Владимир так и не был женат. Как пишет Давид Бурлюк, первой его женщиной стала Зинаида Аполлоновна Байкова, первая жена Аристарха Лентулова:
«Летом гостила у сестры Людмилы Зинаида Аполлоновна Байкова. Она была первой женой Аристарха Лентулова <> Лишила брата Владимира невинности на площадке гигантских шагов. Брат был могучего телосложения.
Понравилось?
Чепуха, ничего интересного».
Позже, зимой того же 1907 года, в Санкт-Петербурге, познакомились с двумя сёстрами-курсистками. «Как-то вечером мы с Володей ушли, а Аристарх так там и остался. Лентулов решил навсегда связать свою жизнь со старшей сестрой, Марией Петровной Рукиной, очень милой близорукой девицей. У неё была младшая сестра толстушка Лиза я жалею, что Володе на ней не удалось жениться».
В 3-м номере сборника «Союз молодёжи», вышедшем в марте 1913 года в Санкт-Петербурге, опубликована статья Николая Бурлюка, написанная им совместно с Давидом, которая называется «Владимир Давидович Бурлюк». Вот что младший брат пишет о среднем:
«Говоря о новейшей живописи, нам придётся говорить об отдельных художниках. Это понятно: труд личности создаёт настоящее. Если в прошлом имя художника нарицательно, то в современности оно живо и действенно. Радостно быть современником силы не имени, но личности. Новое искусство со своей созерцательностью, со своей проповедью материализации идеи учит нас любить не только картины художника, но и его самого, ибо только воплощение исходит от творца».
Прав был Бенедикт Лившиц воистину «зоологическое ощущение семьи». Бурлюки штурмовали вершины искусства все вместе, поддерживая и усиливая друг друга.
Рождение сына Николая было последним важным событием, случившимся в семье Бурлюков в Котельве, незадолго до отъезда в Курскую губернию.
Николай Бурлюк
Давид Бурлюк считал себя в равной степени художником и поэтом. Какова же была сила его влияния на родных, если брат Володя и сестра Людмила, пойдя по его стопам, стали художниками, а младший брат, Николай, стал поэтом? Просто поразительно.
Николай Бурлюк родился в Котельве 22 апреля (4 мая по новому стилю). К счастью, точную дату его рождения определить было не так сложно копия метрического свидетельства Николая Бурлюка хранится в его личном деле в фонде Санкт-Петербургского Императорского университета.
С обстоятельствами смерти, как и у Владимира, до недавнего времени всё обстояло куда сложнее. Год его смерти в разных источниках указывали разный 1916, 1917 (погиб на румынском фронте), 1920-й. Сам Давид Бурлюк в разное время сообщал разные даты смерти брата: сначала 1918-й, затем 1929-й. Давид Давидович знал, что брата расстреляли большевики, но афишировать этого не хотел.
В своей книге «Давид Бурлюк в Америке» Ноберт Евдаев приводит информацию о братьях и сёстрах Бурлюк, собранную из «различных писем, по записям бесед с внучкой Бурлюка Мэри Клер и статьям из различных номеров журналов Color & Rhyme». Вот что он пишет о Николае Бурлюке:
«Он никогда не брал в руки карандаш или кисть. Отец Бурлюков любил говорить, что Коля тем хорош, что его одежда никогда не будет в пятнах от масляных красок. Он был очень образованным юношей. Был призван в армию в 1916 году. Воевал на румынском фронте. Людмила Иосифовна, мать Николая, всегда ждала Колю с фронта. Он вернулся в 1920 году в Херсон. По настоянию матери женился на Саше Сербиновой, и у них родился сын Николай. Осенью 1922 года Николая Давидовича Бурлюка нашли убитым в Херсоне».
Нашли убитым Деталей гибели Николая Бурлюка не знал никто у большевиков не было привычки сообщать родным правду. Родные знали лишь, что однажды он просто вышел из дома и пропал. Даже мама большого семейства, Людмила Иосифовна, которая жила в годы Гражданской войны в Херсоне, не знала, что случилось с сыном. Вот отрывок из её письма Давиду в США, отправленного в 1922 году того же письма, в котором она пишет о «Володичке»:
«Херсон опустел и разрушен, как не обитаемый город. Все ходят пешком в нищенских костюмах, большинство босиком лошади перевозят людьми лошади передохли.
Прошлую зиму голодали будет ли эта зима лучше, неизвестно да и теперь если бы не помощь американцев АРА то было бы плохо, весной люди и дети умирали сотнями на улицах.
Но всё это меня не тревожит, а исчезновение Колечки приводит в отчаяние.
Здесь его жена Шура, Александра Васильевна Сербинова, маленькая, чёрненькая, милая, добрая, энергичная, и чудесный мальчик Николай Николаевич, сын Колечки. Похож с Никишей, только глаза другие очень большие для двух лет и 4 месяцев. Она мне немного помогает и вообще заботится обо мне».
Антон Безваль и Надежда Бурлюк, которые также жили в то время в Херсоне, догадывались о судьбе Николая, а позже узнали о том, что он был расстрелян, однако матери, которая переехала с ними в Ферганскую область, до самой её смерти ничего не говорили.
Антон Безваль писал 29 августа 1922 года Марианне Бурлюк в Прагу:
«Мама и Коля приехали к нам в Херсон летом 1918 г., вскоре после чего (в октябре) я венчал Коленьку с Шурой Сербиновой маленькой, очень милой брюнеткой с поразительно ровным характером, который не могли испортить даже 15 л. музыки (консерваторка, рояль). Их счастливая жизнь оказалась, к несчастью, непродолжительной, т. к. Коля около 2-х лет тому назад исчез для нас всех, и боюсь, что навсегда. Обстоятельства этой тяжёлой для нас всех истории когда-нибудь узнаешь, сейчас же могу сказать, что у меня, человека, как тебе известно, мало склонного к иллюзиям, почти нет уверенности, что он жив. Его жена и сын Коля (мой крестник) живут под Херсоном, вчера мы навещали их и Коленька-маленький поразительно мил и во многом напоминает отца.
Нечего и говорить, что дело с Колей страшно повлияло на маму, которая с тех пор превратилась в старуху, очень исхудала, как-то съёжилась и находится в постоянном религиозном трансе: читает исключительно божественное, в иные дни по 12 ч. проводит в церкви, где состоит в общине, занимается сбором пожертвований на тарелочку, говеет по несколько раз в год и т. п. Одним словом, самая радикальная перемена образа мыслей, которая правда началась ещё с 18-го г., т. к. Коля в последние годы стал крайне религиозным и вовлёк её в орбиту своего миросозерцания».
Лишь после открытия архивов Службы безопасности Украины стало возможным получить детальную информацию о гибели Николая Бурлюка. Выдающийся исследователь русского авангарда Андрей Крусанов, сделав запрос в СБУ по Сумской области, получил копию обвинительного заключения по уголовному делу в отношении Николая Бурлюка. Написано оно фантастически безграмотно, но содержит подробные сведения о последних годах жизни Николая.
Так, из обвинительного заключения мы узнаём, что после окончания в 1914 году физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета Николай Бурлюк некоторое время учился в Москве, а затем, уже в 1916 году, был мобилизован на правах вольноопределяющегося и служил в Электротехническом батальоне. 15 июля 1917 года он окончил Школу инженерных прапорщиков, после чего был отправлен на Румынский фронт, где в 9-м радиодивизионе исполнял сначала обязанности помощника начальника Учебной команды, а затем и сам стал начальником Полевой Радио-Телеграфной учебной школы. В начале ноября 1917 года Николай едет за матерью в Россию и привозит её в Румынию, в город Ботошани. В январе 1918 года ввиду разоружения дивизиона белыми добровольцами на станции Сокола Николай Бурлюк уезжает в Кишинёв, в «Радио-Румфронта», в том же январе 1918 года поступает в Кишинёвскую земельную управу и уезжает в Измаил уездным представителем Министерства земледелия Молдавской Республики. В марте 1918 года он уходит в запас и продолжает служить в Управлении Земледелия до июня 1918 года. После чего через Одессу едет на жительство в Херсон, где устраивается чернорабочим завода «Вадон», затем помощником табельщика, и в начале августа 1918 года уезжает в имение Скадовского (Белозерка Херсонской губернии), где служит приказчиком и неофициально исполняет обязанности помощника управляющего. Очевидно, что Николай собирался пойти по стопам отца.
В ноябре 1918-го по объявленной гетманом Украины Павлом Скоропадским мобилизации Николай Бурлюк «является как офицер» и направляется в Одессу, в радиодивизион, где от гетмана переходит к Петлюре, затем в начале декабря 1918 года к белым, а в апреле 1919 года остаётся в Одессе и служит до мая при Красной армии, после чего переходит на службу в морскую пограничную стражу. Уже в июне 1919 года он освобождается от службы как агроном и уезжает в Херсон, а затем в село Верёвчина к родным. С июня до августа живёт в деревне, но затем уезжает в Алешки (уездный город Таврической губернии Днепровского уезда) для подыскания службы учителя, дабы не попасть в ряды белых. Тем не менее по объявленной белыми мобилизации является как офицер, за службу в Красной армии преследуется, понижается в чине до рядового и отправляется на фронт против Махно, где служит рядовым телефонистом.
«В Декабре месяце под натиском Красной армии белые отступают Бурлюк от белых удирает через Мелитополь и Алешки и Херсон, затем на Голую-Пристань и там скрывается в больнице боясь военной службы противоречущей своему убеждению и так скрывался до Декабря <19>20 г. после чего считая с тем, что гражданская война закончена сам является в комиссариат для учета как бывший офицер. Белым явился по первому приказу как офицер потому, что документы были в их руках, а законом Р.С.Ф.С.Р. и приказам не подчиняется и не являлся потому, что не желал служить как у тех так и у других и продолжал скрываться целый год» это из обвинительного заключения.
Несмотря на то, что Николай служил в радиодивизионе и главной его целью было как можно скорее вернуться к мирной жизни, более того, он служил и в Красной армии, Чрезвычайная тройка принимает решение расстрелять его, как «шпиона армии Врангеля», и «желая скорее очистить Р.С.Ф.С.Р. от лиц подозрительных кои в любой момент свое оружие MOГУТ поднять для подавления власти рабочих и крестьян».
27 декабря 1920 года приговор приведён в исполнение. Николаю Бурлюку было всего тридцать лет, его сыну не было и года.
Показательна разница в наказаниях «белые» за службу у «красных» понизили его в чине, «красные» расстреляли.
«Застенчивый» юноша, о котором писал Бенедикт Лившиц, как и все почти в его семье, не смог избежать кровавой бойни, в которую погрузилась страна. Лишь Давид избежал этой участи во многом благодаря необычайно развитой интуиции и пониманию складывающейся ситуации.
Вот что пишет о Николае Бенедикт Лившиц, приехавший в Чернянку в декабре 1911 года:
«Третий сын, Николай, рослый великовозрастный юноша, был поэт. Застенчивый, красневший при каждом обращении к нему, ещё больше, когда ему самому приходилось высказываться, он отличался крайней незлобивостью, сносил молча обиды, и за это братья насмешливо называли его Христом. Он только недавно начал писать, но был подлинный поэт, то есть имел свой собственный, неповторимый мир, не укладывавшийся в его рахитичные стихи, но несомненно существовавший. При всей своей мягкости и ласковости, от головы до ног обволакивавших собеседника, Николай был человек убеждённый, верный своему внутреннему опыту, и в этом смысле более стойкий, чем Давид и Владимир. Недаром именно он, несмотря на свою молодость, нёс обязанности доморощенного Петра, хранителя ключей ещё неясно вырисовывавшегося бурлюковского града».
