Ну так соберем по трешке и купим ей крокодила, бесстрастно предложил Мельников.
У тебя даже шутки принципиальные. И ты мне с этим юмором надоел! сказал Николай Борисович, возобновляя свое облачение, чтобы уйти, наконец.
Вот и отлично И дай мне отпуск.
Не дам! заорал директор.
На три недели. А если нельзя освобождай совсем, к чертовой матери!
Ах, вот как ты заговорил Куда ж ты пойдешь, интересно? Крыжовник выращивать? Мемуары писать?
Пойду в музей. Экскурсоводом.
А ты что думаешь, в музеях экспонаты не меняются? Или трактовки?
Я не думаю
Какого ж рожна
Там меня слушают случайные люди Раз в жизни придут и уйдут. А здесь
Меня твои объяснения не устраивают!
А учитель, который перестал быть учителем, тебя устраивает?!
Ну-ну-ну Как это перестал?
Очень просто. Сеет «разумное, доброе, вечное», а вырастает белена с чертополохом.
Так не бывает. Не то сеет, стало быть.
Мельников неожиданно согласился:
Точно! Или вовсе не сеет, только делает вид, по инерции А лукошко давно уж опустело
Ну, знаешь Давай без аллегорий. Мура это все, Илюша. Кто же у нас учитель, если не ты? И кто же ты, если не учитель?
Мельников поднял на него измученные глаза и сказал тихо:
Отпусти меня, Николай! Честное слово а? Могут, в конце концов, быть личные причины?
И Николай Борисович сдался. Оттягивая узел галстука вниз, он выругался и крикнул:
Пиши свое заявление Ступай в отпуск, в музей в цирк! Куда угодно
Мельников, ссутулясь, вышел из кабинета и увидел Наташу. Она сидела в маленькой полуприемной-полуканцелярии и ждала. Кого?
Вслед за Мельниковым, еще ничего не успевшим сказать, вышел директор.
Вы ко мне?
Нет.
Заинтригованный Николай Борисович перевел взгляд с Наташи на Мельникова и обратно. Как ни устал Эн Бэ от этих бурных прений, а все же отметил с удовольствием, что новая англичаночка, независимо даже от ее деловых качеств, украшает собой школу.
Всем почему-то стало неловко.
Эн Бэ вдруг достал из портфеля коробку шоколадных конфет, зубами (руки были заняты) развязал шелковый бантик на ней и галантно предложил:
Угощайтесь.
Каждый из троих взял по конфете.
Директор еще постоял в некоторой задумчивости, покрутил головой и поведал Наташе:
Честно говоря, жрать хочется! Всего доброго
А Мельникову показал кулак и ушел.
Пойдемте отсюда, спокойно сказала Наташа и подала Илье Семеновичу его портфель, который она не забыла захватить и с неловкостью прятала за спиной. Из школы вышли молча. Ему надо было собраться с мыслями, а она не спешила расспрашивать, спасибо ей.
Во дворе Мельников глубоко втянул в себя воздух и вслух порадовался:
А здорово, что нет дождя.
Под дворовой аркой они опять увидели Николая Борисовича, которого держал за пуговицу человек в макинтоше и с планшеткой видимо, прораб. Он что-то напористо толковал про подводку газа и убеждал директора пойти куда-то, чтобы лично убедиться в его, прораба, правоте.
Мельников и Наташа прошли мимо них. Взглядом страждущим и завистливым проводил их Эн Бэ.
* * *
В этот час в школе задерживались после уроков несколько человек из девятого «В».
Ребята, ну давайте же поговорим! убеждала их изо всех сил комсорг Света Демидова. Сыромятников, или выйди, или сядь по-человечески.
Сыромятников сидел на парте верхом и, отбивая ритм на днище перевернутого стула, исполнял припев подхваченной где-то песенки:
Костя Батищев и Рита тихонько смеялись на предпоследней парте у окна. Он достал из портфеля человечка, сделанного из диодов и триодов, и заставлял его потешать Риту.
Черевичкина ела свои бутерброды; Михейцев возился с протекающей авторучкой; Надя Огарышева и Генка сидели порознь, одинаково хмурые.
Ну что, мне больше всех надо, что ли? отчаивалась Света. Сами же кричали, что скучно, что никакой работы не ведем Ну, предлагайте!
Записывай! прокричал ей Костя. Мероприятие первое: все идем к Надьке Огарышевой на крестины!
Надя с ненавистью посмотрела на него, схватила в охапку свой портфельчик и выбежала.
Взбесилась она, что ли Шуток не понимает в тишине огорченно и недоумевающе сказал Костя.
Ну зачем? вступился за Надю Михейцев. Человеку и так сегодня досталось зря
А пусть не лезет со своей откровенностью! отрезал Костя. Мало ли что у кого за душой, зачем это все выкладывать в сочинении? Счастье на отметку! Бред
А сам ты что написал? спросил Генка угрюмо.
Я-то? А я вообще не лез в эту тему, она мне до фонаря! Я тихо-мирно писал про Базарова
прицепилась эта песенка к Сыромятникову и не хотела отстать.
Кончай, сказал ему Генка. Батищев прав: из-за этого сочинения одни получились дураками, другие паскудами
Почему? удивилась Черевичкина. Чего ты ругаешься-то?
Ну мы же не для этого собрались, Шестопал! продолжала метаться Света Демидова. Не для этого!
Сядь, Света, морщась, попросил Генка. Ты хороший человек, но ты сядь Я теперь все понял: кто писал искренне, как Надька, оказался в дураках, об них будут ноги вытирать Кто врал, работал по принципу У-два тот ханжа, «редиска» и паскуда. Вот и все!
Что значит У-два? заинтересовалась Рита.
Первое «у» угадать, второе «у» угодить Когда чужие мысли, аккуратные цитатки, дома подготовленные, и пять баллов, считай, заработал Есть у нас такие, Эллочка? почему-то он повернулся к Черевичкиной, которая мучительно покраснела:
Я не знаю Наверно
Что ж ты предлагаешь? обеспокоенно спросила Света.
Разойтись, усмехнулся Генка. Все уже ясно, все счастливы Видно было: с головой накрывала его печаль оттого, что к таким и только таким оценкам с неизбежностью подводила жизнь
Черевичкина спрятала в полиэтиленовый мешочек недоеденный бутерброд и стала собираться.
Михейцев был задумчив.
Костя тихонько уговаривал Риту идти с ним куда-то, она не то кокетничала, не то действительно не хотела, слов не было слышно.
А Света Демидова вдруг объявила:
Знаете что? Переизбирайте меня. Не хочу больше, не могу и не буду!.. Ну не знаю я сама, чего предлагать
Сыромятников спел персонально припев про бабку: что, хотя она и добра, самое время ее «в утиль» А потом у него и для Риты с Костей нашлось что спеть; он выдал этот куплет (из той же, похоже, песенки), ласково следя за ними, за их переговорами:
Самородок глядя сквозь него, сказала Рита.
* * *
Мельников и Наташа шли по улице. Она не поехала на своем автобусе, а он не пошел домой. Не наметив себе никакой цели, не отмерив регламента, они просто шли рядом, бессознательно минуя большие многолюдные магистрали, а в остальном им было все равно, куда идти.
Была пятница. Люди кончили работу. С погодой повезло: небо освободилось от тяжелых, низких туч, вышло предвечернее солнышко, чтобы скупо побаловать город, приунывший от дождей.
Может быть, не надо нам слышать, о чем говорили, гуляя, Наташа и Мельников? Не потому, что это нескромно, а потому, что это был тот случай, когда слова первостепенного значения не имеют. И есть вещи, догадываться о которых интереснее даже, чем узнавать впрямую. Скажем только, что идиллии не получалось, что для этого мельниковская манера общаться слишком изобиловала колючками Трудный он все-таки человек, для самого себя трудный думалось Наташе. Или это оттого, что сегодня его черная пятница, когда
Скрытая камера неподкупный свидетель.
Она расскажет о том, как эти двое не попали в ресторан с неизменной табличкой «Мест нет», и хорошо, что не попали: наличность в мельниковском бумажнике развернуться не позволяла, мог бы выйти конфуз А потом они ели пирожки и яблоки во дворике бездействующей церкви. Оттуда их скоро прогнали, впрочем, четыре старухи, вечно мобилизованные на изгнание дьявола и одоление соблазна; не нашлось у двух учителей ясного ответа на бдительный и колючий их вопрос: «А вам тут чаво?»
