Она запела о далёкой экзотической стране. То была пародия на модные песенки, пустячок, где «мальчик-пай» рифмовался с Уругваем. Но соблазнительная клоунесса в чулках с подвязками пела так, что её мечта волновала, даже заражала
Бердышев неожиданно стукнул о пол своей палкой, останавливая съёмку. У Анны упало сердце.
Свет слабый! рявкнул режиссёр.
Он то и дело требовал яркого контраста именно этому научился в Германии. Анна ошиблась, когда приняла его за немца, но она угадала в главном. Киностудия была наполовину германской, режиссёр успел поучиться в Берлине. Бердышев старался мыслить, как немец.
Висевшие над декорацией лампы верхнего света были спущены вниз, их перезарядили новыми электродами, вновь подняли наверх. Были заменены и проверены электроды у остальных приборов. Заодно осветители передвинули свои «пятисоточки» и «зеркалки». Свет загорелся с новой силой. Теперь дело было за актрисой. Ей предстояло повторить сеанс магии и чувственности.
Поедем, поедем поскорей, милый,
В У-руг-вай!
От раскалённых ламп выделялись тепло, газ и копоть, в павильоне повисло марево. Пекарская не видела ничего, кроме яркого света. Она знала, что только рассеивающий экран перед приборами спасает её глаза от ожогов, но эта временная слепота раскрепощала. Оставшись наедине с этим ярким светом, Анна пела и танцевала для него одного.
И благодарный свет впитал эту женственность, а плёнка сохранила её для всех: и живущих в одно время с Анной, и для ещё не родившихся. Люди будут влюбляться в неё и через много лет, забывая, что эта прекрасная актриса отделена от них временем. Вот она какая, отложенная магия кино.
Бердышев резко поднял вверх свою палку.
Хальт! Снято!
Лампы погасли. Анна посмотрела в полумрак студии, радуясь, что может снова различать людей и предметы. Её глаза слезились. Съемки шли пятнадцать часов.
Бердышев подошел к актрисе.
К сожалению, я недостаточно с вами работал
Порывшись в кармане брюк, он достал двадцатикопеечную монету, протянул её Пекарской.
Но вы хорошо сыграли. Возьмите.
На самом деле он был из русаков, коренной москвич. И «акал» очень по-московски. Когда не говорил на немецком.
В комнате задребезжали все стёкла разом, даже стакан задрожал на столе. Это низко над городом летел гигант, он на мгновение закрыл кусок неба. Из находившихся под его крыльями рупоров на московские крыши неслись звуки пламенной большевистской речи.
Рабочие и крестьяне! Вступайте в Осовиахим! Крепите! Овладевайте! Даёшь индустриализацию!
Быстро открыв раму, Пекарская успела рассмотреть брюхо самолёта и большие буквы на крыльях «Максим Горький».
Этот флагман агит-эскадрильи уже не первый раз гудел и взывал над столицей. Анну как-то приглашали полетать на нём. Рассказывали, что внутри всё необыкновенно, что это, по сути, летающий дом, где есть даже спальные места и ресторан.
Гигант пролетел, и во двор вернулись прежние звуки: хромоногий дворник Ринат стучал молотком возле сарая, из чьего-то окна пел патефон, а старьёвщик, стоя посреди двора со своим мешком, снова закричал:
Старьё берем, старьё берём. Костей, тряпок, бутылок, банок!
Возле него, как всегда, крутилась ребятня в ожидании, когда он начнёт одаривать их свистульками и бумажными мячиками на резинках.
На подоконнике благоухали цикламены. Пекарская понюхала их и улыбнулась. Почему-то именно этот аромат вызывал у неё радость, хотя в комнате было полно других цветов. Они стояли повсюду в вазах и корзинках, придавая живописности царившему вокруг беспорядку.
Даже не зная хозяйку комнаты, легко было догадаться, что здесь живет успешная, бездетная и очень безалаберная в быту молодая особа. К стене была прикреплена афиша полит-сатиры Бердышева. С неё улыбалась блондинка в цилиндре. Фильм с успехом прошёл по всей стране, афиши были расклеены во многих кинотеатрах и рабочих клубах. Анне иногда казалось, что на них изображена не она сама, а её двойник, согласившийся вместо неё принадлежать толпе.
Эти киносъёмки многое дали Пекарской. Увидев себя со стороны, она стала мягче играть на сцене. Результат принёс богатые плоды.
Лениво потянувшись, Анна достала свой маленький ежедневничек и, в сосредоточенности покусывая карандаш, записала столбиком цифры. До чего приятные подсчёты! После сложения получилось четырёхзначное число. Её доход за прошедший месяц получился больше, чем у директора, профессора и самого передового слесаря, вместе взятых.
Она захлопнула книжечку, задумчиво постояла перед распахнутым гардеробом, подвигала вешалки. Какую блузку надеть сегодня?
Выбрав брусничную, Анна порылась в комоде и небрежно бросила на кровать нечто воздушное, почти невесомое. Многие советские девушки и женщины хотели бы стать обладательницами такого же изысканного белья ручной работы. А заодно и всего остального, что находилось в комоде и шкафу Пекарской. Недостижимая мечта. Да что там советские «Где вы шьёте свои платья?» спрашивала её одна парижанка. Ou faites vous vos toileltes?
Под окном затарахтел мотор, сквозь весеннюю зелень мелькнула подъезжающая машина. Анна посмотрела на свои часики удивительно, как это Борису удаётся приезжать минута в минуту.
Она ещё раз вдохнула аромат цикламенов и поспешила на кухню. По пути ей пришлось увернуться от трёхколесного велосипеда, на котором нёсся соседский мальчик. В коридоре, как всегда, рядом с огромным сундуком сидел, занимаясь починкой чужого барахла, Акимушка тихий деревенский мужичок, родственник соседей. У него пока не было своего угла в Москве, поэтому он жил и работал прямо на этом сундуке. Рядом с Акимушкой в столбике солнечного света вились белые пушинки. Их много летало по всей квартире.
Добрый день, Акимушка.
Здрасьте, Анна Георгиевна.
Акимушка старался никому не мешать. Он даже своим молоточком стучал деликатно. Зато из-за приоткрытой двери раздавалось громогласное:
Соловей, соловей, пташечка!
Это сосед-портной сидел по-турецки на большом столе среди исчерченных мелом кусков драпа, рядом со своим «Зингером».
До революции, когда в квартире жила только семья инженера, у каждого помещения было свое предназначение: спальня, детская, кабинет, гостиная, каморка кухарки. К началу тридцатых от той инженерской семьи осталась только молчаливая старуха с чёрным кружевом на голове. Она ютилась в бывшей детской.
А всего в коммуналке проживало пятнадцать человек. Или шестнадцать, если считать с Акимушкой. Многие были выходцами из деревень. Соседи жили одной семьёй: иногда ругались, но в общем дружили. Двери никогда не запирали, праздники отмечали вместе. Собираясь за столом, пели свои песни. После «Священного Байкала» затягивали «Из-за острова на стрежень». Голоса были сильные. Обычно начинал кто-то один, к нему присоединялись хозяева и гости все, кто стеснялся петь в одиночку.
Женщины стремились слиться голосами с лучшей певуньей, мужчины вели свою партию, их проникновенные низкие ноты придавали словам значительности. Анна тихо волновалась, слушая, и удивлялась своему волнению это был совсем не её репертуар.
Кухня пахла керосином и дешёвым ширпотребным мылом. На плите кипело бельё, рядом с чаном скалил акульи зубы портновский утюг с угольями в пасти. В этом чаду лениво переругивались соседки: одна чистила керосинку, другая ощипывала курицу. Обе грозили наслать «фина» на мужей друг друга. Но в этой коммуналке фининспектор никому не был нужен. Ни соседу, который делал на продажу пуховки для пудрениц (советский парфюмерный трест «Жиркость» пуховками не заморачивался), ни семейству портного, чей глава тоже подрабатывал дома.
При появлении Анны обе женщины уважительно примолкли. Пекарская подошла к крану, налила себе воды. В своём домашнем кимоно она выглядела инопланетянкой на этой коммунальной кухне.
Анна Георгиевна, я вчера вдобавок окно ваше помыла, сказала жена портного.
Соседка сидела, расставив ноги над тазиком с перьями. У неё было румяное миловидное лицо и крепкие крестьянские щиколотки.
Спасибо, Дуся. Я заметила, что сразу стало светлее!
Пожалуйста! Вот только я рамы замучалась развинчивать. В кровь разодралась женщина показала свой обмотанный марлей палец.
Ох, я должна доплатить вам.
Дуся скромно потупила глаза.
Ну если чуть-чуть.
Раздались звонки в дверь. Короткий и длинный как точка и тире. Как первая буква имени Анна в азбуке Морзе.
Анна Георгиевна, к вам! объявила Дуся.
Да-да, Пекарская поспешила к входной двери. Это мой шофёр продукты привёз.
Борис явился с корзинкой и двумя книжками.
Добрый день, Анна Георгиевна.
На нём были неизменные сапоги из шевро, галифе из «чёртовой кожи». Его волосы разделял идеальный блестящий пробор, а глянцевая кожаная куртка попахивала касторкой. Он, как всегда, был полон достоинства.
Привез, что вы заказывали апельсины, шоколад, крекеры, сыр Ещё забрал детективы Никэд Мат и ещё эта Баскер Баскерильская собака. Вот, шофёр торжественно протянул книжки. Я обожду тогда в автомобиле?
Спасибо, Боря, я сейчас спущусь.
Через пятнадцать минут она уже легко сбегала по обшарпанной, пропахшей кошками лестнице. На каждой ступеньке зеленели патиной кольца для ковров. Они давно сделались ненужными никаких ковров и в помине не было. А ведь когда-то этот дом был вполне респектабельным. Его большие цветные окна и чугунные решётки пока сохраняли остатки своей дореволюционной красоты. Но теперь на всех дверях уродливо торчали под лепниной разнокалиберные звонки и пестрели таблички с фамилиями и указаниями: «звонить три раза», «два долгих звонка», «стучать четыре раза сильно».
Навстречу Пекарской поднималась семейная пара. Соседи заспешили уступить Анне дорогу. Она их опередила, быстро оторвав свою руку от перил.
Мужчина подобострастно поклонился, приподнял шляпу.
Здрасьте, произнёс он сквозь одышку.
Его жена поедала Анну глазами: и где эта Пекарская покупает вещи? Наверное, в каком-то заоблачном распределителе высшей категории. Там её встречают похожие на херувимов продавцы и, хлопая крылышками, увлекают в благоухающий зал. В том зале есть всё, что женской душе угодно, от парижских платьев и туфелек разных цветов до хрустальных флаконов с духами и сумочек из бархатистой замши.
И, конечно, фильдеперс. О, этот шелковистый «филь де перс», скользящая и упругая персидская нить, ни складочки на ноге! Ради него можно и от собственной души отказаться, выбросив её вместе с бесформенными советскими чулками, которые только и умеют, что собираться в гармошку.
Все в доме знали, что живут рядом со звездой. Соседи привыкли и к её шикарным туалетам, и к машине, и к часто приезжавшему велосипедному фургончику «Цветы на дом» (посыльный парнишка давно запомнил адрес артистки). Но никто не удивлялся, что она ютится в коммуналке. Да она сама не удивлялась ни Акимушке на сундуке, ни кухне с кипящим чаном, ни летающим по квартире пушинкам. Вся Москва так жила. Неприхотливые люди теснились под общей крышей, и никто никому не мешал.
На улице Пекарская улыбнулась дворнику он, прервав работу, наблюдал, как Борис открывает дверцу перед своей нарядной пассажиркой.
Здравствуйте, Ринат.
Дворник уважительно кивнул головой в бархатной тюбетейке.
Когда машина выехала на бульвар и набрала скорость, Анна подставила лицо ветерку: весна! Москва наконец сняла свою тёплую шапку, размотала пуховый платок, сбросила надоевшее пальто и спрятала зимние вещи в пронафталиненные сундуки, подальше от глаз и моли.
Улица была увешана флагами и первомайскими лозунгами. Но праздных лиц в толпе не наблюдалось. Москвичи были постоянно озабочены добычей пропитания и других благ. Девочка-подросток, перекосившись, волокла чемодан. Молодая женщина замерла возле своих больших сумок, делая передышку. Бабуля из последних сил тянула за собой внука, другой рукой прижимая к груди кульки с продуктами.
Приезжие из Средней Азии шли с мешками на спинах, тяжело переставляя ноги в мягких кожаных ичигах. Мимо них, тоже в тюбетейке, бежал белобрысый московский мальчишка со связкой книг. Только какой-то военный и его жена шагали почти налегке, держа за руки маленькую девочку в светлом летнем комбинезоне. Они подняли её вверх, и она счастливо замельтешила в воздухе пухлыми ножками.
Анна любила разглядывать московские лица, подмечая, как они меняются с каждым годом. Столица быстро прирастала людьми, все лики бывшей империи смешались в толпе.
Трое нищих показались принесёнными сюда каким-то злым ветром. Измождённые мужчина, женщина и похожий на старичка мальчик отрешённо брели, сами не зная куда, не прося ни у кого подаяния. В Москве не первый месяц ходили смутные разговоры о страшном голоде на юге, о вымерших селах и людоедстве. Трудно было в такое поверить. Газеты ничего не сообщали, а приезжих из тех мест в столицу не пропускали. Наверное, и этим недолго идти оставалось, до первого милиционера.
Борис вёл машину молча. Анна уже привыкла к тому, что её шофер становился разговорчивым только к концу поездки. Он лихо обогнал обвешанный пассажирами трамвай, но ему пришлось притормозить возле кинотеатра «Межрабпом»: впереди ползла лошадиная повозка с поднятым верхом.
Анна привычно покосилась на знакомую афишу на фасаде «Межрабпома». «Смотрите у нас полит-сатиру режиссёра Бердышева! Перед показом актриса Пекарская с джазом исполнит в фойе свою знаменитую песенку». Из-за этой песенки Анне приходилось каждый день бегать из «Аркады» на противоположную сторону Садовой.
Борис требовательно погудел извозчику.
Эй, посторонись, пережиток!
Тот немного поартачился, но уступил. Дни его транспорта и вправду были сочтены. В Москве прорыли метро, со дня на день все ждали открытия станций.
Боря, отвезёте меня вечером в «Националь»?
Шофёр кивнул. Он никогда не отказывался от дополнительного заработка и дорожил своим местом. Тем более, что автомобиль принадлежал Пекарской.
Подождать вас там?
Нет, это не нужно. Не хочу вас снова мучить, ответила Анна. В прошлый раз она и Маша Владимирова веселились на вечере джазовой музыки в «Национале» до четырёх утра.
Но вот завтра приём в американском посольстве, оттуда попрошу меня забрать.
Борис снова кивнул и, вспомнив что-то, показал на газету, которая лежала на сиденье.
Анна Георгиевна, в «Вечёрке» про ваш новый спектакль написано.
Хвалят или ругают? оживилась Анна, протягивая руку за газетой.
Ни то, ни другое, ответил Борис. Пишут, что американки с вами выступают. Одеты во фраки и цилиндры.
Интерес в глазах Анны пропал. Она мельком посмотрела на картинку с иностранными артистками и бросила газету обратно.
А, это просто американских циркачек добавили! По сценарию у нас с ними соревнование.
Мои сестра и шурин всё мечтают на ваше представление попасть. Надоело, говорят, влачить скучное существование. Вдруг захотелось им чего-то непостижимого, большого и впечатлительного. С меня пример берут, сказал Борис, сосредоточенно вглядываясь в дорогу. Ведь я им всё время говорю поднимайте свой кругозор!
Пекарская улыбнулась и в который раз дала себе обещание записывать за своим шофёром. Нельзя быть ленивой, когда такие жемчужины сами в руки сыплются. Вот Серёжа Иварсон давно украл бы у Бориса парочку-другую выражений.