Однако сегодня поварихе было не по себе:
Он давит на меня психически, паразит эдакий!
И она треснула тестом о столешницу с такой силой, что сотряслась вся кухня. Мальчишка испуганно вздрогнул, ухмылка на мгновение слетела с его лица, но как только в шкафах затих посудный перезвон, она снова повисла меж его оттопыренных ушей, словно открытая ширинка. Это было его проклятием, он был из тех, кто непременно расплывается в улыбочке, попав в неудобное положение, а это часто понимают неправильно. На этот раз был поварихин черед неправильно его понять:
О, смотри! И он еще сидит и насмехается надо мной!
Мальчишка еще ниже склонился над своими человечками в надежде спрятать лицо будто это могло что-то изменить! Повариха уже вмешала его позор в имбирное тесто, постояльцы гостиницы будут похрустывать им, запивая утренним кофе, а позже мальчишкин срам вывалится из них с другого конца, и таким образом эта злополучная проделка и стыд за то, что его, как похотливого кобелька, отчитали на глазах у Мари-Софи, станет частью мировой экосистемы».
«Интересно, и что же он такого натворил?»
«Повариха принялась по новой оживлять свое тесто, мертво лежавшее меж ее ладоней после жесткого приземления на стол:
Боже мой, да я даже говорить об этом не могу!
Конечно, можете! А я уж позабочусь, чтобы ему влетело как следует!
Мари-Софи послала мальчишке притворно-сердитый взгляд. У того явно отлегло от сердца, хотя он и старался этого не показывать. Бедняга проторчал всю ночь за стойкой регистрации, и было, прямо скажем, некрасиво посылать его, не выспавшегося после ночного дежурства, помогать похмельной поварихе. Конечно же, его потянуло на озорство, а то бы он точно заснул над этими несчастными пряниками.
Вон, посмотри!
Повариха качнула плечом в сторону противня, стоявшего на стуле у выхода на задний двор. Противень был сдвинут на самый краешек сиденья и только чудом не опрокидывался на пол. Под наброшенной сверху страницей местной газеты «Kükenstadt-Anzeiger» угадывалось нечто вроде выпечки. Эта порция явно была забракована.
Как ты думаешь, что там такое?
Но прежде чем Мари-Софи успела ей ответить, повариха принялась мало-помалу оттеснять ее в сторону отвергнутого противня, устремившись в погоню за поползшим по столу тестом.
Да Боже мой! Ты же никогда в жизни не догадаешься! повариха кончиком носа перекрестила воздух и, шлепнув тесто со стола на стену у черного входа, продолжала месить его там.
Мари-Софи больше не могла равнодушно воспринимать эту кухонную драму, невольной участницей которой ей пришлось стать. Ее уже подташнивало от колыхавшейся перед глазами бесформенной телесной массы, от духовки несло удушающим жаром, и девушку охватил страх, что ей, возможно, никогда не удастся вырваться из этого затейливого танца с поварихой. А ведь сегодня был ее выходной! Воскресенье! Она просто спустилась сюда по-быстренькому перекусить! Пятнадцатиминутное свидание с незамысловатым завтраком превращалось в нескончаемую трагедию, действующие лица которой искали ответы на извечные вопросы о чести, совести и темной стороне человеческой души.
А повариха тем временем, как и подобает хорошей актрисе, подвела сцену к драматической кульминации:
Вот оно!
Мальчишка дернулся, когда повариха буквально выпалила эту реплику. Близость к виновнику и запретному печеву довела ее до точки кипения, когда она, казалось, была готова ринуться прямо сквозь стену, во двор и еще бог знает куда с тестом над головой как знаменем строгости и усердия.
Казалось, у Мари-Софи нет ни единого шанса выбраться из этой кухни абсурда в здравом рассудке: повариха, по всей видимости, так и не раскроет улики в судебном разбирательстве «Благопристойность против неуклюжего Ханса», вылепленные мальчишкой человечки в конце концов станут такими крохотными, что, чтобы отделить от пряничного тела руки и ноги, ему придется расщеплять атомы, а сама Мари-Софи так и не попадет на встречу со стаканом молока, ломтиком хлеба и грушей своей главной целью в это воскресное утро и умрет здесь от голода.
Девушка решила форсировать события: оторвавшись от поварихи, она уже прицелилась сорвать с противня газету, когда мальчишка вдруг вскочил на ноги:
Я не хотел, это нечаянно получилось!
Мари-Софи пригвоздила его взглядом:
Стыдись! Проси прощения и убирайся спать!
Почесав в копне огненно-рыжих волос, мальчишка распутал завязки фартука и нерешительно попятился к выходу:
Извините, фройляйн фрау
Он делано зевнул, передернул плечами, внимательно изучил свои ботинки, поморщил нос и, стараясь выглядеть виноватым, обращался попеременно то к девушке, то к поварихе:
Сам не знаю, что со мной не спал да и вот
Мари-Софи подала ему знак поскорее проваливать, но мальчишка будто прирос к месту видимо, ждал, когда она снимет газету с его творения, но девушка не собиралась доставлять ему такого удовольствия. Она повернулась к поварихе: та, перестав месить, снова стала самой собой грузной дамой с головной болью. Их глаза встретились, и у Мари-Софи вырвалось то, чего она совсем не собиралась произносить, переступая сегодня порог этой кухни:
Я, пожалуй, помогу вам закончить с печеньем
Повариха затрясла головой:
Нет-нет-нет, дорогая, я ни в коем случае не могу на это согласиться! Боже мой, у тебя так давно не было выходного в воскресенье!
С этими словами она сунула тесто девушке в руки, а сама, просеменив к кухонному шкафу, выудила оттуда бутылку с ромовым экстрактом и чашку с отбитой ручкой. Посыльный как приклеенный все еще стоял у выхода, тупо уставившись на повариху. Когда та плеснула себе в чашку, его рот снова расплылся в дурацкой улыбке.
Мари-Софи положила тесто на стол: что за идиот этот мальчишка, почему он не убирается отсюда? Она послала ему вопросительный взгляд, но в ответ получила все ту же улыбочку, только теперь уже растянувшуюся на полголовы. Он дергал плечом, указывая на дверь в кладовку.
Повариха, подняв чашку и приложившись к кулинарному продукту, зашипела на посыльного:
Вишь, до чего меня довел!
А Мари-Софи вдруг поняла, что удерживало мальчишку, она услышала то, что слышал он: из кладовой доносилось едва различимое бормотание. Она шикнула на повариху, и бедная женщина испуганно перекрестилась.
Подкравшись на цыпочках к двери в кладовку, Мари-Софи навострила уши. Так и было: внутри, посреди колбас, винных бутылок и банок с маринадами, кто-то шебуршился. Вор? Будущая мамаша c ненасытной охотой до соленых огурцов? Колбасный налетчик? Или пьянчуга, что подзадержался в раю и не успел улизнуть до прихода поварихи на работу?
Бесшумно метнувшись назад к столу, девушка вооружилась скалкой.
О, Боже, спаси и помилуй! повариха была готова разрыдаться от всего того, что Господь наслал на нее в это утро.
Приложив палец к губам, Мари-Софи протянула мальчишке отбивной молоток и жестом указала ему на вход в кухню, чтобы он встал там на страже: она откроет дверь в кладовку и шарахнет ворюгу скалкой, а если тот попытается прорваться к черному ходу, то там на его пути будет повариха, а мимо такой матроны просто так не проскочишь.
Беззвучно досчитав до трех и покрепче сжав в руке скалку, Мари-Софи рывком распахнула дверь кладовки и прыснула: в узком проходе между полок, растянувшись во весь рост, лежало жалкое, тощее существо в лохмотьях, на его ногах едва держалось некое подобие башмаков.
Но не бродяжнический вид стал причиной невольного веселья девушки, а то, что при падении кладовочный гость увлек за собой кольцо колбасы, которое теперь сидело на его голове подобно короне, а на левой стороне груди, словно медаль, поблескивал кружок огурца.
В руках незнакомец держал шляпную коробку. Это был мой отец».
4
«Мари-Софи, потупив взгляд, переминалась с ноги на ногу на пухлом ангелочке, вытканном на ковре гостиничной конторы.
Когда такое случается, ни у кого не может быть выходного: ни у тебя, ни у меня, ни у кого! Ты должна это понимать! хозяин восседал в обитом красной кожей кресле за спиной у Мари-Софи, он промокнул потное лицо белым носовым платком и продолжил: Мне от этого тоже счастья мало, но мы задолжали людям, которые привели его ночью, и нам ничего не оставалось, как только принять его.
Мари-Софи терпеливо выслушивала проповедь: хозяин и инхаберина, его супруга, влетели в кухню в тот момент, когда девушка уже думала, что описается от смеха над оборвышем, а теперь у нее было такое чувство, будто это и правда произошло.
Мне о нем известно не больше, чем тебе, но мы и не хотим ничего о нем знать, заруби это себе на носу!
Разумеется, они буквально с катушек слетели, увидев разгром в кладовке во всяком случае, так показалось Мари-Софи. Хозяин из своих обильных запасов с ходу отвалил мальчишке целых три затрещины и тут же выпинал его на улицу, в мусорную подворотню, в то время как инхаберина вывела рыдающую повариху из кухни и успокаивала ее остатком ромового экстракта. Девушке же было приказано прибрать на кухне и затем явиться в контору «для беседы».
После этого супруги сняли с воришки регалии колбасную корону и огуречную медаль и, подхватив с двух сторон под руки, потащили куда-то наверх. Мари-Софи сделала, что ей было сказано, и теперь хозяин «проводил с ней беседу»:
Если вдруг что случится, что бы то ни было, то мы тут абсолютно ни при чем! Особенно ты. Я об этом позабочусь.
Девушка слушала, не перебивая.
Ты же знаешь, мы всегда заботимся о своих И поэтому мы хотим, чтобы ты за ним ухаживала!
Посмотрев по сторонам, хозяин неуверенно прибавил:
Хочешь леденец?
Мари-Софи вздохнула: что она вообще здесь делает и о чем таком просит ее хозяин? Ухаживать за колбасным кайзером, этим огуречным генералом, которого они нашли в кладовке? Но она не умеет ухаживать за больными! Вряд ли он был кем-то важным, если они собираются сделать ее его сиделкой. И что это за разговоры о том, что «если вдруг что случится»?
Или, может, ты не любишь сладкого? Это хорошо, это ты молодец!
Поднявшись с кресла, хозяин принялся вышагивать взад и вперед по комнате, замирая на месте каждый раз, когда кто-нибудь проходил по вестибюлю гостиницы, и все говорил, говорил о сладкоежках, о здоровье зубов, без конца расхваливая девушку за воздержание от сладкого. А Мари-Софи не понимала, что ей делать. Как только она собиралась решительно топнуть ногой и заявить, что, к сожалению, не может взять это на себя, что у нее сегодня выходной, да к тому же она скорее уморит его, чем выходит, ее внимание неизменно отвлекалось на какую-нибудь деталь комнатного интерьера: бордовые вельветовые портьеры, позолоту письменного стола или пикантный сюжет картины над книжным шкафом. Эти свидетельства прежнего назначения дома отчего-то мешали ей выразить свои мысли в словах. И теперь она уже не знала, как сказать это жизненно важное «нет».
Неясное движение в вестибюле отбросило хозяина обратно в кресло, он проворно провел платком по вспотевшей лысине и почти закричал:
Так что, думаю, мы думаю, я уже прошелся по всем главным пунктам этого дела!
Когда в контору стремительно влетела инхаберина и захлопнула за собой дверь:
Ну это ни в какие ворота! Вот уж не знала, что мы собираемся разнести по всему городу, что скрываем у себя беглеца!
Хозяин замахал на супругу белым платком перемирия:
Долго же тебя не было, милочка
Инхаберина презрительно наморщила нос:
Ха! Будто тебе известно, сколько времени нужно, чтобы полностью раздеть взрослого мужчину!
Супруг решил сменить оборону на наступление:
На Восточном фронте мы, бывало
Инхаберина повернулась к девушке:
Идем, дорогуша, его нужно помыть
* * *
Воришка, или, как теперь догадывалась Мари-Софи, заморенный до полусмерти беглец, дожидался своей сиделки на втором этаже гостиницы в комнате номер двадцать три. Совершенно голый, он сидел в пустой лохани под окном. Занавески на окнах были задернуты, и в сумеречном свете девушка разглядела самого жалкого бедолагу, какого ей когда-либо приходилось видеть: голова склонилась на грудь, руки безжизненно свисали по бокам до самого пола, торчащие из лохани колени домиком опирались одно на другое и были опухшие словно два подгнивших граната.
И как тебе подарочек? подтолкнув Мари-Софи в комнату, инхаберина закрыла за ними дверь. Н е так-то просто было снять с него одежду, нижнее белье и носки совсем с ним срослись.
Мари-Софи было трудно смотреть на горемыку: спина и руки его были сплошь усыпаны красными пятнышками, живот одутловато выпячивался, как у маленького ребенка. Он дрожал.
Девушка невольно прикрыла рот ладонью: о чем думала инхаберина, оставив его сидеть вот так, раздетым, в пустой лохани? Мари-Софи сдернула с кровати покрывало и укутала им голыша, заодно уменьшив обзор этого несчастья.
Он весь в твоем распоряжении! Мальчишка принесет воду, поставит ее в коридоре у двери и постучит. А здесь, в комнате, ему делать нечего!
Бодро хлопнув в ладоши, инхаберина крутанулась на месте, а Мари-Софи, кивнув в знак согласия, поплотнее обмотала вокруг бедняги покрывало. Боже, как он был тощ! Лопатки и позвонки выпирали из его спины, точно крылья, точно зубья пилы. Взглянув на инхаберину, Мари-Софи укоризненно покачала головой: как им пришло в голову доверить ей заботу об этом ходячем трупе?
Инхаберина сделала вид, что не поняла ее молчаливого вопроса:
Когда закончишь с мытьем, устроишь его там она указала на светлую, не больше зрачка, точку на обоях.
В пасторском тайнике?
Да, я постелила чистое на кровать, там должно быть все, что нужно. А если что-то еще потребуется, позвонишь в звонок.
Инхаберина приоткрыла дверь, но, выглянув в коридор, тут же снова ее закрыла: на лестнице слышались чьи-то шаги. Из коридора донеслось монотонное стариковское бурчание: герр Томас Хазеарш призывал Всемогущего Господа забрать его из этой убогой дыры, где богопослушных постояльцев в их законный день отдыха дурят на имбирных пряниках. Девушка и хозяйка прислушивались, пока старикан воевал с дверным замком: прошла целая вечность, когда наконец послышалось, как дверь в его комнату открылась и закрылась.
Инхаберина, однако, уходить не спешила:
Чертов паразит! Наверняка сидит там в засаде и поджидает меня. Нутром чует, что что-то происходит, вырос в этом доме. Как думаешь, он плотно закрыл свою дверь?
Несчастный в пустой лохани чихнул, и Мари-Софи, покрепче прижав его к себе, послала инхаберине убийственный взгляд: если та своим безразличием пыталась показать, что ничего не понимает в уходе за больными бедолагами, то ее сообщение принято к сведению!
Прищурившись и поизучав некоторое время парочку под окном, инхаберина недовольно буркнула:
Ты еще молодая, думаешь, что все знаешь, но я бы на твоем месте вела себя с ним осторожней. Он не такой слабенький, каким хочет казаться. Я думала, в жизни не выдеру у него из рук эту дурацкую коробку! носком левой туфли инхаберина ткнула в сторону шляпной коробки, стоявшей на полу вместе с остальным его имуществом: лохмотьями и сумкой, где явно умещалось совсем немного.
На этом хозяйка гостиницы удалилась, решительно хлопнув дверью, а девушка Мари-Софи осталась здесь в комнате номер двадцать три, на втором этаже гостиного дома Vrieslander, в небольшом городке Кюкенштадт в устье реки Эльбы, что в Нижней Саксонии, наедине с раздетым мужчиной. Час назад она собиралась огреть его скалкой, сейчас она должна была его выхаживать.