Потом они шли по какому-то парку и шуршали прелыми листьями Дошли до Наташиного дома; она показала ему свои окна на шестом этаже И они уже попрощались, она вошла в подъезд, но бегом вернулась и, находясь под своими окнами, звонила из автоматной будки маме, чтоб та не волновалась и ждала ее не скоро.
А потом он повел ее к букинистическому магазину, возле которого, по старой традиции и вопреки милиции, колобродил чернокнижный рынок. Здесь у Наташи зарябило в глазах от пестроты типов и страстей. А Мельников уверенно протолкался внутрь, в полуподвальный магазинчик; там главным продавцом был старый знакомый Мельникова лысый, похожий на печального сатира, в профиль еще и на больную птицу. Он спросил:
О! Кто вам сказал, что сегодня я что-то имею для вас?
Интуиция, Яков Давыдович, больше некому И потом, давно не заглядывал Как здоровье ваше?
Мальчик, не ответив, старик переключился на юного покупателя, который почти лег на прилавок, ты слишком шумно и жадно дышишь. Поднял перекладину. Иди, смотри здесь
А можно?
Я же говорю, ну! Так вот, дорогой товарищ Мельников. Как здоровье, вы спросили? Плохо, а что? На эту тему есть два анекдота, но я не хочу отвлекаться. Пробейте сорок шесть семьдесят, давайте мне чек, потом мы будем разговаривать
А книга, Яков Давыдыч? засмеялся Мельников. Раньше я хочу видеть книгу
Нет. Он глазами показал; не та обстановка, чтобы демонстрировать такой товар. Нет. Я лучше знаю, что я говорю. Сорок шесть семьдесят в кассу и не будем один другого нервировать, я же весь день на ногах!
Илья Семенович переглянулся с Наташей. Стало понятно: о безусловной ценности идет речь, придется верить на слово Вот только найдется ли у него эта сумма? Наташа успокоительно помахала своим портмоне и заняла очередь в кассу, а Мельникова этот букинист придержал:
Минуточку! Это ваша жена?
Нет, что вы
Еще нет или совсем нет? Я извиняюсь за мои вопросы, но такие девушки теперь не на каждом углу
Факт, охотно согласился Мельников и боком ретировался к кассе. Значит, сорок шесть семьдесят?
Потом он, счастливый, прижимал завернутую книгу к себе и тряс руку Якова Давыдовича (тот объявил, наконец, шепотом заговорщика, что это эккермановские «Разговоры с Гёте»! «Academia», 1934 год!).
Мне ее один писатель заказывал большая шишка, между прочим. Но расхотелось звонить ему Последний его роман я не сужу, кто я такой, чтобы судить? Но, клянусь вам, приличные люди не позволяют себе такую туфту! Или они уже неприличные Я подумал: «Нет, Яша, ни Эккерман, ни тем более Гёте уходить в такие руки не хотят» А тут вы как раз, и с такой девушкой. Она изумительно похожа на мою дочь! Всего хорошего вам, обратился он к ней напрямик. Заходите с товарищем Мельниковым
Распрощались.
Но, чудной старик, он не дал им уйти просто так.
Минуточку! Меня тут не будет с первого ноября. Но мы все утрясем: с понедельника будет Зиночка, это мой кадр, неплохо обученный; если я смогу ей вас показать, она уже будет знать ваше лицо и оставлять что-то хорошее, что вас интересует
Спасибо. А вы, значит, на пенсию?
Я в больницу, дорогой. Вы что хотели? обратился он к военному с чеком.
Вон, желтенькую. «Бумеранг не возвращается».
Ради бога. Вы хотите убить время? Вы его убьете. Завернуть?
У вас что-нибудь серьезное, Яков Давыдович? спросил Мельников, снова поймав его беспокойный птичий взгляд.
Слушайте, семьдесят один год это хороший отрезок времени? Да? Я тоже так думаю. Он сердито отложил это число на счетах. И довольно! замахал он руками, не допуская возражений, и полез на стремянку доставать для одной дамы «Семью Тибо». Там, наверху, он оглянулся еще раз посмотреть на Наташу:
Ах! Чтобы такое сходство
* * *
Ребята начали расходиться, но груз нерешенного, недосказанного словно не пускал домой, и они тащились по коридору медленно, неохотно отдирая от пола подошвы
Ге-ен! позвал Костя Генку, который пошел не со всеми, а к лестнице другого крыла. Гена-цвале!
Генка остановился. Рита и Костя подошли к нему.
Ну чего ты так переживаешь? спросила его Рита, ласково, как ему показалось.
Не стоит, Ген, поддержал ее Костя. Теорию выеденного яйца не знаешь? Через нее и смотри на все, помогает.
Попробую. Генка хотел идти дальше, но Костя попридержал его:
Слушай, пошли все ко мне. Я магнитофончик кончаю поможешь монтировать. А?
Не хочется.
Накормлю! И найдется бутылка сухого. Думай.
Нет, я домой.
А я знаю, чего тебе хочется, прищурился Костя.
Ну?
Чтоб я сейчас отчалил, а Ритка осталась с тобой. Угадал? И, поняв по отвердению Генкиных скул, что угадал, Костя засмеялся, довольный. Так это можно, мы люди не жадные, правда, Рит?
Он испытующе глядел по очереди то в Риткины, веселые и зеленые, то в темные недружелюбные Генкины глаза. На Риту напал приступ хохота она так и заливалась:
Генка, соглашайся, а то он раздумает!..
Только, конечно, одно условие: в подъезды не заходить и грабки не распускать. Идет? Погуляете, поговорите А можете в кино. Ну чего молчишь?
Генка стоял, кривил губы и наконец выдавил нелепый ответ:
А у меня денег нет.
И не надо, зачем? удивилась Рита. У меня трешка с мелочью.
Нет. Я ему должен за прокат. Сколько ты берешь в час, Костя? медленно, зло и тихо проговорил Генка.
Рита задохнулась:
Ну, знаешь! и хлестанула его по лицу. Сволочь! Псих Не подходи лучше!
Да-а протянул Костя Батищев ошеломленно. За такие шутки это еще мало В другой раз так клюв начистят Лечиться тебе надо, Шестопал! У тебя, как у всех коротышек, больное самолюбие!
Слезы у Риты не брызнули, но покраснели лоб и нос, она дунула вверх, прогоняя светлую свою прядь, и зацокала каблучками вниз по лестнице.
Генка, привалившись к стене, глядел в потолок.
Ты, Геночка, удара держать не можешь. Так учись проигрывать чтоб лица хотя бы не терять А то ведь противно!
С брезгливой досадой Костя пнул ногой Генкин портфель, стоящий на полу. И припустился догонять Риту.
Когда Генка шел не спеша в сторону спортзала, он обнаружил, что и Косте влетело теперь: Рита уединилась там, в пустом неосвещенном зале, ее «телохранитель» пытался ее оттуда извлечь, рвал на себя дверь Дверь-то поддалась, а Рита нет:
И ты хочешь по морде? Могу и тебе! крикнула она в нешуточном гневе. И дверью перед его носом хлоп!
Издали Костя поглядел на Генку, плюнул и ушел.
Выключатель спортзала был снаружи. Генка после некоторого колебания зажег для Риты свет. Она выглянула и погасила из принципа. Он зажег опять. Она опять погасила.
Настроение по обе стороны двери было одинаково невеселое. Рита придвинула к двери «козла», села на него для прочности, в полумраке напевая: «Я ехала домой Я думала о вас Печальна мысль моя и путалась, и рвалась»
А потом она услышала вдруг стихи!
читал ей с той стороны Генкин голос.
Молчание.
Еще сказала Рита тихо, но повелительно.
* * *
А Наташа и Мельников снова шли уже среди вечерней толпы, на фоне освещенных витрин Для большинства уже началась нерабочая суббота. А эти двое вели себя так, будто и у них выходной завтра. Очень основательно оттоптали ноги себе!
С другой стороны улицы радостно скандировали:
На! та! ша!
Наташа оглянулась: у Театра оперетты стояли пятеро молодых, веселых, хорошо одетых людей. Две девушки, три парня.
Наташа, блестя глазами, извинилась перед Мельниковым:
Я сейчас
И перебежала на другую сторону.
Мельников стоял, курил, смотрел.
Наташа оживленно болтала с институтскими однокашниками. Хохот. Расспросы. Она со своими ответами тянула, была уклончива, а им не терпелось выдать два-три «блока информации» самого неотложного свойства. Кое-что касалось ее близко (напрасно она делает старательно-отрешенное лицо при упоминании отдельных имен). А самое было бы клевое сманить Наташу с собой в один гостеприимный дом, где наверняка будет здорово, где ей будут рады, но есть помеха «дед», седой неведомый им очкарик на противоположной стороне