Борун дрожащими руками приоткрыл крышечку. И Сурьян остолбенел. Затем опустил голову и вздохнул:
Знает старик, чем взять. Русальи глаза, стало быть, принёс?
Потом мрачно улыбнулся:
А если отберу? и вновь поднял копьё. Ты, запахом чую, старый совсем со мной не сладишь.
Борун вдруг подобрался.
Я не слажу, да гонца отправлю рассказать, чем промышляешь. Ты разве не чуешь?
Кто с тобой? Дитём пахнет.
А сын мой.
Боишься меня, чадо? спросил Сурьян и трясанул копьём.
Бабы бобров боятся. А я и не таких видал, зычно ответил мальчик.
Борун в отчаянии пихнул его. Мальчик выдал себя звуком. Сурьяну только того и надо было.
Ну вот теперь и ты не убежишь. Уши мои иных глаз зорче.
Сурьян отвёл копьё от груди Боруна и указал ровно на Жегора. Борун начал шевелиться, и острие вновь упёрлось ему в грудь. Сурьян выставил ладонь в сторону Жегора и начал водить ей так же, как в первый раз.
Ну так что? Пойдёшь с нами или как? Родовую руду лить богов злить. Мы одного племени, и потому
Тише, приказал Сурьян. Он водил рукой, и бледные зрачки его ушли в углы глаз.
Подойди-ка, сказал он.
Жегор переминался.
Кому сказано. Подойди!
Борун выпятил губы и сурово указал мальчику на Сурьяна. Тот перебрался через сугроб, и тут же зрячая ладонь опустилась не его шубу. Сурьян нащупал капюшон, залез рукой под него и остановился на затылке мальчика. Жегору показалось, что это был горячий камень. По коже разлилось тепло.
Греет, отче, шепнул Жегор.
Скажи, чадо, видишь ты хоромины, каких нет у владык земли? спросил слепой.
Вижу, шёпотом ответил мальчик. Он дрожал.
А видишь, как свет стекает по золоту? Как жарко огонь трещит?
Вижу.
А видишь, какие своды, какие стволы, какие крылья и главы над ними? Будто сам ясень мировой в тени их спрятался, и не видно его вовсе.
Да-да, выдохнул мальчик, припадая на колени. Борун с ужасом глядел на это.
И разве то хоромина? Разве не ладья, разве не через море идёт она? Смотри! Тьма и буря, и через тьму плывёт она
Да! зубы его колотились.
Борун шагнул к ним, вытянул руку:
Что ж это делается? Волшба! Морочба
Но Сурьян распрямился и громко сказал:
Теперь пойду с вами.
И не успело солнце ещё скрыться за снежные лапы, все трое двинулись в путь.
Только зайду попрощаться.
Сурьян жил сразу на много домов по оврагам и буреломам накопал он себе землянок, и в каждой хранился его скарб. Снегоступы, тулупы, топоры и сети. Слепой не всегда точно выходил к одному и тому же месту, часто плутал в чаще, и, чтобы не бродить день и ночь без сил в поисках укрытия, рыл новые дома на месте очередной ночёвки. Да там и жил по нескольку дней.
Прятал он их от зрячего глаза хорошо. Тропы заметал навозом и листьями. Старался не ходить одним путём дважды. Как паук окольцевал ближайшие чащобы тайными тропами и норами, и всюду разевали пасть капканы и силки.
Они зашли в одну из таких землянок. Точнее, заползли. Ивовые плетёные потолки были низко, с них свешивались пучки трав и гирлянды сухих грибов, которые Сурьян назвал своими глазами.
Пахло мокрой шерстью и железном сырого мяса лужицы крови, не просыхающие в крепкий мороз. Сурьян взял сшитый из шкурок тулуп. Пёстрый, вымаранный в желчи слепому глазу внеший вид безразличен.
Руки ощупывали жилки на стене из них он вязал нити, чтобы разбираться в залежах снеди. Струны были натянуты под потолком и расходились во все стороны. По толщине и иным признакам определял он, куда какая ведёт.
Одна к промысловому инструменту. Обода излучин на капканы, костяные крючки, шипы и дротики, комочки пузырей и чехлы из кишок с ядом. Другая ниточка к вырытым в земляной стене дуплам с волховьим арсеналом. Борун решил не смотреть туда. Фигурки животных, сушёные головы, пугающие своей диковиной чучела существ, похожих на крошечных старичков, амулеты и камни. Сурьян прихватил с собой пару бусин. Чуткие паучьи пальцы вели его дальше.
В центре землянки, куда сходились все нити, на камне стояли главные сокровища идол, кресало и короб с сухой щепой для добычи огня. Сурьян не стал разводить его. Он только коснулся лба, затем очага и шепнул приветствие Сварогу. Когда-то давно зрячие руки выстрогали фигурку этого бога-огнеродца из светлого ясеня на удивление изящно ни Борун, ни мальчик не видели ещё таких точных линий, словно Сурьян перенёс своё лицо на дерево. Обычно ваятели идолов довольствовались пятью косым насечками и готова личнина.
Сурьян владел связью с изнанкой света. Она через его посредство проникала по сию сторону. Проступала через твёрдое дерево мыслью человека.
Ну-ка держи, из темноты вынырнула его рука. В ней поблескивал чёрный стержень, похожий на перо. На конце он сужался и, видимо, был заточен.
Борун взялся за стержень, но Сурьян не ослабил хватки.
Не тебе. Отроку.
Жегор с опаской взял незнакомый предмет. Холодная лёгкая сталь.
Это мне? Что это? спросил мальчик.
Потом покажу. Носи, как голову. Потеряешь пропадёшь.
Мальчик убрал инструмент под шубу.
Вот теперь можно уходить. Прощай, отец, сказал Сурьян в темноту.
***
Рюриково Городище возвели быстро. Это случилось семь лет назад. Сам Рюрик не был словенского рода, и далеко не все оказались рады принять у себя чужака. Да ещё и поставить его верховодить.
Потому и Рюрик, как только прибыл в новые владения, сразу оградился ото всех стеной. Отсюда и название новому дому дал такое Городище. Впрочем, слово это было скандинавским. Так викинги называли вольные земли вдоль Волхова и Днепра, от Ладоги до жаркой Тавриды Гардарики. Край городов.
Вместе с малой дружиной, которую на финнский манер называли русью, он поставил терем, обнёс его кленовым частоколом с башней для стрелков, как то было у свеев. Строили быстро, словно кто гнал их. В десять дней всё было готово.
Местные словене такого ещё не видывали. Выглядывали они из своих землянок с другого берега реки и дивились.
Вот те на! Что грибы растут.
Дельный, видать, мужик, этот Рюрик.
Или нас, косматых, испугался.
Их тогда и впрямь можно было испугаться. Варяжскому глазу нет-нет, да и мерещились в них тролли. Крепкие, бородатые, волосы не убраны, как у норманнов, а чаще и вовсе бриты, или чубы, точно конские хвосты.
А живут дико и только говорят, что когда-то был у них великий отец по имени Словен, что учил он их премудрости, но потом ушёл за тридевять земель. А кто такой и куда ушёл? не понятно. Только остались они, как дети без надзора. Приходила к ним дикая весь племя северное, вымазанное рыбьим жиром и охочее до чужих жён. Пришлось прогонять их кольями. Приходила меря, ведомая седыми колдунами. Но не поняли они речи друг друга, и ушла меря угрюмо и молча. По реке поднимались кривичи, в белых рубахах, с чеканной монетой торговать шкуры и рыбий рог. Но словене блестящего металла не брали волхвы запретили. И кривичи ушли дальше не север, к варягам. Те в то время сидели в Ладоге и лишь изредка проходили на гнутых своих ладьях, да в гости не заглядывали воровать всё равно нечего.
Странное это было племя, туманное ильменские словене.
Бескрайние поля вокруг озера Ильмень и могучие дубравы вдоль реки Волхова все были поделены незримыми линиями границ. И чем больше нарождалось в племени людей, тем больше появлялось границ. Точно хотели разорвать единую землю себе на угодья и унести в хату, спрятать в землянке, как драгоценный камень. А кто посягнёт рогатину в живот. Отец делил землю на братьев, братья на своих детей. И уже эти дети, забыв и о родной крови, и о заветах жить в мире, били друг друга за иной клочок ковыля насмерть.
Что было делать? Кто помудрее из старцев, начинали понимать, что если так и дальше пойдёт, если без конца хватать и хватать, скоро каждый будет стоять на месте и только и делать, что караулить с колом в руке авось кто сенца на чужом поле прихватит!
Вождь Гостомысл, внук Черновита, которому и Борун был родич, всерьёз озадачился, когда глядел на своих восьмерых сыновей. Старший уж не жил с ним и не знал даже, как выглядит младший. И подумал Гостомысл, что, вот вырастет младший, вот настанет время делить землю, тут они друг с другом и познакомятся. И после того знакомства останется либо один, либо ни одного.
И потому Гостомысл снарядил послов через море, посмотреть, как живут крепкие духом норманны. Как викинги правят собой и делят то немногое, чем владеют.
Но выяснилось, что те всё больше пировали и грабили. А словене к тому были не привычны, да и с кем воевать, кого грабить? Корабли строить не умеют, да и речным путём ходить некуда. Говорят, там, внизу по реке одна нечисть живёт. Особенно, где начинается Днепр у Смоленска. Там лешие. И ещё дальше железнорукие людоеды. И наваливают они себе горы белого камня и живут в них. И столько там серебра, столько яшмы, что человеку нельзя не потерять от этого ум. А потому все они безумные, но могучие колдуны.
Там ещё дальше остров Буян, где небесный дуб, окованный цепями, а в нём живёт бессмертный кощун, который само солнце каждую ночь в скрыню прячет. Вот только Хорс вырывается утром из его сундуков, да снова на небо бежит. А те говорят, придёт время, и не сможет вырваться солнце из плена кощуна. Это варяги говорят. У них всё так мрак один.
А потому, напуганные историями про пир богов в небесных чертогах, про то, как им радостно от звона мечей и горячих кровавых брызг, про волка, что пожрёт солнце совсем скоро, про океанских змей и великанов, от которых одно спасение глаза себе брагой залить, и будь что будет! испуганные варяжским мрачным духом, вернулись гонцы на родное Ильмень-озеро.
Не подходит нам, говорят, такое правление. Стало быть, не правый путь это. У нас и луга цветут, и стрекозы гудят. Радуга живая по травам летит. У нас в лесах птицы, что серебро льётся. И девицы поют на полях, зерно призывают расти. И кони ходят вольно, и густая осока, что мех драгоценный залюбуешься при медовой заре. И какие там великаны и волки, какие ещё огненные боги! Не нужно нам того.
А что нужно? Как управиться с самими собой, коли брат на брата идёт, чтобы красоту эту себе за пазуху затереть?
Но гонцы вернулись не с пустыми руками. Они привезли вести о некоем Хрёрике. На Ладоге и в чуди же его знали как Рюрика. Жил он на кораблях и по берегам великого моря. И нигде не оседал, но уж больно дружна была его рать, и всюду, куда бы ни пришёл он, племена начинали набираться от него ума и смекалки как им жизнь свою вести.
Бродячий этот учитель теперь стоял станом со своей дружиной где-то поблизости. На тридцати ладьях близ озера Ладоги. Тогда старейшины собрали совет, и решено было идти в земли народа весь звать того человека.
Рюрик послов принял, выслушал, согласился. Только не открыл им какого он сам-то роду племени. На пиру в честь согласия один из гридней, перебрав мёда, проболтался послам, что сам Рюрик не знает о себе, кто его чуры. А потому и каким богам молиться, какой обычай править не знает. И жертвы кладёт на все алтари. Да только страшно это боги-то они ревнивые.
Стало быть, своего места не знает? удивился словенский посол.
Не знает, вздохнул молодой бражник, мечется туда-сюда. Почитай, за ним лихо бегает. А как иначе? Ко всем капищам успеть надо, всех задобрить. Не чай кого забудешь, а он буде тем самым, твоего племени главным чуром. Он тебя потом найдёт и накажет. Известно, тех, кто своих богов не чтит, ни у одного очага не примут. От такого, стало быть, скверна идёт.
И что ж, скверна на Рюрике?
Нет. Наш конунг умеет всех богов задобрить.
Первым делом, после того как Рюрик сел на Ильмени и срубил хоромы, поставили над озером огромный идол. Долго думать не пришлось выбрали бога Перуна. Рюрик встречал его капища у эстов и литвы. Там его называли Перункас. У пруссов же, которые не хоронили покойников и носили кабаньи одежды, он был Перкунас. Всегда его украшали крестами с загнутыми посолонь концами. И во всех землях точили идола из дуба, поскольку тот был любим молниями.
Однажды Рюрик даже слышал, будто есть за великой водой, за жаркими песками у края земли страна ариев, где Перуна именуют Паржанья, и что он прилетел оттуда на громовой туче. И будто нет никакого смысла чтить его во всех капищах, елико то один и тот же Перун, а достаточно поставить своё, да побогаче.
На руку Рюрика сыграло и то, что словене видели в нём опору воинской дружины. В отличие от пруссов и эстов, чтивших Перуна за силу дождей и высоту дерев. Повсюду от чуди до Ладоги в подножье идола зарывали топор, облитый человечьей кровью. Молния сильнее солнца ей ни день, ни ночь не помеха.
И потому, когда пяти саженей в высоту встал над зеркалом Ильменя купологлавый великан, когда лучи утра коснулись его рубленых глаз в древесной стружке, и крепко повеяло пиленым деревом на всю округу, жители землянок на том берегу Волхова увидели идолище и кивнули согласно. А уже к вечеру у ворот Рюрикова Городища появились первые добровольцы. И вскоре построили гридницу дом для младших воинов. Это были уже не варяги, которые ходили с Рюриком, а словенская служба.
Рюриковы варяги, коих было чуть более трёхсот человек, обучали пахарей и бортников военному ремеслу. Отроки и взрослые ходили по утру на промыслы, а вечером собирались на другом берегу Рюрик не желал жить в народе и сидел в своей крепости. Здесь, во дворе детинца викинги передавали свои знания. Показывали «стену щитов», «клин», набирали юношей в подмастерья на кузнечное дело. Возили по озеру на драккарах, разъясняли устройство мачт, дивно гнутых шпангоутов, показывали солнечный камень тот позволял «находить» солнце даже в тучах-бурёнках.
Через год Городище окрепло настолько, что начали собирать с ходящих мимо него кораблей дань. Впрочем, обложили ей только славян и агарян арабов. Варягов же задабривали и звали на пиры. Те были довольны, что их брат осел тут конунгом. Просоленные морем сапоги расхаживали здесь по-хозяйски. Варяги напивались мёду и часто ломились в хижины к словенам в поисках молоденьких девиц. Словене оказались весьма терпеливы. Они прощали конунгу всё.
Рюрик всё же покончил с междоусобицей. Разрешил вновь совет старейшин следить за порядком. Род теперь не воевал с родом за землю и улов всё решалось на сходах.
Такие сходы у кривичей и вятичей назывались вече, а у скандинавов тинг. Вече было собранием серьёзным, хмуролобым и затяжным. Тинг же сопровождался возлияниями и плясками. На вече приходили все мужи, а иногда и жёны. Клали богам жертвы. Тинг был делом только тех, кто носит меч и ходит за добычей.
Словене выбрали себе вече и тем отделили от себя викингов. А вскоре осознали, что живущие по соседству кривичи, народ мудрый и радушный, были им куда ближе, чем гордые свеи. Хотя те стояли во главе дружины, поскольку были умудрены в ратном деле.
И Рюрику пришлось считаться с мнением подопечного народа. Вече заставило его унять варяжский натиск и не пускать чужаков с драккаров хозяйничать в словенских домах.
Рюрик оказался меж двух огней. Викинги считали его своим, но и словене нашли в нём заступника. Однако первые ни во что не ставили вторых. И Рюрик снова сделал то, что хорошо умел срубил новое городище. Но уже не для своей дружины, а для всех своих подопечных, что жили по берегам Ильменя.
Тысячи рук таскали волоком брёвна, корчевали пни и рыли землю. Старики недовольно вылезали из нор и землянок и качали головами перед высокими избами. Молодёжь вопреки старому укладу тянула крыши новых жилищ к небу. Украшались кровли деревянными полотенцами с волнами небесных хлябей и солнцеворотами о восьми спицах. Конские резные головы высились на охлупнях.