Я вытащил из рюкзака блокнот и начал писать. Тема дружбы не так уж меня вдохновляла, но без десяти девять у меня были исписаны две страницы. Тротуары заливал ослепительный свет, и я, наверное, целый день мог бы там проторчать.
Ну что, прошло?
Голос раздался у меня за спиной, но я сразу узнал интонацию Лорен. Не успел я развернуться а она уже уселась рядом со мной, широко и радостно улыбаясь. Она подобрала волосы под заколку и надела темные очки, в которых стала похожей на кинозвезду. Одета она была в белую майку без рукавов и линялые джинсы.
Я про твою щеку.
Она наклонилась ко мне и осмотрела мое лицо. След от дорожного знака продержался сутки, но потом наконец исчез.
П-порядок, пробормотал я тоном, о котором немедленно пожалел.
Стыдливо, робко и раздраженно странная смесь.
Лорен была обута в тряпичные эспадрильи, мне были видны торчащие из них кончики пальцев.
Что ты здесь делаешь?
А ты как думаешь? ответил я, незаметно убирая блокнот и застегивая рюкзак.
М-м, Она, изображая Шерлока Холмса, приложила палец к губам. Я думаю, ждешь, пока откроется библиотека.
В самом уголке рта у нее была малюсенькая родинка, похожая на шоколадную крошечку.
Ну что, угадала я?
Да, б-браво.
Я улыбнулся в ответ и придвинулся к ней чуть поближе.
Ты п-прочитала книгу п-про комету Франкенштейна?
Фейерштейна, поправила она и засмеялась. Да. А тебя всё это не завораживает? Планеты, звезды, кометы?
Ну
Не то чтобы я из-за них ночей не спал.
Смотри, шепнула Лорен, вытащив из сумки книгу.
Это был толстый том в твердом переплете. На обложке название «Комета Фейерштейна» и иллюстрация, старинная гравюра. Открыв книгу на середине, Лорен прочитала:
Вероятно, увидев комету Фейерштейна, японский поэт Киоши и написал в 1616 году одно из самых своих знаменитых хайку:
Лорен ждала, что я как-нибудь на это откликнусь.
Прекрасно, да? Ты любишь хайку? Я просто обожаю.
Она смотрела на меня так, словно это был самый важный вопрос за всю историю вопросов.
Какую хайку? тупо переспросил я.
Она, не удержавшись, засмеялась, но тут же перестала и, подавшись ко мне, легонько толкнула меня плечом.
Это совсем коротенькие японские стихи, где максимально высказано в минимальном количестве слов, объяснила она. Вот, например:
Я и не з-знал, что японцы едят к-круассаны, сказал я.
Вот балда, это же я сама сочинила! Она уже второй раз назвала меня балдой. На самом деле неважно, о чём там говорится. Хотя бы и про соседскую кошку. Не это главное. Ну, давай, твоя очередь!
Что? Н-нет, н-нет, я замахал руками. И в-вообще я не м-могу, у наших с-соседей н-нет кошки.
Нет, в самом деле, меньше всего мне хотелось сочинять японские стихи посреди улицы без пяти девять утра в субботу. Лорен посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась.
Ну давай же, это легко! повторила она. Просто надо соединить мимолетные, ускользающие ощущения с более глубокими мыслями. Например м-м погоди Вот, слушай:
Вот видишь, как легко, воскликнула она и улыбнулась. Свет это одновременно и свет солнца, согревающего тело, и свет библиотеки, свет книг и знания, свет для ума. Понял, в чём фокус? Давай теперь ты!
Я надвинул козырек на глаза, чтобы не видно было, как я смутился. Она назвала меня «юношей», и мне показалось, что я перепрыгнул через ступеньку. За несколько минут я из «балды» превратился в «юношу». Было всё же чему порадоваться! Тем более что Лорен уже исполнилось семнадцать, официально она считалась почти взрослой. И она жила в Париже, училась в известном лицее. А я почти не выезжал из Фижероля. Самая дальняя моя поездка была в Овернь, автобусом, нас возили посмотреть на вулканы. Я тогда учился в четвертом классе.
Ну, начинай!
