Там до четырёх работает поликлиника, где бесплатно можно сдать, сказала Лера, смотря на экран ноутбука. Успеешь?
Зараза, раздосадовано произнёс я. Не, точно не успею. Там делов с этими бузотерами до позднего вечера.
Ну а если за сутки сдадим? Чего там, денек всего, не убудет.
Не вариант. Мне Димка рассказывал, что у него знакомый за сутки сдал ПЦР, а его прямо на стойке регистрации развернули, мол, за двое суток минимум.
Эх, и что делать будем?
Езжайте вы с Родей, сдавайте, бесплатно же, в конце концов. А я тогда где-нибудь рядом с работой его платно сдам, по электронке потом результаты пришлют. Платные-то обычно допоздна работают.
Уверен?
Ну а что делать-то Я тогда машину тебе оставлю, чтоб с Родей тебе не таскаться, а сам в метро.
Хорошо, поблагодарила она меня и поцеловала в щёку.
В тот день мне и поступил звонок от Игоря Павловича, сообщившего мне ужасную трагедию спустя пару часов после того, как я прибыл в отделение. Так произошло, что он был прямым свидетелем случившегося и без проблем согласился рассказать мне, как все произошло.
Мы сидели с ним в полупустом участке; внутри все давно ушли в отпуск или, в преддверии праздника, сачковали прямо на рабочих местах, раскладывая пасьянс или торча в телефонах. И только мы с Игорем сидели в запертой комнате и курили сигарету за сигаретой. Он даже выпить мне предложил, но я отказался. Какая тут к черту выпивка.
Супруга твоя, Артём, (мы уже договорились с ним перейти на «ты»), никаких правил не нарушала, ты я думаю, и сам это знаешь. А вот дурень этот малолетний эх. В общем, на мосту том строительные работы велись, меняли ограждения. На соседней улице эти митинги проходили, может, слышал про них. Вот и выбежал один из этих сопляков на проезжую часть, от ОМОНовцев удирал. Нёсся как ошпаренный, бежал среди грузовиков и тракторов и, видать, растерялся, да и выскочил на дорогу, а там жена твоя его в последний момент заметила, руль вывернула и всё в реку. Как назло, туда, где ограждение меняли. Я-то все это видел, стоял на встречке, как раз по вызову на этот самый митинг
Я молчал, представляя себе, как это могло произойти.
А Игорь тем временем продолжал пересказывать случившееся, а я невольно представлял себе в голове этот ужас.
Вот Лера резко выворачивает руль и на мгновение машина становится неконтролируемой. В эти секунды в салоне тихо, она настолько сосредоточена, что закричать просто не хватает сил.
Красны форд замер на считаные секунды и передней частью сначала медленно, а затем быстро наклонилось вниз, сменяя безоблачное небо в лобовом стекле на заснеженный лед. И только лишь когда Родя закричал «Мама!», она поняла, что сейчас может произойти нечто ужасное.
Она потянулась к малышу, попыталась его отстегнуть, но едва она коснулась ремня, как её дёрнуло вперёд, и она почувствовала, как машина летит вниз, прямо на ледяную корку Москвы-реки.
Все случалось так быстро, но в то же время так медленно. Родя не понимает, что происходит. Он напуган и тихонечко плачет, дёргая ручками из стороны в сторону.
Когда бампер Форда проломил лёд, обнажив непроглядную водяную тьму, она поняла это конец. Конец для нее, но не её сына. Материнский инстинкт вывел из состояния шока. Она попыталась высвободить Родю из автокресла, пока тот плакал, не переставая, но ремешок заклинило, он никак не хотел отстёгиваться. Авто тем временем медленно шло ко дну, Лера дрожащими руками боролась с неподдающимся ремешком, попутно пытаясь успокоить плачущего малыша, шепча ему, что всё будет хорошо. В конце концов она психанула, как следует выругалась и, бросив напрасные попытки освободить сына из плена автокресла, взглядом начала искать свою сумочку. Ее перепуганные глаза метались то к бардачку, то под ноги, то на заднее сиденье, но сумка как под землю провалилась.
Ну где ты, сука? Где ты?!
Она протиснулась между кресел к пассажирским местам, посмотрела вниз и наконец увидела сумку на коврике возле левой дверцы. Именно в этот миг все окна Форда заскрипели и покрылись трещинами, предупреждая, что времени осталось в обрез.
