После того, как Сурьма получила свои техлисты, она специально поспешила выйти из подсобки сразу за ним, чтобы можно было обогнать Висмута в узком коридоре, где двое едва ли могли разойтись, не соприкоснувшись рукавами. Прихрамывавший Висмут услышал её спешный шаг у себя за спиной и пропустил Сурьму вперёд, как она и рассчитывала. Это была удобная возможность незаметно принюхаться к новенькому, что Сурьма и сделала, глубоко втянув носом воздух.
От Висмута пахло давно подсохшей масляной краской и ветхим бывалым деревом, фонарной копотью и горячей жестью. И шпалами, пропитанными чёрным смолистым креозотом. Сумасшедший, будоражащий запах, пронизывающий насквозь, до звона в ушах, словно паровозный свисток! Ведь и живые локомотивы пахнут почти так же, разве что в их запахе больше металлического, чем древесного. Сурьма невольно ещё больше замедлила шаг и едва не забыла, для чего задумала весь этот манёвр. Алкоголем от Висмута не пахло. Ни капельки. Ничуточки. Поэтому, если прошлую ночь он и не сомкнул глаз, то явно не из-за того, что пил.
Висмут вновь отправился на открытые пути, как и бо́льшая часть бригады; у Сурьмы было два мелких задания в ангаре, с которыми она быстро справилась и заскучала. Побродив туда-сюда и не найдя себе работы, ушла в подсобку. Вытащив из своей сумки толстый блокнот в кожаной обложке, устроилась с ним в уголке. Если бы его корочки не стягивал застёгнутый на пряжку ремешок, блокнот бы не закрылся: настолько распух от газетных заметок, вклеенных между исписанными тонким косым почерком страницами. Его Сурьме подарил отец, и она вела его уже больше десяти лет с того момента, как услышала историю о мастере Полонии и пропавшей экспедиции.
Эта история так взволновала маленькую Сурьму, у которой уже чётко обозначились способности пробуждающей, что она едва ли не ночевала в научном зале библиотеки Крезола и зале периодики, выписывая из книг и газет всё, что имело отношение к самому мастеру и к его живым паровозам. И мастером, и паровозами она была практически одержима. Тогда-то она и вознамерилась во что бы то ни стало отыскать затерянную «Ртуть», на которой, как предполагали, спрятан секрет пластин мастера Полония.
Конечно, она знала, что на поиски пропавших учёных несколько раз снаряжали экспедиции и что все они потерпели неудачу, вернувшись ни с чем (а последняя не вернулась вовсе, погибнув под обвалом в горах). Но в сердце Сурьмы горела несгибаемая вера в то, что кому-то должно повезти, не могла же «Ртуть» со всеми своими пассажирами просто испариться! И она твёрдо вознамерилась стать тем счастливчиком, который отыщет её.
Если бы у Сурьмы было достаточно денег для организации всего дела, она бы отправилась на поиски сразу после университета. Но семья была разорена, правительство, после всех неудачных попыток, прекратило финансировать подобные затеи, а искать столь же увлечённого мецената было рискованно: ведь на чьи деньги организована экспедиция, тому принадлежат и все открытия.
Ну уж нет! Таким величайшим открытием, как химический состав сплава осциллирующих пластин мастера Полония, Сурьма делиться не планировала!
Она открыла блокнот на странице с переписанной заметкой последними официальными словами учёного перед той злосчастной экспедицией; аккуратно провела пальцем по убористым строчкам. Сурьма глубоко, до священного трепета уважала мастера Полония.
«Я уже перевернул научный мир, создав локомотив, способный работать на человеческой энергии. За живыми паровозами будущее, это понимают все образованные люди, что бы там ни говорили сектантские учения! Но это ещё не всё! По возвращении из экспедиции я представлю вам нечто, способное ещё больше потрясти воображение! Потрясти больше, чем изобретённые мною осциллирующие пластины! Поверьте, моё имя войдёт в мировую историю как имя величайшего учёного-изобретателя!»
Ни в лаборатории, ни в квартире мастера Полония не было найдено никаких разработок. Значит, все они были на «Ртути». И тот, кто их отыщет, прославится, как и сам мастер Полоний. И разбогатеет
Сурьма развернула карту экспедиций, в который раз внимательно её изучила. Потом сверилась с парой своих записей и крепко задумалась, барабаня пальцами по красно-коричневому переплёту. Пролистав блокнот до пустых страниц, она вытащила из-за корешка карандаш, заточенный так остро, что его можно было использовать вместо шила, и занесла грифель над началом строки.
Сурьма? раздалось прямо над её головой.
От неожиданности она вздрогнула так сильно, что блокнот полетел на пол, под ноги Висмуту, появления которого она не заметила.
Да жупел вам в сорвалось с языка Сурьмы. Ой Давно вы здесь?
Только что вошёл. Висмут поднял взъерошенный, ощетинившийся торчащими меж страничек вкладками блокнот и протянул его хозяйке. Прости, не хотел тебя напугать.
Я не бездельничаю, выпалила Сурьма и не сдержала досадливой гримасы: какого чёрта она перед ним оправдывается, он же ей не начальник!
Но язык продолжал уже сам, без её участия:
Я всё сделала, больше для меня заданий не было.
Я знаю. Мягкая полуулыбка пустила лучики в уголках его глаз. Поэтому и пришёл. Мне нужна помощь, а все остальные пока заняты.
Губы Сурьмы покривились с едва заметным пренебрежением: сама бы она ни за что не стала так просто просить помощи. Повисло натянутое молчание.
«Почтовые линии»? Висмут указал взглядом на торчащий из блокнота уголок объявления о приёме на работу.
Этот листок служил Сурьме закладкой с того дня, как её, пришедшую по этому объявлению, на службу не приняли. Она оставила его в блокноте, чтобы как можно чаще попадался ей на глаза и напоминал о ближайшей цели: устроиться пробуждающей на престижные и высокооплачиваемые почтовые перевозки. Но посвящать кого-то в историю своего провала она уж точно не собиралась, поэтому ответила довольно резко:
И что с того?
Ничего.
Висмут не терял самообладания. Казалось даже, что его не раздражал дерзкий тон Сурьмы, он просто не обращал на него внимания.
Треть жизни там проработал.
Что? с благоговением выдохнула она, вскочив на ноги. И в какой должности? спросила уже спокойнее, взяв себя в руки.
Машинистом, просто ответил Висмут. В Дивиниле, на маршруте до Толуола.
Сурьма хлопнула пушистыми ресницами, удерживая рвущийся из горла стон: это был самый длинный, самый престижный почтовый маршрут! И живые паровозы, разумеется. Мечта!
И почему ушли? просипела она внезапно севшим голосом.
Обстоятельства, пожал плечами Висмут, и с улыбкой добавил: которые не имеют со спиртным ничего общего.
Не жалеете, что ушли?
В его глазах промелькнула горечь:
Надеюсь вернуться. Когда разберусь с обстоятельствами.
А возьмут? с сомнением спросила Сурьма: вторых шансов «Почтовые линии» давать не любили.
Висмут хмыкнул так, словно она предположила какую-то нелепость, и Сурьма поняла: не только возьмут, но ждут обратно и даже предоставят любой маршрут на его выбор.
Святые угодники, кто ж он такой, что имеет столь серьёзный вес аж в столичной конторе «Почтовых линий»?!
Так ты мне поможешь?
А? очнулась Сурьма. Да. Да, конечно. Она запихнула блокнот в сумку и поспешила за Висмутом. ПЭР нужен?
Нет, ответил он, не оглядываясь, только твои руки. Без перчаток.
Они вышли из ангара на улицу, и Висмут размашистым шагом повёл её к смотровой яме, над которой стоял маневровый локомотив. Сурьме, несмотря на лёгкую хромоту напарника, приходилось почти бежать, чтобы не отстать слишком сильно. Спустившись под паровоз, Висмут протянул ей фонарь.
Посвети, пожалуйста, вон туда, попросил он, указывая на темноту в подбрюшье механизма, туда свет не попадает, как фонарь ни поставь. Это ненадолго.
