Кроме того, и сами Мусеи, как оказалось, имели большие различия в статусе и организации. Мусеи, весьма широко распространенные в эллинистическое и римское время, входили в круг учреждений повседневной культурной жизни греческих полисов, эллинистических монархий и римских провинций. Но это могли быть и целые священные долины, и малые городские Мусеи, и священные участки Муз в школьных двориках и садах, и частные семейные Мусеи.
Возможно, это многообразие ещё более «смутило» исследователей, и прибегая к сравнительному анализу, они использовали не весь большой список античных Мусеев, а брали только те, что непосредственно предшествовали Мусею в Александрии и в наибольшей степени походили на него, а именно Мусеи в Ликее и в Академии (их влияние не вызывало сомнений), добавляя к ним, иногда, Мусей на о. Фера. И, конечно же, сравнительный ряд открывала беотийская долина Муз.
Эдвин Мюллер-Граупа в обстоятельной статье Museion для Real-Encyclopädie начинает с этого древнейшего святилища, показывая путь мусической религии от природы к культуре, совершавшийся по мере развития античной городской жизни[44]. Жорж Ру, французский археолог, много лет занимавшийся раскопками в долине Муз, спустя два десятилетия расширяет список, сравнивая беотийскую долину с аналогичными архаическими святилищами в Пимплейе, Лейбадейе, у подножья Олимпа и Лейбетрона, упоминая Myсей на склоне горы Фурий (Plut. Sull., 17), и отделяя от священных долин более поздние городские Мусеи, такие как пифагорейский Myсей в Таренте, сведения о котором есть у Полибия (VIII, 27, 29), или небольшой храм Муз (ναòς οὐ μέγας) в Теспиях возле агоры (Paus., IX, 27, 16; Strab., IX, 2, 25, С410), иногда неправомерно отождествляемый с главным святилищем на склоне Геликона. Это отождествление возникло как по причине территориальной близости (от Теспий до долины Муз всего несколько километров), так и потому, что в долине в эллинистический период строится стометровая стоя с ионической колоннадой, более привычная для города, чем для горной местности, посвященной Аполлону и Музам[45]. Показав два типа античных Мусеев, Ж. Ру кратко констатировал близость святилищ Академии и Ликея ко второму, городскому типу и остановился как бы «на пороге» Александрии.
Тройственная связь Академия Ликей Александрийский Мусей прослеживается и в ряде наших отечественных антиковедческих статей и монографий. Их обзор мы дадим отдельно.
Между тем в середине XX века внимание учёных вновь сосредоточилось на Александрийской Библиотеке, чему также немало способствовали успехи археологии, становление которой, как известно, ведёт отсчет времени от раскопок Помпей и Геркуланума. Когда о библиотеках древних писал Юст Липсий, он принимал за истину мифического фараона Осимандуя, или же использование в качестве материала для письма кишечника дракона (Draconis intestinum). Смутным было представление о том, как выглядели книги на папирусе и как они хранились. Находки на вилле Папирусов в Геркулануме, которую раскапывают с 1750 года, с перерывами, вплоть до нынешних дней, выявили не только почти две тысячи свитков, среди них труды эпикурейца Филодема, но и фрагменты деревянных шкафов с инкрустациями, где хранились эти свитки. И подтвердили сведения о том, что древние библиотеки были ещё и мемориалами писателей и философов, так как украшались их бюстами и статуями, и о том, что при них складывались кружки интеллектуалов, возглавляемые каким-нибудь знаменитым мужем (в данном случае, возможно, самим Филодемом).
Затем последовали открытия египетских папирусов со многими считавшимися утраченными навсегда произведениями, выписками из авторов, риторическими упражнениями и хозяйственными документами. В руки филологов попали, наверняка присутствовавшие в собрании Александрийской Библиотеки, «Афинская политая» Аристотеля, речи Гиперида, мимиямбы Герода (Геронда), в одном из которых Мусей называется сокровищем Птолемеев (Herod. Mim. I, 31). Были найдены записи управляющих царскими поместьями в Фаюмском оазисе (доходы этих поместий были одним из главных источников финансирования Мусея и Библиотеки). Удалось полностью воссоздать весь процесс изготовления папирусных свитков, и многое узнать о статусе и профессиональных навыках царских писцов и переписчиков рукописей.
Одновременно были изучены сохранившиеся архитектурные фрагменты античных библиотек, позволившие сделать вывод о типологической близости этих зданий, и следовательно, хотя бы приблизительно представить облик царской Библиотеки в Александрии. Речь идёт, прежде всего, о библиотеке Адриана в Афинах, библиотеке Цельса в Эфесе, библиотеке Атталидов в Пергаме и более поздней библиотеке в Тимгаде (Colonia Marciana Traiana Thamugas).
Самым большим по объёму, как по количеству страниц, так и по информативности, стал посвящённый Александрийской Библиотеке труд американского исследователя Эдварда Александера Парсонса, вышедший вскоре после Второй Мировой войны. Автор, страстный библиофил, всю жизнь собиравший редкие книги, рукописи, документы, и занимавшийся историей книжного дела и книгопечатания, уже в заглавии выразил своё восхищение собирательской активностью древних: The Alexandrian Library, Glory of the Hellenic World. К тому же Парсонс принадлежал последнему поколению западных интеллектуалов, получивших традиционное классическое образование, стремительно клонившееся к упадку в век революций и мировых войн. Его книга, которую упрекали в старомодности и субъективности в анализе, захватывает не только подробным изложением материала, но и хорошим литературным стилем, что делает материал доступным широкой публике. Она выдержала несколько изданий, последнее посмертно[46], и, несмотря на критику, её и поныне отмечают во всех серьёзных публикациях по эллинизму.
В первой части Парсонс даёт предысторию библиотечного дела в Греции, а также, дабы преодолеть информационные лакуны, привлекает сведения о соперничавших с Александрией библиотеках Пергама и Антиохии-на-Оронте.
Во второй и третьей части говорится о строительстве Александрии и культурном своеобразии города, как посредника между Западом и Востоком. Именно желание объединить народы и культуры лежит, по Парсонсу, в основании плана, задуманного Александром Великим и осуществлённого совместными усилиями Птолемея I Сотера и его главного советника Деметрия Фалерского; Парсонс подчёркивает космополитизм последнего, он поистине man of the world[47]. И далее, преодолевая бытовавший до него европоцентризм, Парсонс выделяет два собрания книг, хранившихся в Библиотеке на равных началах. Книги греческие соседствовали там с обилием переводов, раскрывающих мудрость египтян, вавилонян, ассирийцев, финикийцев, евреев, сирийцев и индийцев. Переводческий труд был столь же важен, как и собирание, хранение, классификация, издание и копирование текстов.
Плюс такая специфическая деятельность, как создание канонов, фиксация лучших произведений в качестве образцов, обязательных для образования и подражания. Этот творческий процесс продолжался до Цезаря, затем, при римлянах, пошёл долгий и мучительный процесс упадка (destruction), которому уделена вся заключительная, четвёртая часть. Повествование доводится до первых халифов, хотя Парсонс критически относится к легенде о сожжении книг халифом Омаром: к моменту прихода арабов Библиотека фактически уже перестала существовать. Позже эта тема станет болезненной для арабских историков. На фоне распада колониальной Британской империи и египетской революции 1952 года они будут утверждать невиновность праведного халифа и указывать на несравнимо более высокую, чем в средневековой Европе, книжную культуру мусульманского мира.
Хотя Парсонс декларирует нерасторжимую связь Библиотеки и Мусея, основанных единовременно, собственно Мусею уделено столь мало места, что он кажется небольшим придатком к колоссальному книгохранилищу. Он был частью «культурного» комплекса, примыкающего к Библиотеке (its adjuncts), включавшего также театр и царские сады, и был связан с ними «величественными колоннадами из редких пород мрамора»[48]. Облик Мусея и Библиотеки по-прежнему рисуется больше интуитивно, чем на фактическом материале, так как в 50-годы ХХ века, в отличие от Эфеса, Пергама, долины Муз, археологические изыскания в Александрии были ещё в зачаточной стадии. Да и позже, хотя вторая половина столетия принесла много сенсационных открытий, часто неожиданных и нарушающих сложившиеся представления об эллинистическом городе, следов Мусея и Библиотеки так и не было обнаружено.
В дальнейшем мы постараемся использовать археологический материал как можно более полно, обращаясь не только к обобщающим результаты раскопок монографиям, но и к периодике, и к Интернету. Несмотря на то, что за полтора столетия изысканий археологов в Александрии не найдено ни одного фрагмента, который они рискнули бы достоверно отождествить с Мусеем и Библиотекой, есть возможность, по крайней мере, представить их внешнее, сакральное и светское окружение. Сделать это можно на основе хорошо изученных руин Большого Серапея, к которому примыкает стена римского стадиона, на основе фундаментов храмов Посейдона и Божественного Цезаря, на основе римского Одеона и расположенной рядом виллы Птиц, построенных при императоре Адриане, и, наконец, на основе мозаик и пластики, найденных на предполагаемом месте царских дворцов. Пока же будет достаточно дать общую картину, рассказав об основных этапах археологических изысканий.
Началом египтологии считается основание Наполеоном Бонапартом[49] в оккупированной французами Александрии учреждения, наименованного L'Institut d'Égypte, первое заседание которого состоялось 23 августа 1798 года (6 фруктидора VI года Республики по принятому тогда революционному календарю). Но для Александрии, если исключить случайные находки французами Розеттского камня и камеи Августа в Пелузии, более знаковым является мероприятие другого Бонапарта, Наполеона III. Желая написать историю своего кумира Юлия Цезаря, император инициировал первые масштабные топографические исследования города, дабы иметь точное представление, как разворачивались события известной по «Запискам» Цезаря Александрийской войны.
По его просьбе, правитель Египта Исмаил-Паша поручил своему лучшему инженеру, преподавателю Политехнической школы в Каире (основанной великим дедом этого правителя Мухаммедом Али в порядке «вестернизации» страны) составить карту древней Александрии. Этим инженером был Махмуд Бей ал-Фалаки, воспитанник парижской Ecole des Arts et Métiers, проявивший себя и в качестве математика, астронома, а впоследствии министра просвещения Египта.
Александрия тех лет, чьи дома строились прямо на античных фундаментах, не менявшая своей планировки со времён арабского завоевания, была тщательно обмерена, изучена в сопоставлении с текстами Цезаря и Страбона. Как результат, император Франции получил карту-реконструкцию в масштабе 1:10 000. Вскоре в Париже были изданы комментарии к ней[50], и учёный мир Европы пользовался этими материалами почти столетие.
При последующих изданиях карты контуры древних улиц и зданий, нарисованные Махмудом Беем, обычно накладывали на чёрные линии кварталов XIX столетия. Стало очевидным, что Александрия когда-то распространялась далеко на восток за пределы средневековых арабских укреплений. Махмудом Беем была частично реконструирована старая береговая линия и показаны очертания ушедших под воду дамб и островка Антирродос. Библиотеку Махмуд Бей помещает на набережной, Мусей к юго-западу, в результате чего они оказываются разделёнными главной улицей города, что сразу же вызвало сомнения и полемику[51]. Рядом с Мусеем, вплотную оказывается Сома (в других источниках Сема), мавзолей Александра Македонского. Махмуд Бей был уверен в истинности предания, будто бы она стояла на месте нынешней мечети пророка Даниила. Он лично спускался в крипту мечети, обмерил её и нашёл, что объём подземной залы был достаточен для усыпальницы[52]. Это мнение также породило полемику, продолжающуюся по сей день.
Помимо двух спорных моментов (разделение Мусея и Библиотеки, и локализация гробницы Александра), следует учитывать и то обстоятельство, что карта Махмуда Бея запечатлела античный город на последней фазе его существования в позднеримское и ранневизантийское время. Александрия неоднократно восстанавливалась римлянами после нанесённых ими же ран, а после торжества христианства могли быть нарушены и границы священных участков языческих храмов, на что римляне вряд ли решались до IV века. Как выяснилось недавно, город заново отстраивался ещё в 620-е годы, при императоре Ираклии, на короткое время отвоевавшем его у персов, чтобы вскоре уступить арабам. Тем не менее, реконструкция Махмуда Бея и сегодня остаётся основанием всех последующих планов, корректируемых по мере появления новой информации.
Изыскания Махмуда Бея проводились ещё «на поверхности» города. Археологи, увлёкшись раскопками египетских памятников времени фараонов, пока что мало внимания уделяли греко-римским древностям. Но вот в 1893 году, уже после британской оккупации, создаётся Archaeological Society of Alexandria, или, как гораздо чаще называли её сами англичане, поскольку французский тогда ещё безраздельно доминировал над английским в качестве языка международного общения: Société Archéologique dAlexandrie. На французском же долгое время выпускались и отчёты деятельности сообщества. Годом ранее был открыт публике Греко-Римский музей, руководство которым много лет осуществляли итальянцы Джузеппе Ботти, затем Эваристо Брекчия и Ахилле Адриани. Поочерёдно они, вплоть до начала 1930-х (после чего работу продолжил англичанин Алан Роу), вели раскопки на обширном пустыре в южной части города, над которым возвышалась тридцатиметровая колонна асуанского гранита с коринфской капителью, приписываемая Гнею Помпею, а на самом деле воздвигнутая Диоклетианом в 297 году от Р. Х. в качестве памятника победы над мятежными александрийцами. Под ней была вскрыта почти такой же высоты каменная терраса, бывшая основанием большого храма Сераписа. Её арочные своды перекрывали большие помещения, где, скорее всего, размещались читальные залы и хранилища второй крупнейшей библиотеки античного города. Сам храм, посвящённый синкретическому божеству, общему для эллинов и египтян, как показали раскопки, имел вполне греческий облик (как и обнаруженное рядом малое святилище другого синкретического божества Гарпократа). О египетском влиянии напоминали лишь стоящие на террасе фигуры гранитных сфинксов. Прямоугольной формы теменос (священный участок), к которому вели две каменные лестницы, имел за глухими наружными стенами просторные портики, обрамлённые стройными колоннами. В центре, рядом с открытым жертвенником, стоял окружённый такими же гранитными колоннами типичный для античной архитектуры периптер.
Выборочные раскопки, одновременно проводившиеся в Эль-Шатби, на месте царских дворцов, также выявили, ставшие экспонатами Греко-Римского музея, совершенно греческие по исполнению капители ионических и коринфских колонн, памятники пластики и многочисленную керамику. Это надолго укрепило археологов в их убеждении, что Александрия была типичным эллинистическим городом, с некоторыми вкраплениями традиционного египетского искусства. Широкой публике в 1910-е годы было представлено иллюстрированное издание находок немецкой экспедиции Эрнста фон Зиглина[53], изображённые на его страницах предметы тоже, вроде бы, говорили о полном преобладании в облике города греческого начала. И самый популярный путеводитель по городу и залам Греко-Римского музея, написанный Эваристо Брекчия перед Первой Мировой войной и многократно переиздававшийся на французском и английском языках, был назван не «Александрия Египетская», но так, как именовали город античные авторы: Alexandria (на обложке книги Alexandrea) ad Aegyptum[54], то есть, Александрия «при» Египте, «возле», «вблизи» Египта.