Молчишь? Нет, теперь уж читай!
Повадился мельниковский класс срывать уроки! Сейчас это выражалось в демонстративном внимании, с каким они развесили уши
Надя Огарышева читала крамольное сочинение срывающимся голосом, без интонаций:
«Если говорить о счастье, то искренно, чтобы шло не от головы. У нас многие стесняются написать про любовь, хотя про нее думает любая девчонка, даже самая несимпатичная, которая уже не надеется. А надеяться, по-моему, надо!..»
Тишина стояла такая, что даже Сыромятников, который скалился своей лошадиной улыбкой, вслух засмеяться не рисковал. Девчонки те вообще открыли рты
«Я, например, хочу встретить такого человека, который любил бы детей, потому что без них женщина не может быть по-настоящему счастливой. Если не будет войны, я хотела бы иметь двоих мальчиков и двоих девочек»
Сыромятников не удержался и свистнул в этом месте, за что получил книгой по голове от коротышки Светы Демидовой.
Надя продолжала, предварительно упрямо повторив:
«двоих мальчиков и двоих девочек! Тогда до конца жизни никто из них не почувствует себя одиноким, старшие будут оберегать маленьких, вот и будет в доме счастье.
Когда в последнее время я слышу плохие новости или чье-нибудь нытье, то думаю: но не закрываются же роддома, действуют, значит, любовь случается, и нередко, а это значит, что грешно клеветать на жизнь, грешно и глупо! Вспоминается, как светилась от радости Наташа Ростова, когда она, непричесанная, в халате, забывшая о приличиях высшего света, выносит гостям пеленку показать, что у маленького желудок наладился Здесь Толстой влюблен в жизнь и в образ матери! Кстати, именно на этих страницах я поняла, что Толстой окончательный гений!»
Светлане Михайловне демонстративно весело стало:
Ну слава богу! А мы все нервничали: когда же Огарышева окончательно признает Толстого?!
А Надя пропустила издевку мимо ушей и сказала последнюю фразу:
Я ничего не писала о труде. Но разве у матерей мало работы?
Класс молчал.
Надя стояла у своей второй парты с листками и глядела не на товарищей, а в окно, и все мотала на палец колечко волос
Ну и что? громко и весело спросил учительницу Генка.
И весь девятый «В» подхватил, зашумел облегченно и бурно:
А действительно, ну и что? Чем это неправильно?
Ну, знаете! только и сумела сказать Светлана Михайловна. Куда-то подевались все ее аргументы Она могла быть сколь угодно твердой до и после этой минуты, но сейчас, когда они все орали «ну и что?», Светлана Михайловна, вдруг утратив позицию, почувствовала себя ужасно, словно стояла в классе голая
А Костя Батищев нашел, чем ее успокоить:
Зря вы разволновались, Светлана Михайловна: она ведь собирается заиметь детей от законного мужа, от своего не чужого!
А ну хватит! кричит Светлана Михайловна и ударяет изо всех сил ладонью по столу. Край света, а не класс Ни стыда ни совести!
Потом у нее наверняка болела ладонь
* * *
Дверь кабинета истории приоткрыла немолодая женщина в платке и пальто, с пугливо-внимательным взглядом.
Разрешите, Илья Семенович?
Входите
Женщина боком вошла, подала ему сухую негибкую руку:
Здравствуйте
Напрасно вы ходите, товарищ Левикова, честное слово.
Почему напрасно? Она присела и вынула платок. Я уж не просто так, я с работы отпрашиваюсь
Не плакать надо передо мной, а больше заниматься сыном.
Но вчера-то, вчера-то вы его опять вызывали?
В дверь заглянула Наташа:
Илья Семенович Извините, вы заняты?
Он покосился и жестом предложил ей сесть, не ответив.
Я только две минуточки! жалобно обратилась родительница теперь уже к Наташе. Та смущенно посмотрела на Мельникова, села поодаль.
Я говорю, вчера-то вы опять его вызывали
Вызывал, да. И он сообщил нам, что Герцен уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию. Вместе с Марксом. Понимаете Герцен! Это не укладывается ни в одну отметку.
Вова! громко позвала женщина.
Вова, оказывается, был тут же, за дверью. Он вошел, морща нос и поводя белесыми глазами по сторонам. Левикова вдруг дала ему подзатыльник.
Чего дерешься-то? хрипло спросил Вова; он, конечно, ожидал этого, но попозже; он недопонял, почему сразу, уже на входе
Ступай домой, олух, скорбно сказала ему мать. Дома я тебе еще не такую революцию сделаю И заграницу
Это не метод! горячо сказала Наташа, когда Вова вышел, почесываясь. Левикова поглядела на нее, скривила губы и не сказала ничего. Обратившись к Мельникову, ее лицо опять стало пугливо-внимательным. И все время был наготове носовой платок.
Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила Ну выгонят его из Дома пионеров, из ансамбля этого И куда он пойдет? Вот вы сами подумайте Обратно во двор? Хулиганить?
Мельников испугался, что она заплачет, и перебил, с закрытыми глазами откинувшись на спинку стула:
Да не поставил я единицу! «Три» у него. «Три» удовлетворительно
Вот спасибо-то! встала, всплеснув руками, женщина.
Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас, взмолился Илья Семенович.
Не ради меня, нет начала было Левикова, но он опять ее перебил:
Ну во всяком случае, не ради того, чтобы Вова плясал в этом ансамбле Ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете!
Уже стоя в дверях, Левикова снова посмотрела на Наташу, на ее ладный импортный костюмчик, и недобрый огонь засветился в ее взгляде. Она вдруг стала выкрикивать, сводя с кем-то старые и грозные счеты; такой страсти никак нельзя было в ней предположить по ее первоначальной пугливости:
Память? Память это верно, плохая И речь А вы бы спросили, почему это? Может, у него отец потомственный алкоголик? Может, парень до полутора лет головку не держал, и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе доходягой дразнят!
Слезы сдавили ей горло, и она закрыла рот, устыдившись и испугавшись собственных слов.
Извините. Не виноваты вы И которая по русскому тоже говорит: память и по физике
И Левикова вышла.
Молчание. Наташе показалось, что угрюмая работа мысли, которая читалась в глазах Мельникова, не приведет сейчас ни к чему хорошему. Поэтому с искусственной бодростью сказала:
А я вот за этой партой сидела!..
Он озадаченно поглядел на стол, на нее
Извините меня, Наташа.
Он вышел из кабинета истории
* * *
и рванул дверь директорского кабинета.
Сыромятников, почему-то оказавшийся в приемной, шарахнулся от него.
Директор, Николай Борисович, собирался уходить. Он был уже в плаще и надевал шляпу, когда появился Мельников.
Ты что хотел? спросил директор, небрежно прибирая на своем столе.
Уйти в отпуск. Мельников опустился на стул.
Что? Николай Борисович тоже сел просто от неожиданности. Как в отпуск? Когда?
Сейчас.
В начале года? Да что с тобой? Николая Борисовича даже развеселило такое чудачество.
Я, видимо, нездоров
Печень? сочувственно спросил директор.
Печень не у меня. Это у географа, у Ивана Антоновича
Прости. А у тебя что?
Да так общее состояние
Понимаю. Головокружения, упадок сил? Понимаю
Могу я писать заявление?
Илья, а ты не хитришь? Может, диссертацию надумал кончать? прищурился Николай Борисович.
Мельников покрутил головой.
Это уже история
А зря. Я даже хотел тебе подсказать: сейчас для твоей темы самое время!
Прекрасный отзыв о научной работе и могучий стимул для занятий ею, скривился Мельников и, отойдя к окну, стал смотреть во двор. Николай Борисович не обиделся, лишь втянул в себя воздух, словно заряжаясь новой порцией терпения: он знал, с кем имеет дело.
Слушай, ты витамин бэ двенадцать не пробовал? Инъекции в мягкое место? Знаешь, моей Галке исключительно помогло. И клюкву повышает гемоглобин! И печенку не магазинную, а с базара
Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет.
Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог
Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.
А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?
Медицина, конечно.
Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.
Мамаша как поживает?
Спасибо. Кошечку ищет.
Что?
Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на Птичьем рынке?
Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.
Да-а Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо: А знаешь, я Таню встретил Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, удачно
Мельников молчал.
Слышишь, что говорю-то?
Нет. Ты ведь меня не слышишь.
Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь спинами друг к другу.
А ты подумал, кем я тебя заменю? рассердился Николай Борисович.
Замени собой. Один факультет кончали.
Директор посмотрел на него саркастически:
У меня же «эластичные взгляды», я легко перестраиваюсь, для меня «свежая газета последнее слово науки» Твои слова?
Мои. Мельников выдержал его взгляд.
Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: Но я тебя всегда уважал и уважаю Только любить тебя трудно Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал как-то грустно закончил он.
Ладно, не люби меня, но дай отпуск, гнул свое Мельников.
Не дам, жестко отрезал директор. На тахте оно спокойней, конечно И честность под подушку, чтоб не запылилась!
Про тахту глупо: у меня бессонница. А что касается честности да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе разрушается помаленьку и болит, ноет Не ощущал?
Что? Зубы-то? запутался Николай Борисович. Да нет, уже нет Могу дать хорошего протезиста надо?
Ты подменил тему, Коля, засмеялся Мельников. Сплутовал!
Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься
Конечно. Это тебе не шашлык, не витамин бэ двенадцать, не грелка
Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.
Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?
Бумаги?
Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: «На холмах Грузии лежит ночная мгла», а можно кляузу на соседа Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку и действительно окажется, что для нее «самое время»! Да ведь противно Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! грохотал Мельников. Вот учебник этого года! Этого!..
Николай Борисович поднял на него унылые глаза:
Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит?
Никто. Все согласны. Благодать!..
* * *
Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала:
Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали? Она перебросила на край стола листки сочинения
Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки:
Интересно!
Еще бы, с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции. Куда уж интересней: душевный стриптиз!
Я так не думаю.
(Теперь-то уж никаких сомнений: это они работу Нади Огарышевой обсуждали)
И не надо! Разный у нас с тобой опыт, подходы разные принципы словно бы согласилась Светлана Михайловна и усмешливо подытожила: А цель одна
Потом протянула еще один листок, где была та единственная, знакомая нам фраза («Счастье это когда»). И пока Наташа вникала в нее, ветеранша рассматривала свою бывшую ученицу со всевидящим женским пристрастием А потом объявила:
Счастливая ты, Наташа
Я? Наташа усмехнулась печально. О да дальше некуда Вы знаете
Знаю, девочка, перебила Светлана Михайловна, словно испугавшись возможных ее откровений. И обе женщины замолчали, обе отвели глаза. А потом с грубоватой простотой Светлана Михайловна такое сказала, что пришел Наташин черед испугаться:
Только с ребеночком не затягивай, у учителей это всегда проблема. Эта скороспелка, она взяла из Наташиных рук листочки Нади Огарышевой, в общем-то, права, хотя не ее ума это дело.
Наташа смотрела на Светлану Михайловну растерянно, земля уходила у нее из-под ног
Да-да, горько скривила губы та, а то придется разбираться только в чужом счастье
И стало видно вдруг, что у нее уже дряблая кожа на шее, и что недавно она плакала, и что признания эти оплачены такой ценой, о которой Наташа не имеет понятия
Тут оно у меня двадцати четырех сортов, на любой вкус, показала Светлана Михайловна на сочинения. Два Базарова, одна Катерина А все остальное о счастье
Тихо было в учительской и пусто.
Ты иди, сказала Светлана Михайловна Наташе.
* * *
Люди, давно и близко знакомые, узнали бы невероятные вещи друг о друге, если бы могли поменяться сновидениями!
Николаю Борисовичу, директору школы, часто снилось, как в пятилетнем возрасте его покусали пчелы. Как бежал он от них, беззвучно вопя, а за ним гналась живая, яростная мочалка почти такая же, как у Чуковского в «Мойдодыре», только ее составляли пчелы! Маленький директор бежал к маме, но попадал в свой взрослый кабинет Там сидел весь педсовет, и вот, увидев зареванного, на глазах опухающего дошколенка, учителя начинали утешать его, дуть на укушенные места, совать апельсины и конфеты; они позвали школьную медсестру, та затеяла примочки, а Мельников будто бы говорил:
Терпи, Коленька. Спартанцы еще и не такое терпели Рассказать тебе про спартанского царя Леонида?
Не очень понятно, к чему это написалось Не затем, во всяком случае, чтобы буквально снимать это все в кино! Тем более, что часто и справедливо сны советуют понимать наоборот. Вот и здесь перевертыш: хотя своих «пчел» и «укусов» хватало в жизни обоих, но в ту пятницу именно Мельников устал отбиваться от них. Без церемоний расхаживал он по этому начальственному кабинету, погруженный в себя и в свое раздражение. Не столько просил, сколько требовал помощи!
А директор, не умея помочь, просто маялся заодно с ним. Чем поможешь в такой туманной беде? Интеллигентская она какая-то, странная, ускользающая от определений Многие припечатали бы: с жиру бесится! Подмывает издевательски цитировать «Гамлета» и «Горе от ума»! Но Илью так не отрезвить: он легко подомнет Николая Борисовича на этом поле, выиграет по очкам. А попутно договорится до гораздо худшей, до реальной беды! Черт Не толковать же с ним о спартанцах, в самом деле, об этих античных чемпионах выносливости?
Шляпа Николая Борисовича брошена на диван, а хозяин ее с голодухи, видимо, настроен сейчас элегически.
Историк! произнес он с едкой усмешкой. Какой я историк? Я завхоз, Илья Вот достану новое оборудование для мастерских радуюсь. Кондиционеры выбью горжусь! Иногда тоже так устанешь Мало мы друг о друге думаем. Вот простая ведь: завтра двадцать лет, как у нас работает Светлана Михайловна. Двадцать лет человек днюет и ночует здесь, вкалывает за себя и за других Думаешь, почесался кто-нибудь, вспомнил?