Я поднял воротник кожаной куртки, несколько секунд подумал, прочистил горло и продекламировал:
Я гордо поглядел на нее, потом сказал высокопарно, потому что хотел слегка ее подразнить:
Да, м-м видишь ли, м-м этот образ должен п-передавать бренность человеческого удела п-пе-ред лицом неотвратимости судьбы, т-так сказать
Она расхохоталась, снова прижалась ко мне плечом и не отодвинулась. Мне еще лучше стала видна маленькая родинка в уголке рта.
С тобой и в самом деле не соскучишься. А что ты, собственно, делаешь у библиотеки в девять утра в субботу?
Она сняла темные очки и теперь смотрела на меня во все глаза. У меня от этого внутри словно что-то толкнулось.
Я, собственно, з-здесь работаю, сказал я, стараясь при этом выглядеть не слишком самодовольным.
Здесь? Ты хочешь сказать, в библиотеке? удивилась и обрадовалась она.
Я кивнул.
Потрясающе! Она легонько хлопнула меня по плечу.
Убрала волосы со лба и повернула голову, чтобы взглянуть на входную дверь.
Кстати, посмотри вроде бы уже открыто.
Она вскочила и протянула мне руку, помогая встать. Две минуты десятого, тень немного отступила на площадь, и на долю секунды у меня мелькнула мысль, что Лорен была права.
Свет в конце концов нас настиг.
Если честно рассмотреть ситуацию я хочу сказать, если бы кто-то сделал моментальный снимок моей жизни, думаю, можно было бы, не принимая в расчет моего посттравматического-заикания-и-сопутствующей-фобии, назвать меня скорее нормальным человеком. Ну то есть если руки три километра длиной, дурацкий пушок над губой и голос, который без предупреждения перескакивает с октавы на октаву, это нормально. Если это так тогда да. Несомненно.
Я был нормальным.
Когда я видел в зеркале свое отражение, мне было одновременно страшно и любопытно смотреть на себя. За несколько месяцев мое тело неузнаваемо изменилось. Кости лица отяжелели, торс удлинился, а ноги стали кривоватыми, и от этого походка у меня сделалась дурацкая.
Даже комната моя и та изменилась. Стены словно бы сблизились, вытеснив последние игрушки. Теперь каждый квадратный сантиметр был заполнен стопками комиксов, журналами по серфингу и дисками моих любимых рок-групп. На стене постер «Рокки» и вырезанные откуда-нибудь фотографии гигантских волн, сделанные на гавайских пляжах или Венис Бич. Мне случалось перед сном представлять себе, что волна меня захлестнула, стена воды обрушилась на меня с адским грохотом. Как в «Цунами», рассказе, который я писал для конкурса. Как ни странно, я не испытывал ни малейшего страха. Пена оставляла причудливые рисунки на изнанке моих век, оглушительный шум успокаивал, убаюкивал, и я засыпал. Фижероль исчезал весь мир исчезал под большой белой спасительной волной. Я просыпался с ощущением, что спал под водой. Я чувствовал себя обновленным, отмытым, возродившимся. Но это всегда проходило довольно быстро.
В тот день мне показалось, будто Лорен как эта волна. Ударная волна, одновременно ощутимая и легкая. Как будто моя жизнь, вся моя жизнь по-новому завибрировала. Я видел перед собой ее улыбку, ее щеки, ее глаза, ее ноги и это было всё равно что замереть в середине волны, удерживая равновесие на гребне скорости и света.
Я вошел в библиотеку и направился в кабинет мадам Камон. На ней были очки с затемненными стеклами, а барсук на голове, похоже, чувствовал себя превосходно. В воздухе застоялся омерзительный запах вчерашнего курева. Она приготовила мне маленькую бумажку список из шести читателей, которых обслуживали на дому.
Вот. Всё как я тебе объяснила на прошлой неделе. Здесь у тебя есть имя, адрес и номер телефона, если понадобится (но я надеюсь, что он тебе не понадобится). А здесь названия заказанных книг.
Она сняла очки и выдала мне план города, на котором были помечены адреса. Ну спасибо ей, что позаботилась об этом, теперь я не рисковал заблудиться и часами искать дорогу под палящим солнцем. Когда я уже выходил из кабинета мадам Камон, она замогильным голосом меня окликнула:
Эй, ты забыл самое главное!
Она нырнула под стол и протянула мне большую корзину, до краев наполненную книгами. Там были романы, пособие по садоводству, альбом «Тигренок Момо», книга о немецкой экспериментальной фотографии, биография генерала наполеоновской армии и руководство под названием «Делайте мыло сами». Всё вместе весило тонну, и одной рукой эту корзину было не поднять.
Оказавшись на улице, я подумал, что хорошо бы мне вернуться к одиннадцати. Я прикинул, что как раз в это время Лорен выйдет из библиотеки и двинется домой к отцу. При таком раскладе у меня на всё про всё оставалось чуть больше полутора часов. «Можно успеть», решил я.
Я подошел к своему велосипеду, поднял доверху молнию на куртке и включил звук плеера на полную громкость. Берясь за руль, я увидел, как сверкает в солнечных лучах наклейка «Summer of love». Лето любви.
Да, я знаю, глуповато получается. Но мне вдруг показалось, что это не так уж плохо звучит.
Утро прошло, мягко говоря, не совсем так, как мне представлялось. Почерк мадам Камон было не так-то легко расшифровать, и мне то и дело приходилось останавливаться и спрашивать дорогу.
Дом мадам Лотрек? Да, конечно, знаю. Это на углу улицы Мальт. Налево, потом два раза направо.
Я тут же срывался с места и набирал скорость, одним глазом поглядывая на часы. Один раз налево. Два направо. Дома мелькали один за другим, и из них улица за улицей, цветник за цветником складывался план Фижероля в натуральную величину. Одни кварталы казались мне знакомыми, в другие я никогда не заглядывал. Я с удовольствием подставлял ветру лицо и, несмотря на жару было, наверное, градусов тридцать или около того, гнал так, что слегка хмелел от скорости.
Все, кому я должен был привезти книжки, оказались слегка с приветом. Мадам Лотрек насильно скормила мне целую пачку печенья и только потом отпустила. Мсье Жансак минут десять говорил мне об искусстве изготовления самодельных хозтоваров, и я едва не уснул у него на пороге. Мадам Уиллоуби («Мисс Уиллоуби, пожа-алуйста!» поправила она) встретила меня в шелковом платье с пурпурным узором и с лицом, загримированным так, словно она вот-вот выйдет на сцену лондонского театра. Мадам Гед рассказала мне, что когда-то была музой великого монпарнасского фотографа шестидесятых. А мсье Лангр явно заказал приключения тигренка Момо по ошибке, потому что, когда я протянул ему альбом в картонном переплете, он с оскорбленным видом на него уставился, а потом спросил, кто я такой и с какой стати его побеспокоил.
Я т-тут насчет б-б-б запинаясь, пробормотал я.
Бабочек?
Н-нет, насчет б-би
Билетов?
б-б-б
Разродишься ты уже, наконец?
Примерно так мы продолжали беседовать еще минуты две, потом я отчаялся, сдался и укатил на своем велосипеде.
К половине одиннадцатого я почти закончил развозить книги. Жара стояла убийственная, и я совсем выдохся. Оставался всего один читатель, которому я должен был доставить заказ, некий мсье Эрейра, он жил на окраине города. Это был самый длинный маршрут не сравнить с другими, и мне пришлось несколько раз сверяться с планом, чтобы не сбиться с пути. Дорога шла вдоль океана, но меня это не так уж радовало. Я крутил педали и не мог удержаться, чтобы не смотреть, как вдалеке образуются волны. На горизонте царило невероятное спокойствие. Ни ветерка. Солнце палило так, что мне захотелось положить велосипед на траву и броситься в воду.
Но даже думать об этом было мучительно. В голове застучало, мозг раздирали противоречия. Океан и притягивал меня, и пугал. Передо мной замелькали отрывочные, бессвязные картинки того дня. Шум волн у меня над головой. Мощь вала, который тащил меня на камни, и я не мог сопротивляться. Сильнейший удар.
Велосипед внезапно перестал подчиняться мне. Кеды соскользнули с педалей, руль вильнул, из-под колес полетел гравий. Я задыхался и дрожал всем телом. Пришлось спешиться и замереть, отведя взгляд от океана. Мне хотелось еще и уши заткнуть, чтобы больше не слышать несмолкающего шума волн. Что-то внутри колотилось, как будто мозг хотел выскочить из черепа. И воспоминания о несчастном случае продолжали меня осаждать. Крутится доска. Соленая вода заполняет легкие. Я пытаюсь закричать, но не могу.
Я бросил велосипед, сел в высокую траву, обхватил голову руками и стал ждать, чтобы грохот стих. Только через несколько минут я смог отдышаться и медленно открыл глаза. Мир перестал вращаться. Вдоль берега скользил легкий ветерок. Над головой коротко вскрикнула птица.
Как ни старался я убедить себя в обратном, доктор Франкен был прав. До выздоровления мне еще далеко.
Оставшуюся часть пути я проехал нормально, стараясь как можно реже поворачивать голову к океану. Постепенно ко мне вернулась уверенность в себе, и я спокойно катил себе дальше.
Во всяком случае, до тех пор, пока не наткнулся на Реми Мута.
Сначала я заметил его пеструю футболку и яркие плавки. Он шел на берег с доской под мышкой. Увидел меня, остановился, помахал рукой и встал прямо на пути, широко улыбаясь. Передние зубы у него были длинноваты, и это делало его похожим на гигантского грызуна.
Он спросил, что я поделываю, а когда я ему объяснил, он издал странный звук, который можно было истолковать на выбор как: 1) ехидный смешок, 2) удивленное восклицание, 3) проявление его истинной натуры наполовину человека, наполовину нутрии.
Ты работаешь в библиотеке? Ты?
Ну да, как в-в-в-видишь.
Что за дубина! Стекла его солнечных очков отсвечивали так, что смотреть было больно. Волосы у него светлые, а лицо загорелое. На майке желто-зеленая надпись: «Lets go surfing now!»[6]
Не знаю, как ты, в конце концов произнес он, с отвращением оглядев мой велосипед, а я предпочитаю развлекаться. Лето же!
Он шмыгнул носом и сплюнул в траву.
Реми Мут жил в Белькуре, это у нас в городе богатый квартал. Его отец работал в фармацевтической лаборатории, а мать заведовала домом престарелых. С ним не было никаких проблем, все учителя его любили, учился он блестяще и подавал большие надежды. Словом, полная противоположность мне.
Кстати, прибавил он, тебе не попадалась девушка, которая снимает дом Лопесов? Высокая брюнетка примерно с такой вот прической (он руками изобразил длинные волосы, распущенные по плечам). Я несколько раз катался на доске вместе с ней, но сегодня не видел, зато встретил ее отца, он странный тип. Как ее звать-то Лорен, что ли.
Глядя на меня, он жевал травинку и постукивал кончиками пальцев по своей доске. Реми Мут был из тех людей, которые всегда выглядят совершенно спокойными, но готовы в любую секунду вцепиться вам в глотку.
Нет, не з-знаю, ответил я намеренно сдержанным тоном. К сожалению.
От одного того, что он произнес имя Лорен, у меня в груди словно ледяным сквозняком потянуло.
Я улыбнулся ему такой же дебильной улыбкой и сказал, что мне пора.
Мне больше ни секунды не хотелось оставаться в обществе человека-нутрии.
Дом мсье Эрейра стоял в самом конце грунтовой дороги, на северной окраине Фижероля. Это был не просто дом, а, можно сказать, маленький замок из красного кирпича, окруженный заброшенным садом. Там всё заросло шиповником и прочими колючками. Я с трудом продрался через них, слез с велосипеда и последние метры прошел пешком.
Перед тем как позвонить, я полюбовался вьющимися растениями. Плющ и жимолость. Цветы высоко взбирались по стенам и наполняли воздух едва ощутимым ароматом. Гостей встречали две маленькие статуи над входом: греческие атлеты или что-то в этом роде. У одного в руке был дротик, другой держал диск, который больше смахивал на суповую тарелку.
Я подошел к двери и услышал из-за нее звуки пианино. Слабый ветер с океана принес с собой хоть какую-то прохладу и запах воды. Мне страшно хотелось пить, футболка прилипла к спине. Пока я шел к дому, птица на сосне залилась трелью, потом улетела к берегу.