Про честь загнул, конечно, но пополз. Как разведчик через линию фронта левое плечо вперёд, правое. И локтями, локтями упираюсь. Голова кружится. до тошноты. Но земля рядом лбом уткнусь, отдышусь и дальше.
Добрался до стены где выход, не знаю. Но я уже в тени, меня уже не видно кинутся искать, а не тут-то было.
Ползём дальше, по периметру должен быть выход, ведь как-то же вошли. Хотя, наверное, громко сказано выход для тех, кто ходит, мне следует поискать выполз.
Что это? Спуск в подвал? Ступени. Дальше вода. Не врюхаться бы, а то придётся бичей на помощь звать. Вот смеху-то.
Обогнул ловушку, чешем дальше. Конца и края нет пути. Но это не дело пусть голова кругом и тошнота в горле, так мне теперь в гада ползучего превращаться? Надо пытаться встать и идти, ну, хотя бы держась за стену.
Встал и. И меня швырнуло на стену, ладно спиной опёрся, не упал. А у костра больше ничего и не видно пироги за сапогами, утюги за пирогами. Голова кругом, подступила тошнота. Сейчас вырвет. Не вырвало.
Сглотнул слюну. Шаг вперёд плечо касается стены и ладони на ней. Другой.
Всё кружится, голова кружится, стена шатается, а я иду. Даже напеваю:
Нелёгкой походкой матросской иду я навстречу врагам.
Это ректификат во мне поёт. Вот хмель пройдёт и всё наладится, всё будет хорошо. Из худших передряг выкарабкивались.
Нет, так хреново мне ещё никогда не было. Ах, Билли, Билли, как ты сейчас нужен. Неужели не слышишь вопли мои в своём виртуальном благополучии?
Вход возник внезапно тёмным проёмом в серой стене. Плечо и руки потеряли опору и я вывалился в черноту летней ночи. Но упал не лицом в землю, как следовало ожидать, а затылком хряпнулся об неё. Потому как почва под ногами, будто утлая лодчонка на крутой волне, вдруг вздыбилась, норовя погрести. И погребла, если б я не прянул назад.
Искры из глаз. Грохот удара от мозжечка мозговыми извилинами прокатился до вмятины лобовой кости и застрял в ушах.
От болевого шока люди теряют сознание. Но боли нет, и сознание при мне. Лежу, гляжу в небо звёздное в разрывах быстро несущихся облаков, и никакого нет желания вставать и заводить юлу. От скупого света звёзд и перевёрнутого месяца поблёскивают лужицы и капли на листве свидетельства недавнего дождя. Новая обстановка иным мыслям дала ход.
Куда бежишь, Алексей Владимирович, от кого? Задуматься, и не ясно куда и от кого. Впрочем, куда понятно домой, к оптимизатору, к заветному ящику в столе. От кого? В теперешнем физическом состоянии тебе не только не найти дом, а и до города не добраться ты даже не знаешь в какой он стороне. А эти люди. Ну пусть бичи, отбросы общества, а вот не бросили бездыханного при дороге, приняли участие приволокли, приютили, накормить пытались. Не впрок, конечно, но и они крысятину не от снобизма жрут. И ещё человечину. А может, врут с них станется. Пьют всякую дрянь. Но ведь люди же! И Кащеевна с её неутолимым сексуальным голодом отвратна, но понятна. Что же мне бежать от них, если сам Всевышний послал на выручку. А не они, так загибался бы сейчас в кювете придорожном.
Впрочем, спорно. Не они, так кто-нибудь другой, поприличней и сердобольней, подобрал и определил в больницу. Может, Наташа сейчас сидела бы рядом. Может оптимизатор был бы на руке. А может, ментовские наручники.
Вздохом подавил неосуществившиеся мечты. Имеем, что имеем, и не время фантазировать. Надо возвращаться к костру и брать контроль над бандой помойных придурков. Стану для них шаманом и колдуном, Петром-ключником во вратах рая. Заставлю на себя молиться. Они на руках унесут меня домой к оптимизатору, а уж Билли решит все проблемы.