Лера, с трудом дотянувшись указательным и средним пальцем до ремешка сумки, сумела её подцепить и придвинуть к себе. Вернувшись на место, она, не раздумывая, принялась выбрасывать из неё всё: паспорт, косметичку, влажные салфетки, ключи.
Всё хорошо, сыночка, всё хорошо
Маамаа, тянул малыш, широко раскрыв рот. Маамоочкаа
Не выдержав давления, окна машины окончательно треснули, и в салон хлынул поток ледяной воды. Лишь на мгновение Лера отвлеклась от сумки, убедиться, не чудиться ли ей вся эта вода, а потом продолжила упорно рыться в вещах. Но то, что она искала, никак не желало попадаться ей в руки. Она взвизгнула, несколько раз ударив ладонью по приборной панели, но, дав себе секунду перерыва, продолжила поиски.
Вода уже касалась её коленей. Она ощущала прикосновение холода к её животу, бёдрам и груди.
Наконец в её пальцах оказался заветный швейцарский нож, который она носила с собой в сумке все это время, но, поскольку совершенно им не пользовалась, давно забыла, где именно тот лежал.
Половина салона меж тем уже была затоплена.
Она обернулась к Роде и обомлела. Из воды торчала лишь светленькая макушка её мальчика. Ручки, искаженные водой, барахтались из стороны в сторону. Лера поднырнула и увидела, как сын открыл рот и глотал воду. На кону была каждая секунда. Она принялась разрезать ремень; делать это приходилось одновременно быстро и аккуратно, дабы не поранить мальчика. Кажется, прошла вечность, прежде чем ремень лопнул и дал ей освободить сына из трижды проклятого автокресла.
Мириады ледяных игл вонзились в её тело. Она не помнила, как ей удалось вылезти из салона с малышом в руках, а уж тем более не помнила, как сумела проплыть пару метров, прежде чем её схватил Игорь и вытащил к берегу.
Не будь льда, спрыгнул бы вниз, глядишь, помог выбраться заранее, с досадой произнес он. А так пришлось до конца моста бежать, затем вниз на набережную, потом по льду а там уж сам понимаешь.
Игорь потушил бычок в пепельнице и сразу же выудил из пачки новую сигарету.
Захлебнулся парень. Я его пытался откачать, как нас учили, все делал правильно, но там уже без толку все было он закурил дрожащей рукой. Я много конечно на дорогах повидал, но такое Её потом два мужика здоровенных еле оттащили от тела, вцепилась в него как кошка, кричала, что не отдаст. Я уж потом, когда с ней поговорить с ней узнал про тебя. У неё истерика, она двух слова связать не в состоянии, вот я и попросил ее мобильник, тебе позвонить. Вот так вот
Сигарету он по итогу не докурил и с натянутой ухмылкой потушил ее, как следует раздавив.
Вот блядь, сложится же так, а? продолжал он. И все в один день, как заговор какой. Ограждение меняют, и митинг этот, чтоб его Верить после этого начинаешь во всякое нехорошее
Я не знал, что ответить. В голове у меня как пленку заело и из раза в раз воспроизводило случившееся. Игорь будто бы уловил это и не мешал мне, тихо сидя в сторонке и наблюдая в окно.
А что с этим, который на дорогу выскочил? наконец поинтересовался я.
Мой собеседник тяжело вздохнул.
Смылся он. Из-за всей этой суматохи, на него и внимания потом не обратили. Но ты не переживай, найдем, сам знаешь, как это у нас устроено: камеры проверим, свидетелей поспрашиваем Найдётся гад.
Спасибо тебе, поблагодарил я его уже немного погодя, собираясь уходить. За то, что пытался Я не смог договорить.
Не надо. Не благодари. Он положил мне руку на плечо. Держитесь. Если будет нужна какая помощь, звони. Я тебе скину СМСку.
Как и любой другой человек на моём месте я, разумеется, не поверил, что Роди больше нет. Я был твердо убежден, что это какая-то злая шутка и отчётливо запомнил свою первую встречу с Игорем на месте аварии, сообщившему мне тогда ещё кратко о случившемся. Услышав эти слова, я захотел ему сломать челюсть. Наброситься на него и вцепиться в глотку и раз и навсегда дать ему понять, чтобы он не смел так шутить со мной. И лишь вечером того же дня прибыв в морг я убедился, что он не соврал. Под хлопчатобумажным покрывалом, который приподнял работник морга, я увидел своего сына. Не похожего на него ребёнка, не какого-нибудь клона, а своего сына с родинкой на шее слева, родимым пятном возле локтя и бледным шрамом на среднем пальце правой руки: год назад он порезался, пытаясь помочь маме собрать осколки разбитого стакана.
Из морга я молча проковылял к выходу на улицу, сел на ступени, несмотря на мороз, вытащил пачку сигарет из кармана, дрожащими руками выудил одну, но та упала в сугроб, так и не оказавшись у меня в зубах. Я тихо плакал и все вспоминал Родю, его ребяческую улыбку, его звонкий голосок и первую попытку выговорить слово «компьютер».
Лере, несмотря на незначительные ссадины и синяки, пришлось хуже. За все ее недолгое пребывание в больнице я не отходил от нее ни на шаг, с ужасом ожидая ее пробуждения после очередного вколотого ей укола успокоительного, чувствуя себе при этом совсем как тогда, три года назад, когда должен был рассказать ей про операцию.
Когда она проснулась, то сразу стала плакать. Я крепко обнял ее и принялся утешать, держа при этом так сильно, словно боялся, что конец этих объятий ознаменуется нашей разлукой.
Самым горьким было осознание того, чем именно по-настоящему является для Леры гибель её единственного сына. Единственного и последнего.
Леру выписали через пару дней. За всю дорогу она не проронила ни слова, дёргая левой ногой и грызя ногти.
Зайдя в квартиру она, не снимая обуви, направилась в детскую, открыла дверь и застыла. В отличие от меня, в ней еще теплилась призрачная надежда, что все это есть не что иное, как длительный кошмар или чья та злая шутка. Только вот, увы, это было не так.
Кроватка была застелена, мягкие игрушки, разбросанные на полу, теперь выглядели потерянными и опустошённым. Лера медленно подошла к кроватке, прижала пушистого зайца с лентой, лежавшего рядом, и тихо заплакала.
Лера.
Уйди. Она усиленно, даже одержимо гладила зайца по ушам.
Я не стал сопротивляться, молча закрыл дверь и ушёл в подъезд курить. Там, на лестничной площадке меня встретил сосед, который, откуда-то уже узнав про наше горе, выразил свои соболезнования.
И началось
Кажется, за всю мою жизнь телефон не разрывался от звонков так часто, как за прошедшую неделю. Слова утешения от знакомых и друзей мне казались пустыми. Особенно тошно было вылавливать среди их соболезнований намеки на то, что Лера молодая и обязательно родит ещё ребёнка. Если б они только знали
Каждое упоминание о сыне вонзилось в меня толстой, отравленной иглой. Эти два дня были сущим кошмаром, и я знал, что они продлятся еще долгое время, прежде чем хоть немного уляжется. Если вообще уляжется.
Я старался держать себя в руках, в первую очередь ради Леры, которая спала вот уже сутки в соседней комнате. Сейчас она как никто другой нуждалась в любви и заботе.
Глава 6. Похороны
Родители Леры приехали через три дня после случившегося. На плече тёщи висела большая кожаная сумка; у тестя старенький потертый чемодан в одной руке, а в другой кучка полиэтиленовых пакетов с выцветшими рисунками и с чем-то увесистым внутри. Судя по их скарбу, к нам они прибыли надолго.
Лера их не встретила. Когда мы все втроем зашли в комнату, она сидела возле кроватки и тихо напевала себе под нос. Почему-то именно тогда я понял, что она ещё не скоро оправится. Да и можно ли вообще оправиться после подобного?
Потом я наблюдал, как Марья Павловна крепко прижимала к груди дочь. Борис Степанович же отрешенно стоял рядом и с виду места себе найти не мог.
Пойдем чайку́ что ли попьем, Тём, подсказал мне тесть. Пусть одни побудут.
Когда мы зашли на кухню я услышал вибрацию телефона и подумал, что сейчас меня ждет очередная порция соболезнований, выслушивать которых уже не было сил.
Возьмёшь? спросил Борис Степанович.
Я махнул рукой, мол, ну его к черту и полез за коробкой с чаем.
Вибрация прекратилась, но через несколько секунд началась заново.
Да ёшкин кот выругался я и в итоге взял телефон в руки.
На дисплее я увидел неизвестный номер.
Плевать, подумал я и принял вызов.
Слушаю, сказал я хмурым голосом и, дав сигнал тестю, что сейчас вернусь, вышел в коридор.
Тёма? Это ты? голос показался мне отдалённо знакомым.
Кто это?
Это папа, Тём.
Я едва сдержался, чтобы не бросить трубку и не послать его куда подальше.
Чего тебе?
Я знаю, что произошло. Послышалось, как он шмыгнул носом. С Родей Я Артём, почему ты не позвонил? Почему сразу не сказал мне?
Как ты узнал?
Это не важно, ответил он мне. Почему ты не позвонил?!
В голосе его я услышал отчётливый упрёк, что меня слегка выбило из колеи.
С чего это вдруг? тут и я начал смело огрызаться. Я перед тобой отчитываться не обязан, ясно? Тебе до меня никогда не было дела, а уж до Родиона и подавно.
Это неправда.
Не корчи из себя дурака. Единственный, кто тебе был дорог все это время это ты сам и бутылка водки.
Артём, давай не будем об этом. Хотя бы сейчас
Не указывай мне, понял? Я тебе уже не мальчишка.
Пожалуйста, выслушай меня. Я тебя очень прошу.
Не собираюсь я тебя слушать. И вообще, не звони мне больше никогда.
Артём!
Я бросил трубку.
Он попытался ещё несколько раз дозвониться, но я сбрасывал вызов, а потом и вовсе добавил его номер в черный список.
Днем тёща стала настаивать на поход в церковь, чтобы поговорить с батюшкой. По её словам, он каким-то чудом должен был помочь Лере и мне. Я сразу же отказался. С Богом во всех его проявлениях я был не в ладах, сколько себя помню. Лера тоже стала артачиться, и тогда тёща плюнула, да просто предложила дочери прогуляться по парку.
По итогу я и Борис Степанович остались в квартире одни. Едва Лера с тёщей вышли за порог, мы с ним открыли окно и закурили. Курить жуть как хотелось, а бегать постоянно в подъезд не было ни сил, ни желания.
Мы с ним сухо обсудили тему Коронавируса, волна которого спала этим летом, а на замену ей пришла вторая, еще более опасная; поговорили о футболе, в целом о спорте и лишь один раз он упомянул внука, заметив рисунок карандашом, закреплённый магнитом на холодильнике. На нем была изображена Лера: фигура у неё была в виде треугольника синего цвета (наверное, так он пытался изобразить её любимый свитер), руки ниточки держали какую-то штуку, которую при близком рассмотрении можно было определить, как микрофон. Вместо рта был чёрный кружочек, видимо так он пытался показать, что мама поёт.
Родя рисовал? спросил тесть, указывая на холодильник.
Я молча кивнул.
На мгновение на лице старика появилась ухмылка от рисунка, чудно́е изображение Леры и впрямь не могло не вызвать улыбки, однако та вскоре растворилась, вновь сменившись тоской.
Тяжело Лерку такой видеть, начал зять, затянувшись сигареткой и хмыкнув, добавил:
Помню, как мы по выходным к Машиной бабке в деревню ездили под Воронежем, ну там картошку копать, огурцы сажать, одним словом по хозяйству помогали. Бабка там была уже в возрасте, девятый десяток сменила, да и с головой у неё был бардак. Вот и Лерку брали с собой.
Бардак с головой? уточнил я.
Ну, вроде как, деменцией это называют? Забывалась часто, глупости всякие говорила, ругалась Но была совершенно безобидной.
Он подвинул к себе миску и стряхнул пепел, после чего продолжил:
Вот Лера там по участку и носилась, бегала, рот постоянно красным от только что съеденной малины был. В общем, шкодила по полной. Она даже сдружилась с местной пацанвой и подначила их яблоки таскать для неё у соседей. Помню, как застали мальчишек за воровством, ругани было столько, всю деревню на уши подняли! Мальчишкам ремня всыпали, и никто из них не признался, что их Лерка надоумила яблоки-то тырить. Видно, стыдно им было сознаться, что девчонка ими помыкала. Мне это Лерка уже потом рассказала, когда постарше стала.
Я улыбнулся, представив себе эту картину, правда тяжело верилось, что Лера могла подобное учудить.
А потом в один день её как подменили, лишив себя прежнего задора в голосе, продолжил тесть. Хмурой она стала, часто в комнате запиралась, почти не разговаривала, разве что сама с собой. Мы с матерью и поговорить с ней пытались, и узнать в чём дело без толку. Она стала в позу и молчала, вообще нас бойкотировать и просила оставить одну, даже до ругани доходило. Мать она так и матом даже посылала