Как твое имя?
Зачем тебе это? Хочешь, чтобы меня убили? И она пошла прочь от ограды, качая головой.
Куда пропали те две женщины и мужчина? крикнул Хоан ей вслед. Ты видела, как они отошли от этой группы и от тех, кто их охранял?
Она остановилась на расстоянии десяти метров.
Этого я не знаю, но я видела фотографа в синей форменной куртке, которому Галиб подавал какие-то знаки. Сначала он был рядом с нашей группой и снимал Галиба и двух женщин, потом спустился вниз и сфотографировал тело старой женщины, которое волны выбросили на берег. Судя по всему, Галиба это обрадовало. Он ничего не сказал, но я думаю, его устраивало, что тело выбросило на берег в это время и именно здесь.
Этого я не понимаю, ведь он убил ее. Разве не лучше было бы для него, если бы она исчезла навсегда?
Это зрелище сломало двух женщин, и это было в его интересах, я так думаю.
Ты хочешь сказать, что фотографирование его самого, двух женщин и тела убитой было устроено намеренно?
Она оглянулась и кивнула.
Но зачем? сказал Хоан. Он беженец и должен исчезнуть в неизвестном направлении. Нет никакого интереса для него быть идентифицированным.
Я думаю, что есть кто-то, кому посылали сигнал, что он жив. Но как я поняла, ты уже позаботился о том, чтобы вся Европа была в курсе событий. Поэтому немецкий фотограф, мне кажется, уже не был нужен Галибу.
Немецкий фотограф. Он был немец?
Да. Он ненадолго подошел к нам и сказал Галибу несколько слов по-немецки. Он показывал на тебя, когда ты был около тела женщины, и тогда Галиб что-то передал ему, но я не видела что.
Она вздрогнула, когда хлопнула дверь постройки, и тут же побежала. Без объяснений, не попрощавшись. Она не хотела, чтобы ее увидели.
Вопреки ее желанию, Хоан успел сфотографировать ее, когда она бежала с развевающимся платьем.
Пансионат в Никосии, расположенный в двух зданиях от улицы Ледрас, обошелся в сорок евро за ночь, так что он мог провести здесь несколько дней, не перенапрягая свой бюджет. В данный момент у него было достаточно материалов, чтобы отправить это в «Орес дель диа», но, быть может, дальнейшие поиски принесут и новые плоды.
Summa summarum[2] он получил одну хорошую наводку, по которой можно было двигаться, хотя след был размытым. Лысый, говорящий по-немецки фотограф в синей форменной куртке. Насколько помнил Хоан, он даже сделал один-два снимка этого фотографа.
Хоан положил фотоаппарат на колени и пару раз откусил сэндвич с ветчиной. Теперь, когда он перебросил все свои фотографии и в мобильник, и в лэптоп, стало безопасно копаться в файлах самого фотоаппарата. Очевидно, ему следует попытаться стать штатным сотрудником «Орес дель диа». Ибо именно благодаря ему об этой жалкой газетенке заговорили во всем мире. Это дало акционерам газеты такие хорошие доходы, что, безусловно, имеет смысл потребовать штатную должность и потом уже продолжить это расследование. Монтсе Виго вовсе не божество, поэтому какой смысл бояться требовать у него нечто само собой разумеющееся?
Хоан расхохотался, представив себе разгневанное лицо Виго. Просматривая дальше фотографии, он остановился на снимке, где был изображен немецкий фотограф.
Хоан нахмурился, потому что картинка была не очень качественной. Если не считать согнутой спины и куртки, похожей на какую-то форму, цепляться было не за что. Даже висок лысой головы был почти не виден, потому что мужчина изогнулся над телом, делая снимок.
Черт, черт, черт.
Хоан покачал головой и максимально приблизил лицо к маленькому дисплею фотоаппарата. Почему куртка воспринималась как часть униформы? Покрой? Особенный синий цвет? Черный воротник и черные обшлага или, может быть, покрой рукавов? А что, если предположить, что куртка была куплена на складе ненужного обмундирования? И был ли такой склад в городе? Хоан очень в этом сомневался.
Он открыл компьютер и стал гуглить в поисках места, где можно было купить такую униформу. По-видимому, в Никосии не было магазинов со специализацией по военному обмундированию. Не исключено, что фотограф ходил в этой куртке долгие годы, а куплена она была не в Никосии.
Хоан вздохнул и снова нашел серию фото из Айя-Напы. Он ведь снимал, когда фотограф стоял около погибших на берегу? Нет, не снимал его, вот черт, почему он не снимал?
Хоан вернулся к снимку со склонившимся над телом фотографом. Неужели никто не в состоянии помочь найти его?
Он присмотрелся повнимательнее. Пожалуй, куртка не обязательно была частью военной формы, скорее блейзер гражданского типа. Материалом была, похоже, шерсть, какую использовали во время Первой мировой войны, но настолько старой она не могла быть, а в современной армии таких и в помине не было.
Если сделать предположение, что немец купил немецкое обмундирование в Германии, то кого об этом спросить? И вообще, как «черный воротник» и «синяя форма» звучат по-немецки?
После некоторых поисков выяснилось: «schwarzer Kragen» и «blaue Uniform», так считал гугл-переводчик.
Можно приступать. Хоан стал искать и сразу же нашел массу сайтов, на которых люди обсуждали униформу всех видов и делились информацией, откуда та или другая. Он выложил свой снимок фотографа в синей куртке и написал: «Кто-нибудь может сказать, чья это форма?»
Когда он закончил, была уже ночь.
Ответ появился на дисплее следующим утром. Когда Хоан открыл глаза, он почувствовал нестерпимую жару, в глаза ему бил свет, из-за которого тени в маленькой комнате казались еще чернее. Парочка утомленных гекконов, разомлев, устроилась наверху под перекладинами штор в ожидании вечерней прохлады.
«Ich weiss nicht wie alt diese Photo ist, aber mein Vater hat so eine gehabt. Seit zehn Jahren ist er pensioniert von der Strassenbahn München. Es ist ganz bestimmt dieselbe»[3].
Женщина подписалась Гизела Варберг, немка, значит, так оно и есть.
Хоан вскочил с постели и стал делать перевод через компьютер. Ей было неизвестно, насколько старая фотография, но она узнала униформу, в которой ее отец работал кондуктором в мюнхенском трамвае.
«О боже, что мне делать, что мне делать?» заметался Хоан, потом стал гуглить: «Uniform Strassenbahn München». Хоан ожидал, что, возможно, придется искать несколько часов, но уже спустя несколько секунд сайт eBay предложит ему на продажу униформу, в точности такую, какая была на фотографе.
«Alte Schaffnertasche, Uniform, Abzeichen, Strassenbahn München Trambahn, 399,00 Euro»[4].
Голова Хоана упала на подушку. Понятно, что униформа та самая, но какого черта ему теперь делать? Прилететь в Барселону с блокнотом, полным записей и каких-то предположений, которые могут превратиться в две-три тематические статьи? Нет, этого недостаточно. Но как найти этого лысого мужчину в униформе и при встрече доказывать его связь с пропавшим беженцем, который, возможно, является джихадистом и прячется в Европе бог знает где?
В дверь комнаты Хоана постучали.
Мальчик, стоявший снаружи, несколько секунд растерянно смотрел на одеяние Хоана в виде простыни, прикрывавшей голое тело, но потом все же отдал ему конверт, лежавший в руке. Когда Хоан взял конверт, мальчик в тот же момент словно испарился. Хоан не успел даже крикнуть вслед, как тот одним махом перескочил через ступеньки и исчез.
Внутри конверта была завернутая в листок бумаги фотография.
Хоан развернул листок и, бросив беглый взгляд, понял, что в этом виноват он.
Закрыв глаза, он несколько раз судорожно сглотнул и снова посмотрел на снимок. Труп лежал на спине с перерезанным горлом и мертвыми остекленевшими глазами. Две купюры были вставлены между бледных губ. Две купюры по пятьдесят евро.
Хоан отбросил фотографию от себя на кровать и посмотрел в сторону, борясь с ощущениями тошноты. Из-за жалких пятидесяти евро эта женщина решила рискнуть жизнью и проиграла. Если он напишет, что́ именно привело бедную женщину к смерти, все обвинения будут направлены против него. Потому что яснее ясного, что, если бы он не ввязался в эту историю, она была бы жива.
Хоан посмотрел в пустоту. Но ведь он ввязался.
Он долго крутил в руке листок, потом взял себя в руки и прочитал написанный по-английски текст.
Хоан Айгуадэр, мы знаем, кто ты, но ты можешь не бояться, если будешь делать то, что мы скажем.
Иди своим путем и пиши обо всем в свою газету. До тех пор пока мы знаем, что мы впереди, мы будем давать тебе директивы, что делать. И пока ты не сдашься, мы позволим тебе жить.
И не забудь сообщить миру, что, когда мы нанесем удар, это будет очень болезненно.
Ты о нас услышишь.
Абдул-Азим, шагающий на север.
10
Асад
Асад дрожал всем телом, но что это было? Сновидение или реальность?
Он видел очень отчетливо, как его дочери стояли в дверях, одетые в платья цвета лаванды, Нелле шесть лет, Ронье пять. Изящными плавными движениями они махали ему, а заболевшая Марва стояла между ними со слезами на глазах, держа руки на округлившемся животе с третьим ребенком. Взглядом она прощалась. Это было не прощание любящей четы перед кратковременным расставанием, а безутешное расставание, которое до сих пор отзывалось в душе Асада непомерной болью; через мгновение служба безопасности Саддама посадила его в черный фургон. Происходило это шесть тысяч суток тому назад. Ночи и дни, лета и зимы, наполненные болью в бесчисленные мгновения, когда мысли вспыхивали, не получая ответа на вопрос, где же его семья. И вдруг сейчас он стоял тут, удивленный и обессиленный, перед ошеломляющей ясностью, от которой чуть не остановилось сердце. Шестнадцать ужасных лет неведенья исчезли из его сознания за доли секунды, потому что он наконец получил информацию, что они живы.
Картинка сменилась, Марва опять перед ним, но сейчас ей двадцать один год. Прекрасная, как лучезарный рассвет. Самир держит свою старшую сестру за талию и гордо улыбается. «Я не могу мечтать о зяте, который был бы лучше тебя, Заид, говорит он. От имени нашего отца я передаю в твои руки жизнь и судьбу Марвы и желаю, пусть к нам ко всем придет счастье, да будет благословен Аллах».
Она была плодовитой и верной женой. И все, о чем только маленький беженец из Ирака мог мечтать в своей жизни, осуществилось. Семь лет вместе, в полной гармонии с Богом и со всем миром, но затем все вдруг кончилось.
В полусне Асад прошептал ее имя и в ту же секунду почувствовал, как она прижалась к нему своим телом; испытав облегчение, он протянул ладонь назад и ощутил нежную кожу и тепло, жаркое дыхание спящей женщины, от которого его сердце могло то бешено биться, то замирать. Все тягостные мысли были вытеснены неудовлетворенной чувственностью и отсутствием близости в течение долгих лет; он обернулся и с закрытыми глазами вдохнул аромат женского тела. В таком полусонном состоянии его руки осторожно двинулись вдоль спины, в то время как ее дыхание становилось тяжелее и глубже. Кожа ее бедер была влажной и горячей, одним движением она повернулась и раздвинула ноги, чтобы он понял, что она восприняла его зов.
Ты уверен? откуда-то, неизвестно откуда, прозвучал ее шепот.
Асад приблизил лицо к ее лицу и ощутил, как ее горячие губы и язык с жадностью принимают его поцелуй, и ее руки скользнули вниз и разбудили его тело.
Когда он раскрыл глаза, его душили слезы, и он не знал почему. Словно это было предупреждением, что грядущий день ничего хорошего не принесет. Как ясное осознание того, что ты провалишься сегодня на экзамене, как подтверждение того, что накануне тебе поставили диагноз о неизлечимом раке или что твоя любимая изменила и бросила тебя. Как будто все в жизни рухнуло и ты погрузился в хаос. Вот так и было в этот полуреальный миг, когда он вдруг обнаружил, что, лежа на боку, смотрит на стену в квартире Розы, она сама, раздетая, рядом с ним, а в полуметре от его головы первая страница газеты с неотчетливой фотографией его давно пропавшей жены.
Такой была реальность, и Асад чуть не задохнулся.
На его плечо легла чья-то рука.
Ты проснулся, Асад? раздался тихий голос.
Роза? Он стиснул зубы и нахмурился. К таким мгновениям трудно быть подготовленным.
Что случилось? спросил он, не желая услышать ответ.
Ты потерял сознание в постели, а потом был в беспамятстве и непрерывно рыдал. Я пыталась разбудить тебя, чтобы освободить от кошмара, но безуспешно, и я заснула. Ночью мы занимались любовью, и затем ты заснул спокойным глубоким сном, невозмутимо продолжила она. Это все. Но почему ты потерял сознание, Асад? Что с тобой?
Резким движением он поднялся и перевел взгляд с ее лица на газетную вырезку за спинкой кровати.
Ты в курсе, что демонстрируешь мне своего смуглого дружка? засмеялась она.
Асад опустил взгляд и потом с чувством вины посмотрел на нее.
Я ведь не знал, где нахожусь. Ты мой лучший друг, и если бы я знал
Она поднялась на колени, по-прежнему полностью обнаженная, и приложила палец к его губам.
Тсс, глупый мужчина. Ты все еще мой лучший друг. Мы ведь никому не изменяем, правда? Мы всего лишь два верблюда, пути которых пересеклись, so to speak[5]. Она сердечно рассмеялась, но Асад не обрадовался ее шутке.
Это не так, Роза. Мне есть кому изменять, именно это так подействовало на меня вчера.
Она прикрыла одеялом грудь.
Я не понимаю, кому же ты изменяешь?
Асад встал, взял газетную вырезку и внимательно рассмотрел ее. Он много лет был верен своей любимой в надежде снова найти ее, и вот теперь, когда узнал, что она жива, в ту же ночь он отдался другой женщине.
Асад рассмотрел дату вверху вырезки. Это было всего несколько дней назад, и теперь он полностью убедился, что это В САМОМ ДЕЛЕ Марва. Она стояла в свете прожекторов, и лицо ее было искажено болью. Ему пришлось заставить себя смотреть на нее, в ее глазах было бессилие и чувство безнадежности, а по платью, висевшему на ней, и измученному лицу было видно, что жизнь ее была кошмарной. Но, несмотря на это, ему показалось, что в ней достаточно силы, чтобы защитить женщину, стоявшую рядом. Но кто же вторая? Определенно, взрослая женщина, хотя лица не было видно. «Ронья или Нелла, которые стали ростом выше Марвы?» спросил он себя.
И снова его одолели рыдания. Асад не знал, как выглядят его собственные дочери. А если здесь стоит его дочь, то где же вторая? Где Нелла, где Ронья? Кто есть кто?
11
Карл
Взгляни-ка сюда, Карл, сказал Гордон с белым, как снег, лицом. Он показал некрупное, с красноватым оттенком, выпуклое пятно на щеке. Боюсь, что это рак кожи, потому что этим летом я очень много бывал на солнце.
Карл рассмотрел поближе. Вид действительно был непривлекательный.
Насколько я могу судить, тебе лучше держать свои лапы подальше от него, я давно не видел такой мерзости.
Потерянный голос Гордона задрожал:
Не трогать, значит? Так это все-таки раковая опухоль?
Я ведь не дипломированный медик, правда? Но могу тебе сказать, что если ты его будешь теребить, то выльется море гноя, а мне здесь этого не надо. Это чертовски большой прыщ, Гордон.
Невероятно, сколько радости может появиться на лице человека при упоминании о море гноя.
А еще что-то есть? Потому что дел у меня выше головы, сказал Карл, и это не было абсолютной ложью. Потому что ему предстояло пожевать никотиновую жевательную резинку, положить ноги на стол и прикрыть глаза на время, пока на дисплее компьютера не появятся свежие новости.
Гордон постоял немного, приходя в себя, потом ответил: