сурьма отлично видела его глаза их тихое согревающее сияние, и что-то внутри неё отзывалось на это тепло отвратительным лязгом и скрежетом. Он, чёрт возьми, должен нахамить ей в ответ, припрятать камень за пазухой из-за её стукачества, а не стоять тут и улыбаться, словно она сделала что-то милое, а не натворила гадостей!
Какая самонадеянность, процедила Сурьма, вдохнув едва ли не до самых пяток, чтобы успокоиться, полагать, что ваша персона может заставить меня переживать! А уж тем более думать, что вы что-то обо мне понимаете! и она, подхватив саквояж, вышла из подсобки.
Глава 7
К следующему утру гнев Сурьмы поулёгся, а вот стыд за своё поведение, подсвеченный лучами восходящего солнца, да на свежую-то голову, наоборот заиграл новыми красками. На работу идти не хотелось. «Может, сказаться больной?» размышляла она, вращая на блюдечке чашечку с кофе, зацепив её пальцем за ручку. Фарфор протяжно поскрипывал, словно несмазанное колесо кеба.
Дорогая, если ты не прекратишь, у меня начнётся мигрень, одёрнула её госпожа Кельсия.
Сурьма вздохнула и молча уставилась в недопитый кофе.
Тебя что-то беспокоит, дитя моё? не опуская утренней газеты, поинтересовался господин Нильсборий.
Нет, папи, подавленно отозвалась она.
Газетный уголок загнулся внутрь, и на Сурьму глянул проницательный серо-голубой глаз.
Я обидела человека, нехотя созналась она. Мы повздорили.
Кого-то из своих парней?
Не совсем То есть да, мы работаем вместе, но он немолод.
Тогда тем более стоит извиниться первой, кивнул отец с таким важным и хладнокровным видом, словно подписал резолюцию.
Газетный уголок расправился, скрывая за собой серо-голубой глаз, вернувшийся к изучению мелких строчек утренних новостей.
Господин Нильсборий! воскликнула матушка. Смею не согласиться! Сурьма молодая девушка из высшего общества, ей не пристало первой приносить свои извинения, тем более мужчине не своего круга!
Из-за газеты раздался долгий вздох.
И я уверена, дорогая, госпожа Кельсия положила ладонь на руку дочери, в вашем недопонимании виноват именно он, и ты ни в коем случае не должна извиняться первой! Запомни, дитя моё: такие, как мы, вообще ничего не должны каким-то там технециям! Он огорчил тебя я вижу, что огорчил и это он обязан просить у тебя прощения.
Ещё один вздох, горше первого, колыхнул газетные листы.
Послушать тебя, душа моя, подал голос господин Нильсборий, так ты желаешь нашей дочери жизни безрадостной и бесприютной.
Что за вздор! возмутилась матушка. С чего бы это?
С того, что никто не любит тех, кто слишком высоко задирает свой и без того курносый нос.
Хм, госпожа Кельсия вздёрнула подбородок, в обществе, господин Нильсборий, нужно держаться соответственно своему статусу и не опускаться до уровня простолюдинов, пусть даже тебе приходится с ними работать. Только тогда тебе будут оказывать должное уважение, друг мой! Не слушай отца, дитя моё, повернулась она к Сурьме, он так же бесчувственен в этих деликатных вопросах, как и большинство мужчин!
Да, дитя моё, спокойно согласился из-за газеты Нильсборий, слушай свою матушку, коли хочешь остаться в жизни одна-одинёшенька.
О, не печальтесь об этом, друг мой, в голосе госпожи Кельсии зазвенела холодная сталь, нашей дочери это не грозит, у неё есть Астат: приличный молодой человек, к тому же влюблён в неё без памяти! Вот уж кто по достоинству ценит и её положение в обществе, и фамильный титул!
Безусловно, душа моя, уж фамильный-то титул Астат ценит исключительно!
И это делает ему честь, друг мой!
Сурьма пожелала всем хорошего дня и вышла из-за стола, но увлечённые спором родители даже не обратили на это внимание. Не услышали они и того, как за ней закрылась входная дверь.
***
Рабочий день прошёл без приключений. Висмут практически всю смену был на открытых путях, на утреннем собрании поздоровался с Сурьмой как ни в чём не бывало, но вечером, вернувшись в подсобку, даже взглядом её не удостоил. Он собрал свои вещи и ушёл, сказав: «Всего хорошего, ребята!». Фраза была адресована всем сразу и в то же время никому конкретному, и Сурьма сначала обрадовалась, что избежала лишнего внимания (от остальных коллег ей всегда причиталось отдельное прощание и приветствие). А чуть позже расценила это как лишнее напоминание о том, что Висмут наверняка помнит про вчерашнее и не может быть не обижен. Она бы на его месте обиделась обязательно! Но впереди были два выходных отличная возможность позабыть о произошедшей неловкости до следующей смены.
Однако чаяния Сурьмы оказались тщетными. Неизвестно, что там Висмут, но у неё самой не получалось забыть ни тот их разговор, ни своё недопустимое поведение, ни гадость с доносом. Не отвлекла Сурьму от тягостных мыслей ни прогулка с Астатом, ни весёлая болтовня с малышкой Талли, ни даже беседа с отцом Молибденом, который прямо сказал ей о необходимости просить прощения. «Со всем тщанием мы должны стараться залатать прорехи, оставленные нашими неблаговидными деяниями, дитя моё. И чем сложнее, чем неприятнее даются нам эти штопочки да заплатки, тем крепче мы подумаем в следующий раз, прежде чем вновь совершить что-то дурное».
В ночь перед работой спала Сурьма плохо. Почти примирившись с мыслью, что не найдёт себе покоя и не сможет дальше нормально работать с Висмутом, пока перед ним не извинится, она никак не могла ни собраться с духом для решительного шага, ни подобрать нужных слов. Весь следующий рабочий день украдкой бросала на него тоскливые взгляды, не в силах сдвинуться со своего места, но новенький занимался работой и по-прежнему не обращал на Сурьму внимания. Ах, если бы это был кто-то типа Астата кто-то её круга дело было бы значительно проще! Она бы церемонно произнесла одну из сотен картонных вежливых фраз, заученных ещё в гимназии, ей бы ответили аналогичной, они обменялись бы фальшивыми улыбками и дело в шляпе! Но здесь почему-то всё казалось совершенно иным и от этого было гораздо сложнее и тоньше.
В конце концов Сурьма решила повременить с извинениями до завтра: сегодня почти вся бригада в ангаре, не может же она заводить такой разговор у всех на глазах! Да и попросить Висмута выйти на минуточку тоже не слишком-то красиво. Лучше подождать подходящего момента.
На следующий день Висмут едва не опоздал, хотя обычно приходил раньше всех. Тайком окинув его цепким взглядом, Сурьма отметила, что он слегка прихрамывает, да и вообще выглядит хуже обычного: вид уставший, будто Висмуту не спалось всю ночь; под глазами тени, меж бровей глубокая складочка.