По лестнице поднимались не спеша.
Мы не позвонили в дверь, вспомнил вдруг Глеб, приостанавливаясь на очередной ступеньке, но Кароляк только отмахнулся:
Не надо. Пан Юзеф не любит церемоний и всегда настаивает, чтобы заходили попросту.
Пан Юзеф интересный человек, сказал Глеб задумчиво, вспоминая знакомство с Олешкевичем в салоне Марии Шимановской.
Чрезвычайно, охотно согласился Габриэль, и на этот раз в его улыбки не было ни тени насмешки, так не нравившейся Невзоровичу. Ты, наверное, не слышал, но он предсказал наводнение, то самое, время которого ты со своими друзьями-москалями совершили столько подвигов.
Насмешка проснулась опять, но на этот раз она была незлая, и Глеб не стал обижаться. Да и к чему не хотел же ведь Габриэль на самом деле посмеяться над ним или его оскорбить. Не с чего же?
Каким образом? несколько оторопело спросил Глеб, пытаясь догнать широко шагавшего со ступеньки на ступеньку Габриэля. Тот в ответ только молча пожал плечами должно быть, и сам не знал, каким образом Олешкевичу удалось такое.
В бельэтаже Кароляк остановился перед тяжёлой даже на вид дверью в квартиру, поджидая чуть отставшего от него Невзоровича и предупредил вполголоса:
Только ничему не удивляйся так надо.
Чему? не понял Невзорович.
Поймёшь, опять сказал Кароляк, отворяя дверь. Мелодично звякнул колокольчик, Глеб перешагнул порог вслед за Габриэлем и оказался в просторной прихожей с арабской росписью на белёных стенах.
И едва не зажал нос.
По всей квартире слоями густо плавал острый запах, тот самый, который так поразил Глеба в салоне Шимановской так пахло тогда от Олешкевича, но сейчас запах был гораздо сильнее. Глеб покосился на Габриэля, но лицо приятеля было невозмутимым, хоть и нос сам по себе, против воли, чуть морщился запах Кароляку был неприятен, но явно привычен.
И тут Глеб догадался.
Котёнок!
Но сказать он ничего не успел.
Отворилась дверь в боковушку, и в прихожей возникла женщина ширококостная, тучная и низкорослая, в неряшливо перевязанном под грудью салопе10 и потрёпанном переднике, с несколькими седыми волосками над верхней губой и тёмно-малиновой бородавкой на полной левой щеке.
Экономка?
А, пан Гавриил приветливо протянула она по-русски хриплым, почти мужским голосом. Добро пожаловать, добро пожаловать. И незнакомый панич
Экономка вопросительно уставилась на Глеба водянисто-голубыми глазами, одновременно ухитрившись принять сброшенную Кароляком ей на руки крылатку.
Здравствуй, Фёкла, приветливо сказал Габриэль, привычно поморщившись, впрочем, на «Гавриила». Это пан Глеб, из наших же, теперь, должно быть, станет бывать здесь не редко, и наверняка и без меня даже. Дома ль господин?
Да, дома, работает с самого утра, охотно откликнулась Фёкла, принимая шинель с плеч Невзоровича. Но если кто придёт, велел немедля ставить самовар
Никого нет ещё? осведомился Габриэль почти по-хозяйски. Впрочем, по нему было видно, что он в этом доме не впервые и чувствует себя действительно, как дома.
Да пока что вы первые, господа, охотно отвечала Фёкла.
На пороге боковушки за её спиной возникло сразу три кошки серая, чёрная и трёхшерстная, уселись на пол с обеих сторон порога и уставились на гостей требовательно и внимательно. Ну да, так и есть, уверился Глеб. Пристанище кошек, вот откуда такой запах. Ничуть не удивлюсь, если тут помимо этих трёх кошек (всё-таки кошек, а не котов!) есть ещё три-четыре, да ещё и котов пара штук. Кароляк, заметив, куда смотрит Глеб, усмехнулся опять всё той же усмешкой и сказал экономке, кривя губы:
Фёкла, там на лестнице, в парадном, котёнка подбросили
Охти мне! всплеснула руками экономка, заметалась, пристраивая крылатку и шинель гостей на обшарпанную вешалку в углу. Да вы проходите, господа, проходите, барин ждёт.
И почти тут же вынырнула за дверь на лестницу. Трёхшёрстная кошка выскочила следом, а к серой и чёрной на пороге добавилась ещё одна, дымчатая, одноглазая, вцепилась золотистым глазом в приятелей.
И много в этом доме кошек? спросил Глеб, покачивая головой.
Двенадцать, пренебрежительно фыркнул Габриэль, словно сказал: «Экая глупость!». Постоянных двенадцать, а так и больше бывает. Видишь вот сам подкинули опять котёнка. Поражаюсь, как его Шимановская принимает она кошек терпеть не может, и кошачьего запаха не выносит
Он решительно толкнул ещё одну боковую дверь, напротив той, что вела в комнату Фёклы (Глеб успел заметить, что из прихожей, помимо этой двери вела ещё одна, высокая двустворчатая, крашенная светло-голубой краской, с медными ярко начищенными ручками в форме львиных голов на филенках), и шагнул через порог в просторную светлую комнату:
Дзень добжи, пане Юзеф!
Глеб шагнул следом и остановился около порога, поражённый новой обонятельной гаммой и внутренним видом комнаты. В густой насыщенный гамме запах кошек мешался с запахами масляной краски и скипидара. Там и сям по полупустому залу с голыми белёными стенами были разбросаны обрывки картона и сломанные кисти, у низкого подоконника, за которым виднелся широкий проспект, лежала разбитая палитра, вымазанная краской в такой небывалой радужной смеси, что рябило в глазах. В углу стояли, наваленные друг на друга грудой холсты в подрамниках.
Мастерская художника, понял Невзорович.
Сам хозяин во всём этом хаосе, где не было почти никакой мебели, крове небольшой козетки в углу, был даже не сразу заметен. Но когда Глеб его увидел, то удивился, как не заметил его сразу.
Середину комнаты занимал высокий мольберт с взгромождённым на него большим холстом тыльной стороной к двери, в которую вошли Невзорович и Кароляк. Из-за мольберта на скрип двери (петли скрипнули довольно громко, видно было, что в доме художника давно не смазывали дверей Глеб мгновенно вспомнил, что и входная дверь из парадного тоже скрипнула, и тоже достаточно заметно, но он почему-то не обратил на это внимания, озадаченный загадкой котёнка) выглянул Олешкевич в домашнем халате и турецких бабушах, на голове сбит набок плоский чёрный берет, из-под которого торчат всклокоченные волосы. Видно было, что художник гостей не ждал, но Кароляка это не смутило ни на мгновение. Олешкевича, впрочем, тоже.
А! радостно воскликнул он, отшвыривая в сторону измазанную краской кисть от неё на паркете осталось размазанное ультрамариновое пятно. Габриэль! Глеб! Добро пожаловать!
Что-то пишете, пан Юзеф? полюбопытствовал Невзорович, попытавшись заглянуть за мольберт, но Олешкевич торопливо закинул холст непрозрачной занавесью:
Потом, потом! засмеялся он хрипловато и весело. Вот закончу, тогда добро пожаловать, смотрите, ругайте, хвалите, критикуйте и любуйтесь как вам это будет угодно. А пока что прошу в гостиную!
Гостиная Олешкевича была ненамного богаче, чем мастерская два потрёпанных дивана, козетка и глубокое кресло и несколько стульев с выгнутыми спинками и подлокотниками,, потускнелая шёлковая обивка стен, когда-то малахитово-зелёная, а теперь выцветшая и бледная. Из закопчённого камина с чуть погнутой решёткой ощутимо тянуло дымом, но теплом и не пахло. Должно быть, художник что-то в нём жёг определённо не дрова. Бумаги какие-нибудь, сумрачно подумал Глеб, оглядываясь по сторонам. Рядом с камином громоздилось английское бюро с откидной столешницей, запертое на ключ, наверху которого высился мраморный бюст Наполеона. На бледном зелёном шёлке стен ещё можно было заметить следы старинной позолоты, вензеля и сплетения золотистых полос. За покрытыми инеем стёклами высоких окон угадывался укутанный в снеговые шубы небольшой сад по соседству с доходным домом стоял чей-то особняк. В отворённую форточку ощутимо тянуло морозом, но ни Глеб, ни Габриэль и не подумали её притворить так хоть каким-то образом можно было ослабить запах красок и кошек.
Кароляк упал в кресло, закинул ногу на ногу.
Что, брат, не ждал такого? весело и чуть развязно спросил он. Небогато живёт в Петербурге наш брат литвин да поляк, небогато
Невзорович смущённо покосился в сторону двери не услышал бы хозяин. Проводив гостей в зал, Олешкевич снова исчез в мастерской обещал, что скоро присоединится к ним.
Брось, понял Глеба Кароляк. Он не слышит. А и услышит, так не обидится. На правду не обижаются
Но даже в этом случае не стоит никого обижать этой правдой, раздался от порога незнакомый голос. Вздрогнув, Глеб обернулся к дверям, отметив про себя, что на этот раз не скрипнула ни одна петля. То ли на эту дверь масла всё-таки достало, то ли человек, который сейчас стоял в дверях, умел перемещаться и отворять двери бесшумно.
Мужчина.
Высокого роста, кудрявые тёмно-каштановые волосы, прямой нос с чуть заметной горбинкой, бакенбарды, русский светло-серый мундир, эполеты чернёного серебра с двумя небольшими звёздочками в середине. Коллежский асессор? Майор? Пожалуй, всё-таки статский, коллежский асессор, решил про себя Глеб, разглядывая незнакомца, военных он давно привык распознавать.
Вновь прибывший был явно старше обоих, и Габриэля, и Глеба, хотя и ненамного лет двадцать пять ему, пожалуй, было.
Баа! неприятным тоном провозгласил Кароляк при виде незнакомца, но с места встать не спешил. Пан Юзеф!..
Сначала Глеб предположил, что приять зовёт Олешкевича, который отчего-то задерживался, но тут же понял, что Кароляк обращается к незнакомцу. Ещё один пан Юзеф? молча удивился Невзорович, не сводя с незнакомца глаз.
Осип Антонович, въедливо поправил тот. Зови уж так а то твой юный друг (он чуть склонил голову в сторону Невзоровича) ещё станет на первых порах путать меня с нашим дорогим хозяином, а я для этого талантом не вышел, увы
По-польски он, несмотря на русское имя и отчество, говорил отлично, сразу было видно, что язык он знает с рождения.
Глеб чуть улыбнулся. Юзеф-Осип Антонович ему понравился, несмотря на неприкрытую антипатию к нему Кароляка.
Всё в Феликса Броньского играть продолжаешь? неприязненно сказал Габриэль, вцепившись пальцами в подлокотники кресла вот-вот казалось, пальцы Кароляка прорвут муар обивки, и из-под неё полезут грязные внутренности кресла. Незнакомец чуть дёрнул уголком рта. Должно быть, эта история с двумя мундирами слонимского подпрефекта, которые тот переодевал когда власть в городе менялась с русской на французскую или обратно, была известна и ему. Как и успевал-то? восхитился в своё время Глеб, услышав рассказ об этом от отца. Небось в запасе с собой таскал, как увидит, что власть меняется, так в нужник и бежал переодеваться, на ходу меняя шляпу! Долго так собираешься переодеваться? На двух стульях не усидишь, всё равно выбрать придётся
Я, как ты наверное, заметил, не переодеваюсь, медленно проговорил Осип Антонович. Моя служба всегда одинакова давно выбрал.
Глеб только вертел головой от одного к другому, пытаясь понять, о чём говорит его приятель и этот неизвестный гость Олешкевича. Тут, на счастье, в дверях появился хозяин теперь он уже выглядел вполне презентабельно в серо-голубом сюртуке и тёмно-серых панталонах, причёсанный и побритый и не скажешь, что всего четверть часа назад волосы дыбом стояли.
Осип Антонович! восторженно воскликнул он, увидев незнакомца. Душа моя, да что ж вы стоите? А вы что же, Габриэль, даже не представили нашего юного друга и пана Осипа?
Невзорович перевёл дух при появлении Олешкевича Кароляк чуть расслабился, выпустил подлокотники, хотя острые желваки по-прежнему ходили по его челюсти. А Глеб уже начал опасаться, что разговор вот-вот закончится дракой, а то и того хуже дуэлью. В воздухе ощутимо пахло серьёзной ссорой.
Пан Габриэль, немедленно прекратите ссориться с нашим дорогим коллежским асессором (Глеб почувствовал удовлетворение угадал!). Прошу, Осип Антонович, знакомьтесь, Глеб Невзорович из Литвы, шляхтич герба Порай. Глеб, это Юзеф Эммануэль Пржецлавский, или как он больше предпочитает Осип Антонович Пржецлавский, шляхтич герба Глаубич Слонимского повята
Неудивительно, что Габриэль пытался уколоть Пржецлавского именем Броньского слонимский подпрефект был земляком петербургского коллежского асессора, подумал Глеб, раскланиваясь с Пржецлавским. А Олешкевич продолжал:
Он служит при русском министерстве иностранных дел секретарём.
«Дипломат», была первая мысль. А за ней и вторая: «Почти шпион».
3
Пржецлавский пробыл у художника недолго, перемолвившись с ним только несколькими словами то ли его смутила враждебность Кароляка, то ли у него было к Олешкевичу какое-то приватное дело, которое он не счёл нужным обсуждать в присутствии юношей, одного малознакомого, другого враждебного. В любом случае, дипломат, проведя с полчаса в гостиной в светской беседе, безукоризненно вежливой и совершенно бессодержательной, откланялся и ушёл.
Вскоре после его ухода Фёкла позвала пить чай ведёрный медный самовар в столовой пыхал жаром, начищенный как огонь. На столе громоздились рядами вазочки с китайским сахаром, русским медовым вареньем клубничным, вишнёвым, калиновым, брусничным и клюквенным, печатные тульские пряники соседствовали с пражскими рогаликами и парижскими круассанами, рейнвейн и мозельское шипело в бокалах. Богатый стол совершенно не сочетался с бедной обстановкой квартиры Олешкевича, но это никого не смущало, и Глеб тоже решил не удивляться.
Разговаривали они за столом о том же, о чём до того говорили с Пржецлавским обо всём сразу и ни о чём. Однако Глеб инстинктивно чувствовал, что на этот раз разговор имеет какую-то тему, но не мог понять какую в словах Кароляка и Олешкевича то и дело проскальзывали какие-то намёки, обычные вроде бы безобидные слова звучали так многозначительно, что ему оставалось только ломать голову над тем, что хотелось сказать его собеседникам.
Говорили по-польски, иногда переходя на французский и тем, и другим языками в равной мере владели и Олешкевич, и Кароляк, и Глеб.
Так, стало быть, ваше имение по Виленской губернии? взгляд Олешкевича, пожалуй, мог бы сравняться прозрачностью и пронзительностью с солнечными лучами, рвущимися в пасмурный день сквозь облака, когда потоками света солнце падает на лес или поле.
Да, пан Юзеф, Глеб чуть склонил голову. Мы живём по Витебской губернии и всего год назад я учился в виленской гимназии..
Пан католик? во взгляде пана Юзефа внезапно прорезалось что-то такое, от чего мороз продрал по коже. Ощущение было такое, словно Олешкевич видел Глеба насквозь, вместе с тем, Невзорович ощущал что-то странное словно и Кароляк, и художник от него что-то скрывали.
Пан униат, сумрачно ответил Глеб. Скорее всего, в питерской диаспоре Польши и Литвы говорить такое не полагалось, считалось делом неприличным и грубым, но ему было уже наплевать навязли в зубах околичности и оговорки. Пан чтит и митрополита Серафима, и папу Льва XII-го и пану высочайше наплевать на тонкости вероучения
Глеб остановился собеседники смеялись. Кароляк ухмылялся добродушно, словно услышал что-то такое, что обычно говорят во всеуслышание дети, а Олешкевич тот только сдержанно усмехался, словно Глеб заявил во всеуслышание какую-то глупость, недостойную того, чтобы на неё обращать внимание.
В гостиную, слоново топоча ногами, ворвались два кота серый и рыжий, сцепились и покатились под стол с прерывистым пронзительным мявом.
Молодость, обронил художник так, что у Невзоровича пропало всякое желание спорить, прекословить и обижаться. Олешкевич наклонился, поднял с пола за шкирку рыжего кота, усадил к себе на колени, погладил по загривку. Кот немедленно заурчал, прижмурившись и принялся когтить колено хозяина, не забывая, впрочем, коситься на серого, который тёрся о ногу художника, выгибая спину высокой дугой. Молодость время горячности, время поспешных решений пан определённо причисляет себя к униатам?