И действительно Николай был единственным, кто мог бы пойти по стопам отца. Но пока он был рядом с Давидом, об этом не могло быть и речи. Вслед за старшим братом Николай Бурлюк погрузился в самую гущу литературной и художественной жизни России, в самую гущу рождающегося прямо на глазах нового искусства. Взлетающий футуризм опирался на два крыла живопись и литературу. Всеохватный, всеобъемлющий Давид Бурлюк успевал не только писать сотнями картины и организовывать выставки, но и сочинять стихи, объединять вокруг себя знаковых для нового времени поэтов и издавать эпатирующие консервативную публику сборники поэзии и прозы. А ещё выступать с многочисленными лекциями о современном искусстве, участвовать в диспутах, провозглашать манифесты В этой бурной деятельности участвовал и Николай. Активное вовлечение его в творческую среду и в творческую активность началось ещё во время его пребывания в 1-й мужской гимназии в Херсоне, в которой он учился с сентября 1901-го по июнь 1909 года, окончив полный восьмиклассный курс. И тут не обошлось без удивительного везения. Всю жизнь Бурлюки словно притягивали к себе интересных людей. Одноклассником Николая стал будущий писатель Борис Лавренёв, который был тогда ещё Борисом Сергеевым. Они даже сидели за одной партой, которая и сегодня хранится в музее гимназии. Память о Лавренёве, дважды лауреате Сталинской премии, в Херсоне чтили все советские годы, в доме на углу проспекта Ушакова и улицы Театральной был создан его Музей-квартира, в котором и сейчас экспонируется работа Давида Бурлюка «Пейзаж села Чернянка». Интересно, что улица, на которой находится гимназия, носит сейчас имя Виктора Гошкевича.
В своей биографии Борис Лавренёв писал о том, что «микробы стихотворной заразы обволакивали меня каждое лето, с седьмого класса гимназии и до первых студенческих лет, в поэтической обстановке Чернодолинской экономии графа Мордвинова. Перед моими глазами были два дурных примера: мой одноклассник Коля Бурлюк, младший из знаменитых Бурлюков, и совсем ещё юный, в рваной черной карбонарской шляпе и чёрном плаще с застёжками из золотых львиных голов, похожий на голодного грача Владимир Маяковский. Я с восхищением глядел в рот Коле, когда он, картавя, бурлюкал стихи, но старался уберечься от заразы. Для меня, как и для Маяковского, ещё не был решён вопрос: вступать ли на тернистый путь поэзии или просто поступить в Училище живописи, ваяния и зодчества?»
Первые свои стихотворения Николай Бурлюк опубликовал в сборниках «Студия импрессионистов» (1910) и «Садок судей» (1910). «Садок судей», напечатанный на оборотной стороне дешёвых комнатных обоев, без «ятей», знаков препинания и с использованием массы неологизмов, был гораздо более провокационным и вызвал негативную реакцию. Например, Валерий Брюсов назвал его находящимся «за пределами литературы», сдержанно похвалив, однако, некоторые стихотворения Николая Бурлюка и Василия Каменского. Нужно сказать, что стихотворения Николая Бурлюка отличались от стихотворений других авторов они были гораздо более лиричными, сдержанными, даже тихими. Как ни старался автор «выдавить» из себя что-то футуристическое у него это не получалось. Но деваться было некуда авторитет и железная воля братьев не оставляли возможности идти другой дорогой, хотя он и попытался. В мае 1911-го Николай Бурлюк пишет Валерию Брюсову письмо:
«Вы отчасти знаете меня по нелепому Садку судей, а теперь я вынужден просить у Вас той нравственной поддержки, которую я давно ищу. <> Я просто сомневаюсь в своем поэтическом даре. Я боюсь, что мой взгляд на себя слишком пристрастен. Поэтому я прошу Вас сказать мне поэзия ли то, что я пишу, и согласны ли Вы, если первое правда, быть моим учителем».
Мы не знаем, как ответил на это письмо Брюсов и ответил ли вообще, но точно знаем, что Валерий Яковлевич в ученики Николая не взял. И тогда Бурлюк-младший вошёл в круг Николая Гумилёва, в «Цех поэтов». Гумилёв благосклонно относился к исканиям Николая, хотя в отзыве на всё тот же «Садок судей» написал, что «из пяти поэтов, давших туда свои стихи, подлинно дерзают только два: Василий Каменский и В. Хлебников, остальные просто беспомощны». Гумилёву же принадлежит и ставшее известным двустишие: