Беглец - Косенков Александр Федорович 3 стр.

С микрофоном в руках я стоял посередине тихой деревенской улицы  «вел репортаж». Рядом толпились, заглядывая в камеру, босоногие деревенские ребятишки.

 Пока мы добирались до этого, затерянного в Барабинской степи поселения, я мучительно размышлял над загадкой  почему человек, которого мы во что бы то ни стало решили разыскать  сразу оговорюсь: человек сугубо городской, с высшим университетским образованием, знающий подобную «сельскую глубинку» лишь понаслышке,  подался именно сюда, в места, как говорят последние из проживающих здесь жителей, «никому теперь не нужные, неинтересные и перспективы на возрождение в ближайшие 2030 лет не имеющие». Вот что говорит о здешних местах и здешней жизни местный философ и по совместительству скотник Сергей Иванович Кузнечкин.

Камера чуть сдвинулась, и в кадре появился стоящий рядом со мной Сергей Иванович, надевший по случаю неожиданной съемки старый, но все еще добротный китель с одинокой медалью «За доблестный труд» и набором всевозможных, давно канувших в прошлое значков. Китель, впрочем, был не застегнут и из-под него выглядывала основательно поношенная грязноватая футболка с какой-то вызывающей англоязычной надписью. На голове у него была выцветшая офицерская фуражка, которую при первых же произнесенных словах он с облегчением стянул с давно не мытых волос, зажал в кулаке и затем, рассказывая, то и дело показывал ею то на заброшенные избы, то на ржавый бесколесный К-700, то на группу любопытных мальчишек, то на уходящее к горизонту заречное пространство степи и наползающие с запада низкие дождевые тучи.

 Места наши действительно полностью в настоящее время бесперспективные. Только насчет того, что неинтересные, это, прошу у товарищей зрителей извинения, полная бабья ерунда. По нашей безграмотности и отсутствию любопытства к отдаленному прошлому такое мнение происходит. Лично я наши места очень даже уважаю.

 За что?  поинтересовался я, надеясь на оговоренный ответ.

Но Сергея Ивановича Кузнечкина понесло в совершенно неожиданном направлении:

 За гордое сопротивление нынешнему положению жизни. В высоких правительственных кругах не желают нашего существования, а мы, хоть и хреново, можно даже сказать партизанским способом, но существуем. Зачем существуем? Отвечаю: любому живому существу, как от самого Господа Бога, так и по теории эволюции, положено находиться на том месте, которое родство с его душой имеет. Другими словами, называется «малая родина», которую мы здесь в полной кондиции имеем. Поэтому никакой такой загадки, господин журналист, почему Андрюха Журавлев прибыл в наши неперспективные края, не имеется. Когда у размышляющего человеческого существа наступает критическое состояние  насчет собственного здоровья или понимания дальнейшего смысла жизни, он стремится к исходной точке своего существования.

 Почему вы считаете, что именно здесь находится его исходная точка?  слегка растерявшись от напористого словесного потока Кузнечкина, спросил я.

 Да слушайте вы его больше, ботало коровье!  не выдержав, вмешалась стоявшая чуть в стороне тетка Настасья, с которой я запланировал разговор совсем на другую тему.  Начнет свою канитель молоть, тараканы со скуки помирают  ничего понять невозможно. Андрей Палыч чего и сбежал-то от нас  заговорил он его до полной потери сознания. Мы-то привыкшие уже, внимания на него не обращаем. А Андрей Палыч, человек культурный, вежливый, слушал, слушал, да и давай бог ноги. Его же до морковкиного заговенья не переслушаешь.

 Помолчи, Настасья!  строго приказал Кузнечкин.  Телезритель должен нашу истинную суть понять. Только тогда полная картина образуется.

 Ты, что ль, эту суть объяснять будешь?

 Соответственно. Поскольку тоже Андрюхе родственником через бабу Дарью прихожусь. Они, конечно, Журавлевы, а мы  Кузнечкины. Но это вполне понятное дело. Поскольку баба Дарья вторым разом за Кузьмой Ерыгиным была. А если брать в целом и общем  все мы из данной деревни происходим. У деревни какое прозвание? Журавлевка!

 Вы хотите сказать, что Андрей Журавлев из ваших мест?

 О чем и толкую! Дед его до самой войны здесь проживал, пока на фронт не забрали. Не у каждого сейчас интерес к своей родове. Но я так понимаю  если желательно смысл жизни полностью ощутить, не вверх глазей, где еще ничего толком не случилось, а вглубь, в нее матушку, где корешки наши.

И он несколько раз показал смятой фуражкой вниз, на мягкую пыль деревенской улицы.

Медленная панорама по горнице простого деревенского дома. Панорама прекращается на простенке между окнами, заставленными горшками с бурно цветущей геранью. Камера медленно наезжает на большую под стеклом раму со множеством фотографий, по которым при внимательном рассмотрении можно проследить жизнь трех, а то и четырех поколений родовы нынешних обитателей дома. В горнице пока никого. Но стол явно накрыт для гостей: в центре стоит большое блюдо с пирогами, аккуратно расставлены чашки и тарелки, бутылки с «красненьким» приткнулись к миске с огромными «сибирскими» помидорами. Рядом еще большая по размеру миска с молодой, отварной, еще дымящейся картошкой, щедро посыпанной укропом и зеленым луком.

За кадром звучит мой голос:

 Честно говоря, будь я на его месте, никогда не поехал бы в эту неведомую глубинку, откуда его деда направили в самое пекло войны, с которой тот уже не вернулся. И минуло с той поры уже более шестидесяти годков. Остальную, более или менее близкую родову, еще до того раскидало по ссылкам, стройкам, лагерям, городам и весям. И хотя в деревне Журавлевка еще многие готовы считаться запутанными родственными связями или, на худой конец, знакомствами и привязанностями, но деда нашего исчезнувшего героя здесь уже никто толком не помнит, и вряд ли Андрею сообщили о нем что-нибудь вразумительное. Тем не менее он прожил в этом доме почти два месяца. Спал в летнике, бродил по окрестной степи и колкам, подолгу сидел с удочкой у реки. Пытался помочь по хозяйству. Мужиков в доме не было, но тем не менее эти его попытки с негодованием отвергались. И, что самое интересное, в этом доме его безоговорочно считали близким и родным человеком, хотя родня они были почти никакая. Десятая вода на киселе, как говорят в таких случаях. Когда я осторожно сказал об этом хозяйке, она чуть не заплакала от обиды.

В кадре Анна Иннокентьевна Журавлева:

 Я как его увидала, так сердце незнамо куда зашлось. Вы вот на эту фотографию-то гляньте, гляньте Это дядька мой  Николай. Гляди, какой бравый. Во флоте служил. Похож?

 На кого?

 На Андрюшеньку нашего. Поставь рядом  спутаешь.

 Я бы не спутал.

 Так вы дядьку не видали. Он еще в самом начале, как перестраиваться стали, от водки дурной сгорел. Знал, видать, что жизнь теперь вконец запутается. Сколь у нас мужиков за это время сгинуло  не сосчитать. Не выдерживали таких переживаний.

Андрей Павлович как в калитку первый раз постучался, меня ровно толкнул кто. Смотрю на него, слова сказать не могу. Вижу только, что из нас, из Журавлевых. Безо всяких даже сомнений.

 Что-то подсказало, что ваш?

 Сердце и подсказало. Потом уж, как пригляделась  и повадка вся, как есть, и глаз чистый, и родинка, как у Прасковьи Ивановны, матушки моей, на правом виске. Такой еще молодой, а виски сединой подернуло. Спрашиваю:  Неужто жизнь такая, Андрюша, неудобная была? Все ж у вас в городах вроде полегче маленько?  Нет,  говорит,  тетя Аня, жизнь везде замечательная. Только её любить и понимать научиться надо. У меня, говорит, пока не очень это дело получается.

Снова панорама камеры по горнице. Но теперь за столом тесно и чинно сидят приглашенные гости. Из мужиков только Сергей Иванович Кузнечкин и председатель местного АОО  крупный сорокалетний мужчина с печальным и как бы навсегда задумчивым лицом. Остальные  женщины. Председатель встал, поднял стакан с вином и, печально глядя в камеру, сказал:

 Для меня, когда Андрей Павлович приехал, звонок прозвучал. Оттуда  и он свободной рукой показал куда-то вверх.  Объясняю, если кто не понимает. Все последние годы отсюда сплошь уезжали, а сюда  никто. Ни единого, можно сказать, человека. И хотя Андрей Павлович не задержался особо, но интерес к нашей жизни в нем ощущался, прямо скажем, громадный. Я бы даже сказал  коренной интерес. Об чем это говорит? Говорит, что перспектива все-таки обозначается, если такие люди к нам поворачиваться начинают, корешки свои, как давеча Сергей Иванович выступил, отыскивать начинают. Телевидение вот прибыло, тоже интересуется. Поэтому я, что сказать хочу? Была, видимо, мысль у кого-то изничтожить нас окончательно. Только поняли, видать, что если нас не будет, то и Россия вся на ногах не устоит. Потому что на одной ноге стоять исключительно неудобно. Предлагаю поднять стаканы за нас за всех.

Все молча подняли стаканы, не чокаясь, выпили, и тетка Настасья полным голосом завела песню:

Песню подхватило еще несколько женщин:

Подхватили все:

Остался лишь одинокий девичий голос. Пела Татьяна:

Из глаз у Татьяны текли слезы. Допев последние слова, она прикрыла рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос и, уронив табуретку, выбежала из-за стола, а затем и из дома.

В кадре я и Анна Иннокентьевна Журавлева.

 Татьяна моя, как ополоумела. Сколь уже времени, как он уехал, а она до сих пор сама не своя. Извелась девка, и мне покою нет. Легко, что ль, слыхать, как она по ночам ревмя ревет.

Машина стояла у ворот её дома. Дубовой уже сидел в кабине, отрешенно глядя перед собой. Гриша прямо из кузова снимал собравшихся на наши проводы жителей и то и дело поглядывал на грозовое небо. Сергей Иванович Кузнечкин, сидя на лавке у ворот, негромко наигрывал на гармошке «Прощание славянки». Мы с Анной Иннокентьевной стояли чуть в стороне, продолжая начатый разговор.

 Влюбилась?

 Разве разберешь теперь  может, любовь, может, тоска такая. Я ей говорю  кто он, кто ты. Чего сердце зазря рвать? Так разве в её пору слушают кого? Мужиков у нас всего девять с половиной душ, и те все, кто водкой, кто работой покалеченный. Куда молодой девке деваться? В столб телеграфный влюбишься. Так что ей в голову запало В монастырь собралась.

 За ним?

 Не знаю теперь  за ним, нет ли, а только мысль эту он ей подал. Я его спросила, когда он собираться стал, куда теперь, Андрюшенька? В монастырь, говорит, тетя Аня. С Богом совет держать. Я так и села. А она, видать, услыхала. Так он себе этот путь в испытание выбрал, а ты, дура, куда? Кто тебя в мужской монастырь пустит? Я, говорит, не в мужской, я  в женский. Вот и поговори с ней. Появился, осветил наше одиночество, и снова непогодь беспросветная. Одна теперь надежа  в город её отправить хочу, может, работу какую отыщет. Мне тогда вовсе одной оставаться.

Над самой головой громыхнул гром, ветер закрутил пыль, мальчишки побежали прятаться от дождя. Дубовой нетерпеливо поглядывал на часы, Гриша прятал камеру. Кузнечкин, как ни в чем не бывало, продолжал играть, склонив голову к самой гармони. Я, неожиданно для себя, прощаясь, поцеловал Анне Иннокентьевне изуродованные работой руки и одним махом заскочил в кузов. Машина почти сразу сорвалась с места, но я еще успел разглядеть в одном из окон дома, за цветущей геранью, грустные глаза Татьяны.

Глубокой ночью катер леспромхоза высадил нас на берег у самой стены монастыря. Мы долго шли вдоль стены, отыскивая калитку или ворота. Моросил дождь. Небо на востоке уже начинало светлеть. Мы завернули за угол и увидели под кустами ивняка небольшой костерок, у которого, сгорбившись, сидела неподвижная человеческая фигура. Подойдя, разглядели под кустами неуклюжий, без умения и радения сложенный из веток, кусков старого шифера и картонных коробок балаган. Рядом валялось перевернутое ведро, несколько пустых бутылок из-под водки; чуть поодаль стояла груженная чем-то и укрытая потемневшим от дождя брезентом тележка.

 Здравствуйте,  вежливо сказал Гриша, когда мы подошли к костерку вплотную.  Не скажете, с какой стороны вход отыскать? В монастырь.

Человек поднял густо заросшее бородой, оплывшее лицо, долго глядел на нас и вдруг закричал хриплым срывающимся голосом:

 Спасаться пришли? Грехи замаливать? Вот вам, а не спасение!  И он выставил перед собой грязный кукиш.  Не будет благодати! Прокляты и отринуты! Прокляты и отринуты! Прокляты, прокляты, прокляты!

 Уймись,  спокойно сказал Дубовой.  Тебя не про грехи, а про вход спрашивают. Перебрал, что ль, вчера?

 Пивка не найдется?  вдруг также спокойно и тихо спросил незнакомец.  Пока заутреня не начнется, все одно не впустят. Стучите не стучите. Здесь устав строгий. Отец Иоанн порядок блюдет неукоснительно. Если ждать будете, здесь пока располагайтесь. Дальше, все одно, ходу нет  топь и грязь непролазная. С другой стороны обходить надо было.

Вслед за звонарем мы медленно взбираемся на колокольню храма. Пока старый монах-звонарь разбирает веревки колоколов и поудобнее устраивается на тяжелом грубом табурете, оглядываем сверху окруживший монастырь поселок, слепящую солнечным отражением большую реку, на берегу которой расположен монастырь, видим сверху пустынный монастырский двор.

За кадром звучит мой голос:

 Ровно пятнадцать лет тому назад отцу Иоанну было видение. И тогда собрались и приехали на это место несколько священников, купили четыре огорода посреди поселка, который стоит на берегу Оби, в стороне от большой дороги. За десять лет с Божьей помощью возвели монастырь и нарекли его Свято-Никольским. И что удивительно  монастырь сегодня, можно сказать, процветает, при нем живут в труде и молитве более 500 человек, а вот поселок, недавно отметивший свое 270-летие, пустеет и вымирает. Жители за бесценок продают дома, подаются поближе к обманчивым благам городского мира. А в монастырь, слух о котором разнесся уже далеко за пределы здешних мест, едут, идут, доплывают, добираются со всех концов Сибири. И здесь уже твердо верят в пророчество, что лет через пятьдесят поселок станет исключительно монастырским  первым подобным если не в России, то в Сибири наверняка.

В кадре бродяга, которого мы встретили под монастырской стеной. Во время последующего общения мы узнали, что его зовут Вениамином.

ВЕНИАМИН: Думаете, почему монастырь именно здесь поставили? Почему отцу Иоанну видение было? Монастырь должен на костях стоять. Его первая задача  грехи отмаливать. А здесь этих косточек немерено. Ссыльных с барж сгружали в топь и в холод, и гибли они тут тысячами. Бабы, детишки, мужики. И никто их тогда не отпевал, не отмаливал. Так и лежат здесь по лесам, по болотам, по рекам. Божья Матерь это место настоятелю указала. Я тебе больше скажу  еще раньше тут капище местных язычников, селькупов находилось. Самое сатанинское место. А в поселке до сих пор ни одного двора, где бы преступников не было. Это уголовный поселок, тут все сидели. Все это спасти и отмолить надо. Поэтому и возник монастырь. Дальше его на Север православных монастырей нет.

Служба в монастырском храме. Темные и светлые лики икон, вздрагивающее пламя свечей, тихое пение певчих на клиросе. Певчие смолкли, и дьякон стал читать Евангелие.