Гляди-ка, скифы наведались!
Любор с Олегом вовсе не ждали тёплого приёма. Любору казалось, что отличить лицо датчанина от какого-нибудь кривича или радимича почти невозможно северная масть. Но ромеи видели разницу. К Любору присматривались больше. Олег был не в такую диковинку.
Одинаково молодые, крепкие и белобровые, одинаково за год плаванья пустившие в оклад волнистые бороды, они оглядывали шумный базар. Одинаково внимательны были их взгляды. Только Любор вынес в глазах зеленоватую лазурь из чащ Полесья, а Олег зачерпнул холодной синевы фьордов.
Их корабли прибыли вчера, и варяжская команда тут же разбрелась по корчмам в поисках пива.
Теперь двое искали остальных сорок человек прибыло из Новгорода вместе с юным любимцем Рюрика. Сорок смельчаков, пытавших судьбу. Знали на севере легенды о молодом Олеге и крепко ему были верны те, кто раз ступил на палубу его драккара. Двадцати лет был легендарный Рюриков шурин, но уже успел сверкнуть мечом под горлом северного солнца, успел сразиться на тинге с лучшими норманнскими бардами.
Ну и как же мы найдём тут Гуннара? удивился Любор, оглядывая базарное кипение.
Гуннар Толсторукий утром ринулся на торг. Он и раньше бывал тут, но только сегодня узнал, что его держат здесь за дурака. И дал узнать об этом другим.
Толпа в центре базара расступалась, а над шатрами пролетел злобный рёв викинга. Олег и Любор ускорили шаг такой рёв они слышали во время шторма. Гуннар тогда грозился кулаком в небо, призывая Тора, грозясь порвать ему бороду, если тот не успокоит ветер. Теперь викинг тряс бородатого сарацина, подняв его за грудки над землёй.
Несчастный араб выкатил глаза и не мог вдохнуть для крика. Гуннар вытряс из него весь воздух. Любор и Олег прошли через толпу, а с другого конца через неё пробирались ромейские стражи.
Ты лживая свинья! Гуннар окатывал мусульманина пеной бешенства. Никто не смеет плутовать с Гуннаром сыном Йорна!
И когда уже сарацин готов был рассыпаться в прах, Олег хлопнул Гуннара по плечу.
Эй, йотун[1]! Ты чего орёшь?
Гуннар злобно обернулся на Олега, но сарацина отпустил. Тот шмякнулся в песок и отполз на локтях.
Я купил парчи у этой свиньи. За сто дирхемов тюк, зарычал Гуннар. А потом выяснилось, что она стоит всего десять дирхемов! Я требую своё золото назад.
Откуда ты узнал об этом?
Понаблюдал за его торгом.
Это правда? Олег подошёл к сарацину и показал ему на счёты, отмерив десять дирхемов.
Сарацин поднялся, оправил белый тюрбан и затряс бородой. Он говорил, что парча высшего сорта, что работа крайне тонка, и лучшие мастера ткали её со скоростью два пальца в месяц. Но Олег сразу понял, в чём дело. Тот, кому парчу продали в десять раз дешевле, был купцом из Византии. Он стоял тут же, разводя руками.
Олег прекрасно понимал об этом ему когда-то говорил Рюрик, магометане и христиане никогда не пойдут на сделку с тем, кто чтит многих богов. А если и пойдут, то за соболя выдадут собачью шкуру.
Гуннар снова потребовал вернуть деньги. В бешенстве он принялся рвать драгоценную ткань. Этого сарацин не выдержал и рухнул без чувств. В тот же миг из толпы вынырнули латные стражи.
Норманнов спровадили обратно на пристань и в наказание за шум на семь дней запретили язычникам появляться в городе.
Олег, кусая ус, быстро расхаживал по палубе. Любор наблюдал за ним, сидя у вёсел. Он знал эту особенность Олега когда волна возбуждения накатывала на него, и зрачки железно-синих глаз сужались.
Они никогда не будут смотреть на нас, как на равных, сказал Олег, пока мы сами не вырвем у них это право!
Год назад это право взял себе князь Аскольд, возразил Любор.
Аскольд, фыркнул Олег, вспомнив про Киев, Он продался ромеям, твой Аскольд. Крестил своих купцов, чтобы те не платили налог. Выходит, нам всем надо принять их бога? Расскажи мне, ведь ты был при этом.
Во-первых, Олег, я не был при этом. Господин Киев держал совет с Царьградом в своём шатре. И кто знает, о чём там речь велась. Во-вторых, ты знаешь, что я сам
Олег сложил руки и хмуро уставился на море. Было жарко, ни малейшего ветерка, и бухта дрожала морёным воздухом. Даже чаек не было в небе.
И каково? спросил Олег. Тебе стало легче жить после принятия христианского бога?
Я не знаю, стало ли мне легче. Но если бы мы все приняли Его, в чём-то мы бы выиграли сразу. А в чём-то после.
К чему ты клонишь? Олег вновь заходил по палубе.
К тому, что Гуннару дадут его сто золотых, если он станет чтить Писание. А после смерти у него появится шанс пребывать в лучшем мире.
Олег засмеялся, убрал руки с груди и потрепал Любора по плечу.
С тобой весело, Стояныч. Ты говоришь забавные вещи.
В этот раз нахмурился Любор.
Но знай, что никто из моих людей не променяет общение с духами предков на какие-то там обещания. А золото Настанет день, и мы добьёмся его мечом и стрелами. Поверь, так будет.
Будь по-твоему, сказал Любор. А пока пойду прогуляюсь в город.
И добавил на вопросительный взгляд:
Всё в порядке. Двери их храмов открыты для всех, кто носит крест. Увы, на этом корабле я такой один.
По бревенчатому трапу он сошёл на пристань и добавил:
А у вас впереди целая неделя на заточку мечей.
Олег проводил его взглядом, но ничего не сказал. За эти месяцы он успел привязаться к Любору и разрешал говорить с ним на равных. Славянин служил ключом к греческому пути, знал язык и толмачил для Олега. Он успел изучить нравы и повадки ромеев и всё это тоже нужно было Олегу. Но не только потому дорожил он славянином. Ему виделось в Люборе потусторонняя предопределённость. Чувство гребца за знакомым веслом, седока на своём старом коне.
***
За два месяца, проведённых на ладье Олега, Любор узнал кое-что о Новгороде, о союзах северных князей с варягами и финнами и о страшных далях за морями и ледяными скалами. Он вспоминал, как впервые вместе с Витко и Гораздом увидел Киев, как плыл по Днепру и горизонт рождал всё новые земли. Эти холмы и леса были разные, не похожие друг на друга, и вдруг оказалось, что мир не лежит на спине Ящера, как говорил отец, и за поворотом реки не край света. Да и есть ли край?
Олег рассказал ему о Рюрике, объединителе городов. О пышных пирах, обильных жертвах и воинах-великанах, что скоро встанут за него горой и подчинят себе все племена от моря и до моря. Олег посмеялся над Киевом, что тот платит дань хазарам и при этом хочет прослыть могучим городом.
Независимость и сила вот во что он верил. Хотя Любор и догадывался, что Олегу не видать княжьей власти, что он не наследует её по смерти Рюрика, что юный пыл может быть и многообещающ, но его так легко угасить житейской рутиной, несправедливым разделом сил и завистью. И главное, что Рюрик только по многоречивой просьбе Олега отпустил его с дружиной в такую даль, одолжив свои корабли.
На что же ставил Рюрик? Этот таинственный Рюрик. Было что-то и про мальчишку Жегора, про слепого колдуна и конец света Но этого Любор уже не понимал. Он был не премудрый Витко.
Любор шёл по скалистому берегу в раздумьях. След в след, беззвучно по гальке ступали за ним другие ноги. За эти два месяца они ступали за ним всюду. Им нужен был только след, по которому идти. След Любора.
Что случилось с Янкой зеленоокой, дочерью древлянского князя? Вот сидит она русалкой в углу кормы, целый день глядя себе в колени. Вот она штопает кожух и плетёт канат, и ни словом, ни взглядом не наградит голодных до женщин варягов. Но если встанет Любор и сойдёт на берег, она, как зверёк, навостривший уши, ничем не будет занимать себя, а только ждать его обратно или тихо попросится с ним. Но и ему лишнего слова не услышать от неё.
Многим из нас стоило бы поучиться у тебя, заметил ей как-то Олег, ремеслу исчезать.
Но она только сверкала на него влажным изумрудом и снова прятала глаза. Она не избегала Олега так, как остальных, и иногда вслушивалась в его речи, стояла рядом, когда он глядел на морской горизонт, на полосу берега, и молчала с ним. Янка признавала в нём главного здесь, на кораблях. Но главным в своей жизни выбрала не его. Всё смешалось в её душе, она боялась собственных мыслей.
Олег вёз на корабле клетку с голубем. Янка не знала, зачем ему эта птица. Но видела в ней своё отражение. Только голубя стерегли ивовые прутья. А Янку оборванные нити рода. Никто не ждал её ни в одной земле.
Теперь она шла за Любором к воротам Корсуни, и когда стражники остановили их, и Любор ответил им по-гречески, показывая крест, он схватил её за руку и резко потянул за собой.
Она со мной.
Гречанки на белокаменных улицах глядели ланями на эту рысь.
Янка выделялась всем. Её рыжие волосы, не скрытые платком, огненно пружинили. И дальше перетекали в такой же огненный доспех. Лёгкая кольчужка с бляхами медных лат была куплена ей у болгарских купцов на Днепре. Искусные мастера разворочали маломерный доспех, убрали десяток колец в поясе, расширили ими грудь, а дервлянка сама выбрала красный отлив пластин по плечам.
Однажды, сказала она Любору, а будто и себе самой, пробуя движения в новом доспехе, я пригожусь тебе.
Любор только фыркнул и отошёл. Наверняка, думал он, наслушалась россказней Олега про скандинавских дев-воительниц.
Каменный храм Корсуни дышал прохладной тишиной. Год назад близ Константинополя состоялось крещение Любора в новую веру. Тогда он побывал на храмовой службе, но спроси его, что он понял там он не нашёл бы и десятка слов. Сложный язык богослужения запутал его взволнованный ум, глаза метались по строгим поющим лицам, спинам сотни прихожан, и золото мазало шлейфами искр.
Сейчас же его принял спокойный простор. Тот сельский храм и этот городской собор что землянка и дворец. Колонны с мраморным плющом возносили светозарный купол на высоту птичьего полёта. Любор прикинул, что не смог бы добросить до потолка камень. Он никогда не видел такого здания вблизи, и уж тем более не входил. Это было даже не здание это был весь мир, немного уменьшенный под рукой художника. Травы, деревья, скалы и виноград внизу. Люди, лики, звери, огонь свечей и ширь для шага в середине. И наверху крылатые силы несут трон. Сын человеческий на нём. Любор, да и любой язычник, самый дикий варяг, лесная чудь, рогатая меря каждый смог бы прочесть этот понятный язык: храм есть мир и человек, один в другом, победившие пространство и время.
Любор опомнился, он всё ещё стоял в притворе, не решаясь ступить вглубь зала. Янка опасливо выглядывала из-за двери. В полутьме свечей стояло несколько прихожанок, Любор пригляделся к ним и шепнул Янке:
Надень что-нибудь на голову.
Она накинула на голову плащ, дико огляделась и вошла. Но надолго её не хватило. Когда из-за алтаря вышел дюжий священник с дымящим кадилом и провозгласил о славе Бога, Янку вмиг сдуло вон.
Начиналась служба, всё больше иереев выходило в зал. Вынесли огромную золотую книгу, молодые дьячки затянули распев. Сначала Любор улавливал смысл, но вскоре потерял нить, и уже не мог зацепиться ни за одно знакомое слово. Его греческий был слишком слаб, чтобы воспринять ход литургии. К тому же он чувствовал, что своим присутствием отвлекает благочестивых ромеев от глубокой молитвы, и двинулся к выходу.
Улица окатила жаром. Янка, не снимая плаща с головы, ждала Любора на ступенях. Вместе они сошли на мостовую, и направились в посольскую резиденцию там по Аскольдову договору их, как северных купцов, должны были привечать и потчевать.
После ухода киевских войск из-под стен Царьграда, император Михаил собственноручно подписал указ, что-де «содержание на месяц, да свободный торг, да вход пятидесяти мужам без оружия, всем послам и купцам, что с Киевских, Переяславских, да Черниговских, да прочих каких земель их, кои поляне, кривичи, древляне, словене, родимичи, да русы есть, в Корсуни предоставить». Любор о том слышал от Олега и на сей указ полагался.