Вам ещё будут завидовать зажравшиеся городские бюргеры, грозил тем, к кому полз на свет костра. Нашел, кого бояться это уже себя упрекал три класса и коридор суммарно на шестерых против твоей. пусть немного повреждённой, но ещё о-го-го! на что способной головы. Её и надо включать в первую очередь, а ты.
Костёр догорал рубинился углями, по которым изредка пробегали язычки пламени. Подступившая тьма укрыла покрывалом упившихся, упевшихся и уплесавшихся бичей. В сторонке пыхтело и ворочалось бесформенное нечто я так подумал, брачная ночь у моей невесты. Ну, помогай Бог!
Эти люди ещё не знают, что их ждёт завтра пусть спокойно добичуют последние часы. С этой мыслью уснул.
Это был карьер. Нет, сначала был карьер добывали бутовый камень, а потом надумали его дробить, и построили щебёнчатый завод. Производственный цех поставили, пристрой для мастерской, административное здание, гараж, котельную. Было время, он процветал, потом забросили сдох Н-ский ЖБИ, ненужным щебень стал. Вывезли (растащили?) из корпусов всё ценное и забыли об их существовании.
Коммунальщики вспомнили принялись возить, сливать, валить жидкие и твёрдые отходы в карьер, замутили голубую воду, одарили округу неистребимой вонью и целлофано-бумажной продукцией. Но и бомжей нечаянной радостью. Три в одном крыша над головой, поле чудес (свалка) и дурная слава среди обывателей.
Поговаривали горожане, что бандюки ночами увозили свои жертвы на щебзавод, пытали в пустующих корпусах и прятали в воду концы. Тела убиенных покоились на дне карьера, а души блуждали по ночам, и находились очевидцы, утверждавшие, что видели в свете фар белые силуэты в чёрных проёмах окон.
Рядом федеральная трасса дугой выгибалась, а за ней берёзовая роща прикрывала городское кладбище. Говорили, страсти неземные творятся в этом гиблом месте. То баба голая, выйдя на обочину, помашет водителю тормозни, мол, задержись-ка. То сама курносая с косой наизготовку за кюветом привидится. Кто-то чертей наяву зрел. Кому-то гроб дорогу пересёк. И кувыркались машины с асфальта, а на полосатых столбиках вдоль обочины обновлялись траурные венки.
Бывали мы с Лёвчиком ночной порой на этом повороте смерти. И вот что я Вам скажу никакой здесь чертовщины нет. Из лесной чащи порою ночной бегают на свалку его обитатели. Видели мы лису, разбойницу рыжую так сверкнула фиолетовыми зрачками на свет фар, что водитель мой по тормозам ударил.
О ё!
И будь асфальт сырой, то кувыркнулся бы «Лексус» вместе с нами.
Ежи, те клубочком свернутся бойся, проколю! Да где там.
А ещё псы бродячие, коты бездомные всяку тварь влечёт приторный запах свалки и возможность поживиться.
Теперь бомжи.
Туман, поднявшийся над карьером, растёкся за берега, запрудил окрестность. Проник в наше убежище и осветил его. Вернее рассвет и туман шли об руку один в разбитые окна, другой в поверженные двери. Заворочались, закряхтели под дерюжками озябшие бичи и меня разбудили.
Было не лучшее утро моей жизни. Не чувствую голода, холода, пить не хочется можно сказать, априори бытия, но поганое ощущение неудовлетворённости сушит душу. Вторые сутки немытое тело так и скинул бы с себя вместе с мятым костюмом. А что оставил? «Дырку в лобу»? Была бы шишка, было б проще теплилась надежда: когда-то сойдёт. С этим изъяном в голове как жить? Впрочем, о чём я? Не собираюсь тут жить да и задерживаться надолго.
Ну-ка, подъём, братва бездомная, бичи помойные, беззаботные безработные. Дело есть на миллион снесите-ка меня на Сиреневую 12. И да воздастся вам!
Боря Свиное Ухо выбрался из-под дерюжки, потянулся, трубно дунул меж ягодиц, спустил штаны и принялся мочиться в костёр. Брызги с кирпичей попали мне на ладонь. Встать двинуть в челюсть? Не получится. Убрал руку и в следующее мгновение уворачивался от направленной в меня струи.
Что, буржуин, гребуешь? А как лакать заставлю.
Заныло под ложечкой. Не хватает тяму вот эту мразь двуногую в асфальт морально закатать. Какие-то слова сказать убить, расплющить, раздавить. А может, молча схватить за мошонку и показать, кто в коллективе нынче бригадир.
Прихватило под ложечкой. Слов нет, сил нет. На что надеялся, Гладышев? Приручить это дерьмо? Да не во веки. Надо было бежать, пока была возможность. А на эти отбросы, какая надежда? Забитые, задавленные, донельзя униженные они не знают жалости к слабейшему. Мыслил стать лучом света в тёмном царстве, а оказался предметом нечаянной радости: поиздеваться над беспомощным то ли не праздник.
Кащеевна, в стороне ворчал Макс Афганец, ворочаясь с боку на бок и ощупывая штаны и пиджачишко, зарекался с тобой ложиться опять напрудонила по самые уши. Откуда в тебе сулей стока берётся?
Невеста покинула брачное ложе, подсела к костровищу, задрала подол цветастой юбки, разглядывая влажные разводья.
Сам ты фуришься, культявый.
Если б я, огрызался одноногий, то почему тогда Упырь сырой? Ты ж промеж нас лежала, вот и оросила.
Вставай, кровосос, ткнул драным зонтом, заменявшим ему костыль, неподвижную спину, захлебнёшься. Ишь пригрелся в лужаке.
Филька выпростался из-под овчины, сел, протёр глаза, прокашлялся и сплюнул.
Похмелиться ба.
Уч-Кудук встал на четвереньки и, что было мочи, дунул в потухший костёр. Серый пепел оголил чёрные угли.
Опять ты, тварь, в костёр мочился!
Почему я? ощерился бывший трактирщик. Это буржуй по своей барской привычке.
Да он встать не может.
Дак с колен.
А вчера кто?
Вчера можа и я плохо помню: упились.
Да-а, бородач сменил гнев на милость. Вот был вечерок-то зараз мы флаконов шесть, а то семь оприходовали. Ты сколь принёс?
Хрена ли считать, итить надо, промышлять.
А с буржуем, что делать?
Все уставились на меня.
Слышь, буржуй, за тебя нам что-нибудь отвалят?
Или ты сам раскошелишься?
Вот она, переломная минута. Надо брать быка за рога. Надо сказать что-то такое, чтобы они повалились в ноги от моих слов и прослезились. Только где эти слова? Неужто я и мыслить разучился?
Чего молчишь?
Где твой дом? Куда вести тебя?
Не вести, а нести ведь он не ходячий.
Э, погодите-ка, Уч-Кудук воздел указательный палец к потолку. Погодите, можа это не простой буржуй банкир какой али директор. Смотрите, костюм на нём с иголочки и галстук в блёсках. Запонка была золотая, да какая-то сука уже стащила.
Он свирепо оглядел товарищей.
Звонарь ты? С дороги его волок, под шумок и уволок.
Гы-гы-гы.
Да у тебя ума не хватит. Ты, Кащеевна, что ль?
Можа и я. Вы что ль нахаляву очиститель выжрали вчера?
Да много ли он стоит?
А верните.
Ладно, хватит, Уч-Кудук сверлил меня взглядом. Я так мыслю, не простого полёта птичка попалась. Что, буржуй, молчишь? Признавайся, банкир ты или торгаш какой, магазинами владеешь? Что за тебя мы можем поиметь? Оптом или по частям продавать сегодня, скажем, пальчик, завтра ушко, послезавтра хренделёк? Баба-то любит?
И после этих слов я понял, что молчание это главное моё оружие. А может и спасение.
Бичам понравилось Уч-Кудука предложение.
В город пойдём, разнюхаем кто из важных птиц пропал. А потом решим, как из её пёрышки повыщипать.
Бородач оглядел бомжей:
Макс сторожить останется от его не убежит.
А можа я? предложила Кащеевна.
Ну, от тебя-то зараз смоется.
Так привязать.
Туман осел, и солнечная сень пробилась в окна. Макс развешал штаны сушиться, тельняшку и пиджачишко драный. Сидел, насвистывая, пришлёпывая ладонью по остатку оттяпанной на середине бедра ноги.
До вечера жрать не придётся, сообщил мне бодрым голосом. А пить захочешь, вон вода в приямке.
Это ж свалка, напомнил я.
Не обращай внимания. Я поначалу тоже. А потом привык, ни запаха не чую, ни вкуса лишь бы жралось да пилось.
Отравиться можно.
Я тебе вот что скажу, человек ко всему привыкает. Потому он и царь природы, что всеяден и живуч. Вот, скажем, листья пальмы такая флора жёсткая, что ни единой твари не по зубам. А американские коммандос жрут их как салат, и желудки усвояют.
Откуда познания?
А ты думаешь, я всю жизнь на помойке? Нет, брат, шалишь. Я, Звезданутый, в Афгане воевал, в десантуре. Командиром БМД был. Меня орденом Красной Звезды сам Батя награждал.
За что?
За личное мужество.
А поконкретней.
Да было дело.
Макс надолго задумался.
А потом орден отняли, из войск попёрли я ж сверчком был и засудили.
Проворовался? наслышан был о недоброй славе армейских сверхсрочников.
Если бы. Селение одно освободили, а там наши ребята пленные, как котята друг за дружкой ползают слепые, глаза-то духи повыкалывали. Мы их в санчасть отправили айболиты канистру спирта взамен. Выпили, крепко выпили чего-то захотелось. В зиндане пара-тройка пленных духов парилась вертушку ждали. Мы их на свет божий извлекли, секир башка сделали и в футбол играть. Может, никто б и не узнал, да на беду вертушку раньше срока принесло, а там с конвоем особист. Как наши мячики увидел . Вместо духов повязали и домой.
Очень ясно представил красную землю Афганистана и кровь на десантных берцах. Вот летающие от ударов головы не рисовались воображением.
Где ногу потерял?
Это уж после тюряги отморозил, а потом гангрена.
Родом-то откуда?
Не местный. Да там бы и жить не смог стыдно.
Макс, а не рано ты на судьбе крест поставил?
У тебя есть предложения?
Попробую помочь, если сгоняешь по указанному адресочку.
Вечером Афганец доложил мои предложения собравшейся публике.
Так ты всё-таки Н-ский? усомнился Упырь. А мы прошлись и ни одна собака о тебе не плачет.
На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.
Сели ужинать, мне объявили:
Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.
После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.
Я с ним лягу, вызвалась Кащеевна.
Проспишь.
Так привяжите.
В коморку запереть, предложил трактирщик.
Со мной заприте.
И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.
Ну что, басенький, повеселимся? Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.
Это вряд ли.
Почему?
Физиология, я кивнул на апатичное его лежание.
А я кое-чего припасла, лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. Пей, закусывай.
Я глотнул из горлышка.
Пей, пей.
Афродита начала раздеваться.
О, Господи, да неужто алкоголем можно отвращение залить?
Пей, пей, Надежда сделала мне знак.
И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка водки, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам пригладил голову Надюхе.
Брось не подъёмное это дело.
Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:
Давно такой?
Да нет, после травмы с женой всё получалось.
Красивая у тебя баба?
Молоденькая совсем.
Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.
Что так?
Позарилась следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.
Что ж не пожилось?
Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие мстила, мстила. Ну и лишил, ползучий гад, материнства сам судил. Вот так я здесь.
Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.
Ломать судьбу не пробовала?
А зачем? Мне нравится.
Эта грязь?!
Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а и жрём, и пьём от брюха кажный день.