Сурьма подняла фонарь, направив луч в нужное место. Несколько бесконечных минут Висмут, стоя на стремянке, сосредоточенно ковырялся в механизме, лишь звякали металлические инструменты. А в Сурьме из-за его молчаливого присутствия вновь начал вскипать утренний стыд за прежнее своё поведение. Знай она раньше о его прошлом, тогда, конечно, не бросалась бы обвинениями подобного толка: ведь где-где, а на «Почтовых линиях» в Дивиниле репутация машинистов должна быть безупречна! Да, в тот вечер он показался ей нетрезвым, но этому должно быть иное объяснение, и она бы его наверняка узнала в первый же день, если бы не пресекла попытки Висмута извиниться. А теперь придётся извиняться ей. И момент как раз подходящий
Сурьма глубоко вздохнула, поменяла руку, в которой держала фонарь.
Устала? гулко разнеслось сверху. Чуть-чуть осталось.
Нет Я Сурьма глянула по сторонам удостовериться, что поблизости никого нет, должна извиниться.
Сверху, едва ли не попав ей по голове, брякнул оброненный Висмутом гаечный ключ. Висмут изумлённо покосился на неё через плечо.
Я совершила поступок, хуже которого и быть не может, набрав в грудь воздуха, продолжила Сурьма, и очень дурно обошлась с вами
Опустить подбородок ей не позволяла гордость, смотреть в лицо напарнику не давал стыд, поэтому она говорила с закрытыми глазами. Окончание заготовленной фразы: «прошу простить мне мою неучтивость и не держать зла» прилипло к нижней губе, словно вермишель из столовского бульона, и никак не хотело прозвучать вслух, подменяемое невнятным «э-э-м-м-н». Побледневшие щёки обожгло жаром.
Сурьма открыла глаза, когда услышала, как скрипнула стремянка. Висмут стоял едва ли не вплотную к ней, но ни в его лице, ни даже во взгляде не было и тени того триумфального ехидства, которые ожидала найти в них Сурьма. Он смотрел серьёзно и по-прежнему мягко, и в свете фонаря, который Сурьма до сих пор держала в поднятой руке, она разглядела вокруг его зрачков лучистый оливковый ореол: словно язычки зеленоватого пламени отражались в радужке цвета бренди.
Мне сказали, тут все между собой на «ты», так что, Висмут тихо повторил фразу, которую произнёс в первый рабочий день, и которую Сурьма в тот раз не соизволила дослушать до конца, перестань мне «выкать», и мы в расчёте.
Он начинал сначала, и она это поняла. Мало того, её это обескуражило и даже смутило, поэтому язык Сурьмы вновь сработал быстрее её головы:
Но это не слишком удобно, ведь вы уже в том возрасте, чтобы ой, и она, сообразив, что ляпнула, вновь залилась краской.
Я уже в том возрасте, подтвердил Висмут, забирая у неё фонарь, чтобы самому решать, как удобнее ко мне обращаться.
В уголках его глаз и губ пряталась улыбка: понимающая и ободряющая, чуть усталая, но совсем не такая, какой в подобных ситуациях улыбался весь высший свет. Между лопаток Сурьмы колкими лапками пробежала стайка мурашек. Так бывало, когда она оказывалась в непосредственной близости к живым паровозам. Этот мужчина за годы работы с чудовищно прекрасными не-зверями настолько пропитался их духом, что и его близость производила теперь аналогичный эффект.
Спасибо за помощь! кивнул Висмут и пошёл прочь из ямы.
Висмут! окликнула Сурьма.
С момента, как она узнала, что он треть жизни считай, всю свою карьеру, проработал на живых локомотивах, один вопрос так и жёг язык. Его она задавала всем машинистам и пробуждающим, которых встречала.
Каково это работать на живом паровозе?
Ответ она всегда получала одинаковый: «тяжело». И всегда была им недовольна. Тяжело это понятно, естественно и очевидно. Она же хотела услышать что-то живое, что-то о том, что просыпается в солнечном сплетении у неё самой стоит только подняться в будку машиниста и электрическими разрядами проскакивает по всему телу. Или пузырьками от игристого неважно. Ведь не одна же она такая!
Висмут на миг задумался, а потом ответил, причём совершенно серьёзно, как будто вопрос её был и важен, и сложен, а не из области праздного любопытства, как считали остальные:
Как будто тебе удалось приручить огромного железного зверя, и он полностью доверяет тебе, мало того он полностью послушен, хотя не в пример сильнее и бессмертнее тебя.
Сурьма прерывисто выдохнула и зачем-то ляпнула привычное:
Это очень тяжёлая работа.
То ли Висмута хотела проверить, то ли себя с небес на землю спустить.