Аскольд же указал в договоре русов, чтобы обеспечить пасынку своему Колояру достойное будущее. Киев вообще сделал ставку на норманнов, и потому поляне, населявшие окрестные холмы, всё чаще именовали себя русами.
Но ведь и Олег был русом и почему именно он теперь так стремился к Византии, и какая связь была меж Рюриком, Аскольдом и Колояром, и как про договор господина Киева с Византией узнал господин Новгород Ох, как жаль, что рядом нет Витко! В очередной раз Любор сокрушался о том. Витко бы всё связал воедино.
Колоннада посольского дома выросла из-за кипарисов, а в их кущах мелькнул быстрый силуэт Олега. Белый плащ с красным соколом-трезубцем. Любор ринулся, было, следом, но тот уже исчез в тени анфилад.
А Олег тем временем показал стражнику серебряную печать купца и вошёл в просторный зал. Там за длинным столом, коему края видно не было, восседали купцы из датских и скандинавских земель. Старые бывалые викинги. Иные уходили и приходили, иные спали за кубком лицом в стол.
Когда вошёл Олег, один толстяк рассказывал другому анекдот, щуря довольные глазки.
Варяг продаёт хазарину девку. Украл, говорит, не трогал, плати за цельную втридорога. А тот жид. Трогал, говорит, не трогал, а товар всё равно скоропортящийся.
Оба схватились за бока, в зале загоготали. Олег бойко подошёл и упёрся кулаком в стол.
Здравы будьте, русы!
Толстяк с досадой прервал смех.
А! ты Не сидится диким? Первый раз в Корсунь пришли, а уже хороши! Ишь чего устроили на торгу! Рюрика позоришь.
Ты, Истыр, купеческая голова, Олег сверлил его глазами, Ты мне в отцы годишься. Вот я тебя спросить и пришёл. От чего же это с нас втридорога берут, а на товар кладут мыто? Или Аскольд не решал мир да любовь с Царьградом? Или мы не русы?
Толстяк Истыр сцепил руки на пузе и хитро прищурился.
Ну, положим, я-то не рус, а полянский. Да и крест ношу. А уж Аскольд тем более. Это ты всех под един гребень хочешь зачесать.
По одной ниточке любой канат порвать можно.
Смотрите-ка, он нас всех связать хочет! толстяк обернулся к купцам, призвав к осмеянию. Всё равно скоро вас латиняне возьмут, а нас каган хазарский. Не будет никакого единства. А Царьград только Киеву торговые блага предоставил. А уж кто там сидит хушь болгарин, хушь хазарин то не важно. Главное киевскую печать носит. Ты носишь? Чего у тебя там в кулаке? Во, Рюриков знак. А Новгорода в Царьграде не бывало. Мы не вы.
Олег побледнел. Теперь он больше держался за стол, нежели напирал на него.
А вам, видать, всё равно под кем ходить, процедил он, хоть пусть болгары Киев возьмут, хоть хазары. Лишь бы кормили за троих. Прижились!
Но-но! Истыр попытался встать, но что-то треснуло у него в портах, и он только ахнул обеими ладонями по столу, Ты ври, да не завирайся! Зелен ещё мне такое в глаза метать. Возвращайся к своим рыбоедам. Сидите, да помалкивайте. Варягам сапоги мойте. Далось вам ещё на одном языке с нами говорить. Собакам!
Этого Олег стерпеть не смог и потянулся к ножу в тушке гуся. Но двое тиунов опередили его и вытолкали из зала. Там в полумраке чьи-то колени так измяли его под дых, что пришлось отсиживаться в углу до вечера.
Но на кораблях его всретили радушно. Все слышали, что хозяин хлопотал за своих.
Эй, Олаф! закричал Олег из-под скамьи. Притащи-ка выпить!
С чаркой в руке, нетерпеливо отхлёбывая и, блестя мокрой бородой, он сидел в раскорячку и кривил бровь.
Этих греков ещё не перебили только потому, что вино у них отменное, хмыкну он. Да, Стояныч, а ты говоришь, «в лучший из миров». То, что я видел ни в один мир не уместишь.