Когда замуж, Инка? - Кабалкин Аркадий Юрьевич 7 стр.

С пешеходного перехода видна изогнутая крыша Пекхэмская арка. Мне приятно видеть, что снова действует моя любимая Пекхэмская библиотека, освободившаяся наконец от строительных лесов,  сердцевина здешней общины.

В детстве меня водил сюда отец, чтобы спасти от тяжелой атмосферы у нас дома. Он учил меня старательности, тогда как мать всегда требовала только успехов. Наверху, в детской читальне, мы с ним устраивались на «бобовом пуфе», и я читала вслух книжки Жаклин Уилсон.

Ступив на переход, я вспоминаю мамино эсэмэс и возвращаюсь в африканский супермаркет, за толченым ямсом. Теперь можно поспешить к ней. По пути я размышляю, как заговорить с ней об Алексе.

У маминой двери она живет в трехэтажной квартире, сохраняющей приличный вид, благодаря чему местный совет никак не соберется ее снести,  мне в нос бьет запах сушеных лангустов. Услышав громкое и хриплое мамино пение, я тороплюсь захлопнуть дверь, чтобы избежать соседских жалоб; о моем появлении оповещает, кроме стука, бренчание железной таблички на двери.

 Зачем так хлопать?  доносится из кухни мамин голос.  Или ты поступила на службу в эмиграционное бюро?

Я закатываю глаза и тороплюсь избавиться от пальто: оставляю его на вешалке, рядом с картиной голубоглазым Иисусом.

 Здравствуй, мама.  Я сгибаю колени это традиционное приветствие у народа йоруба и отдаю ей пакет. Она сует туда нос и хмурится.

 Ты купила дорогой сорт.

 Извини.  Я тру затылок.  Ты сейчас занята, мам?

 Твоя сестра в гостиной,  говорит она, не слыша меня.

 Кеми здесь?  Я расширяю глаза. При всей любви к сестре мне не хочется обсуждать при ней свою личную жизнь, и немудрено: она на пять лет моложе меня и уже замужем.

 Что с того?  удивляется мама.

 Ничего, я подожду.

Она удаляется в кухню, заставляя меня прижаться к поломанному комоду, который она упорно отказывается выбросить.

 Рада тебя видеть, Инка!  говорит Кеми.

Я раскрываю ей объятия. От нее пахнет какао-маслом.  Как я погляжу, твой животик растет с каждым днем!

Она радостно похлопывает себя по животу, и мы дружно хохочем.

 Чем занимаешься?  спрашиваю я, снимая пушинку с ее коротких выпрямленных волос.

 Рассматриваю детские фотографии. Хочу понять, как будет выглядеть мой младенец.  Она кивает на горку, на которой теснятся, сражаясь за место, десятки семейных фотографий. При виде отцовской фотографии на проигрывателе у меня стискивает горло. Он худосочный, как и я, с кожей цвета кофейных бобов. Кеми пошла в мать: такая же пышная, шоколадного цвета.

Когда папа умер, мне было десять лет, а Кеми только пять. Его погубил рак простаты.

Пока папа был жив, он был для меня центром вселенной, утешителем, лучшим другом. Он старался, чтобы я была заметной. В младших классах меня изводили за слишком темный цвет кожи, обзывали «собачьей какашкой». Я никому не жаловалась и плакала под одеялом, но папа всегда находил для меня правильные слова. «Ты красавица,  твердил он мне.  Никому не позволяй в этом сомневаться, Инка. Помнишь, что я тебе говорил?» И я бормотала сквозь рыдания: «Полуночное небо так же красиво, как рассветное».

Я часто гадаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы папа был еще жив. Хотя не уверена, что смогла бы попросить у него совета о личной жизни.

 Как делишки?  отвлекает меня от грустных мыслей Кеми.  Мама говорит, тебя повысили.

Я изумленно разеваю рот.

 Да, она теперь у нас вице-президент,  подхватывает мама, появляясь в гостиной. У меня отчаянно колотится сердце.

 Ух ты! Поздравляю, сестрица!  Кеми бросается меня обнимать.  Клянусь, ты этого заслужила. Когда вступаешь в должность? Чем именно тебе придется заниматься?  Она увлеченно задает вопросы и не обращает внимания на мое состояние.

 Сссспасибо  выдавливаю я, отчаявшись унять сердцебиение, и кошусь на мать, которая присоединяет зарядку к телефону.  Пройдут две-три недели, прежде чем я начну. Это больше смена названия, чем что-то по-настоящему важное. Жаль, что тебя вчера не было. Как прошел ужин в честь дня рождения матери Уче?

Кеми уже отвечает, когда наша мама, на счастье, покидает комнату и больше нас не слышит. Я готова прервать Кеми и вывалить всю правду, но спохватываюсь: хочу ли я этого? Все, чего я от ее добьюсь,  это гримаса вины и сочувствия. Можно подумать, что с момента помолвки Кеми все мои неприятности происходят по ее вине! Терпеть не могу, когда она ходит вокруг меня на цыпочках. Знаю, по этой самой причине она и не задает мне вопросов про личную жизнь, хотя мне, собственно, нечего было бы ей ответить. Кроме того, она теперь не отходит от матери, так что мне ничего не стоит держаться в сторонке.

 Как вчерашняя помолвка?  интересуется Кеми, поглаживая свой живот.

Я тут же вспоминаю Феми и Латойю.

 Было весело Слушай, ты помнишь эту фотографию?  Я распахиваю стеклянную дверь и хватаю первое попавшееся фото. На нем 11-летняя Кеми в черном балетном трико. Она была тогда светлее, чем теперь, с огромными торчащими косичками.

 Прекрати  Кеми отнимает у меня фотографию.  Посмотри на мои волосы. Мамина работа!

 А поза-то, поза!  смеюсь я.  Нам полагалось выступать на сцене. Помню, ты была лучшей в классе.

 Мама не была в восторге от моих способностей,  возражает Кеми с потешной гримасой.

 О чем ты говоришь? Она считает тебя прекрасной актрисой.

 Не болтай, Инка. Он знала, что мне грош цена. У меня был «недостаточно академический стиль»,  иронизирует она.  Знаешь, что она сказала, когда я получила по драме «отлично»? «Какой в этом толк?»  Это произносится с неподражаемым нигерийским акцентом.

Я морщусь. Мама всегда отдавала предпочтение точным наукам. Не знаю, почему, может, потому, что сама она работала медсестрой, а папа инженером. Когда Кеми сказала ей, что хочет стать преподавателем драматического искусства, она ее не одобрила.

«Я думала, это у тебя хобби»,  сказала она Кеми с удрученным выражением лица. Лучше бы призналась, что считает дочь чокнутой.

В детстве я понимала, как болезненно Кеми воспринимает мамины восторги от моих школьных достижений, и была ее заядлой болельщицей. Я помогала ей разучивать роли, старалась не пропускать ее спектакли, особенно когда на них не приходила из-за занятости мама.

 Что ж, зато теперь мама тебя одобряет,  говорю я, беря следующую фотографию. На ней Уче и Кеми в день их традиционной свадьбы. Кеми выглядит как триумф стараний свадебного салона Bella Naija: вся в кружевах и в тесьме, с царским веером из перьев в руках. Уче ей под стать: струящийся халат с широкими рукавами, бусы из фальшивой слоновой кости.

 Ооо!..  Кеми кладет голову мне на плечо. Мы молча смотрим на фотографию.

 Папа гордился бы тобой,  говорю я шепотом. Кеми сжимает мне руку.

 Так, теперь твоя очередь.  Возвращаясь в сегодняшний день, она берет другую фотографию моего выпуска.  Ты только посмотри, Инка, какие длинные у тебя были волосы!

 А потом она взяла и оболванилась!

Мы вздрагиваем. Мама возвращается, одергивая на себе халат.

 Дайте взглянуть.  О на тянется за фотографией и напряженно в нее вглядывается.  Вот это длина!  произносит она с нескрываемым сожалением, качает головой и хмурится, косясь на меня.  Чего ради ты остригла волосы, Инка? Так тебе шло гораздо больше.  Она тычет пальцем в фотографию.  А теперь у тебя мальчишеская прическа.

 Мама!..  Кеми закрывает лицо ладонями.

 Что не так?  Мама выпячивает губы.  У тебя свои предпочтения, у меня свои. Я предпочитаю длинные волосы. Длинные! Между прочим, Инка еще не замужем.  Так Напрасно я надеялась, что она избегнет слова на «з».  Будь она замужем, как ты, то могла бы носить любую прическу.

 Мама!..  повторяет Кеми, подчеркивая интонацией, что это унизительный разговор.

Я качаю головой.

 Думай что хочешь, мама. Знаю, тебе не нравится моя прическа.  Я возвращаю фотографию на место, не обращая внимания на виноватое выражение лица Кеми. И тут я кое-что замечаю.  Что я вижу?  Я со сладкой улыбочкой беру старую фотографию родителей. У папы на ней внушительная шевелюра «афро», у мамы тоже что-то в этом роде.

 Разве это длинные волосы?  Я ехидно сую фотографию ей под нос.

 Брось!  Мама машет рукой.  Тогда была такая мода.

 Между прочим, вы тогда еще не были женаты!  кричу я. Кеми смеется.  По словам тети Дебби, это фотография вашего знакомства. Расскажи, куда он тебя водил? Он нервничал? Мог разговаривать?

Мама отнимает у меня фотографию.

 Слишком много вопросов, Инка. Как придешь, обязательно засыпаешь меня вопросами, как будто ты репортер.  Она ставит фотографию на место и заслонят собой горку.

Вечно она так: не желает разговаривать о папе и вообще о прошлом, вечно затыкает мне рот. Знаю, она бывает суеверной: не любит разговоры о мертвых. Но это другое, это же папа!

 Между прочим, еда почти готова, осталось только приготовить ямс.  Мама утирает лоб, и я решаю поговорить с ней после еды.

 Я накрою на стол,  вызываюсь я.

 Нет, Инка, лучше помоги мне на кухне.

Я поворачиваюсь к Кеми: обычно помощница она.

 Я тоже могу,  говорит та.

Мама качает головой.

 Скажи мне, Кеми, кто здесь беременная, ты или Инка?

На плите томится красное рагу со шпинатом. Мама льет из чайника кипяток в кастрюлю с ямсовым порошком и сует мне деревянную лопатку.

 Займись ямсом!  командует она.

Ничего себе! Я почти никогда не готовлю нигерийскую еду.

 Чего медлишь?  кричит она. Я подступаю к плите, сжимая лопатку, как туалетный вантуз, и погружаю ее в кастрюлю. «Это то же самое, что картофельное пюре»,  подбадриваю я себя.

 Начинай!  командует мама.  Не стой столбом. Для чего тебе руки?

Я приступаю к делу: вращаю лопаткой. Кастрюля так трясется, что я боюсь, как бы она не опрокинулась.

 Не жалей сил!  приговаривает мама, заглядывая мне через плечо.  Ну же, Инка! Разминай хорошенько!

Я послушно ускоряюсь, послушно не жалею сил. Не знаю, откуда они только берутся. Меня уже прошиб пот.

Как ни печально, этого недостаточно.

 Ты такая британка!  Мама отодвигает меня в сторону и сама встает к плите.  Хотела бы я знать, что будет есть твой хуз-банд? Чем ты будешь потчевать своего муженька?

 Готовить буду не только я.

Мама неодобрительно цокает языком.

 Не вздумай кормить его курицей с жареной картошкой!

Мне смешно. В детстве я как раз любила курицу с картошкой. До сих пор позволяю себе баловство захаживаю в фастфуд «Чикен Коттедж». Согласна, иногда я этим злоупотребляю.

 Дай мне три тарелки.  Мама справляется с ямсом в считаные секунды. То, что только что смахивало на белую кашицу для грудничка, превращается в овальный ком нежнейшего теста.

Я делаю, как мне велено: достаю из буфета три разные тарелки. Мама ставит их на морозильник и кладет на одну горячий ямс.

 Мне совсем немножко,  прошу я.

 Немножко?  передразнивает она меня и кладет мне порцию размером со страусиное яйцо.  Ты совсем тощая, Инка. Тебе надо поправляться. Взгляни на сестру!  Она начинает раскладывать рагу.  Одна ее ягодица больше твоих обеих!

Я со стыдом тяну вниз полы кардигана.

Тарелки полны. Я ставлю их и миску с мыльной водой на поднос.

 Убери ложки!  приказывает мне мама.  Ешь руками! Нава о![10] Ты такая британка!

Что поделать, если ты родила меня здесь

Я собираюсь нести поднос в гостиную, но мама останавливает меня, кладя руку мне на плечо.

 Инка,  обращается она ко мне чуть слышно,  не хочу на тебя давить, но, Бога ради, обдумай предложение тети Функе, не упирайся! Абег[11], приходи завтра в мою церковь.  Она выглядит такой отчаявшейся, что мне становится смешно.

 Приду,  отвечаю я беззаботным тоном. Это по крайней мере спасает меня от долгого разговора.  Но с одним условием, мама: пусть это останется между нами. Я серьезно!  Я озираюсь.  Кеми тоже не надо об этом знать.

Мама послушно прикладывает палец к губам, потом изображает широкую улыбку.

 Спасибо,  говорю я и отодвигаю служащую дверью расшитую занавеску.

 Господи Иисусе, благодарю Тебя!..  восклицает моя мать.

Проповедь

Воскресенье

Рейчел создала беседу с рискованным названием «Я выхожу замуж, сцуко!».

Мы поем хвалу Иисусу. Спасибо, Господи. Мы поем хвалу Иисусу. Спасибо, Господи.

Кажется, паства часами распевает одно и то же, потом хор постепенно стихает, песнопение завершается.

 Поаплодируем им.  Пастор Адекейе подходит к кафедре.

Под аплодисменты паствы хор покидает сцену.

Мне не верится, что я здесь, в церкви Всеобщего Радушия, по прошествии невесть скольких лет. С другой стороны, именно здесь меня ждет встреча с тем, кого я назначила своим бойфрендом. Утром, приняв душ, я перебрала свой унылый гардероб, кое-что примерила, сделала несколько селфи, чтобы легче было принять решение. В итоге польстилась на красочность и выбрала водолазку цвета фуксии и узкие джинсы-варенки.

Перебирая свои фотографии, я слабо надеюсь на то, что он не заметит, какой у меня плоский зад.

 Повторяйте за мной!  От голоса пастора Адекейе я подпрыгиваю и упираюсь взглядом в экран проектора. Пастор харизматический персонаж, щеголяющий в ботинках из крокодиловой кожи.

Словно готовясь к торжественной речи, он одергивает свой блейзер и грохочет:

 Это мой год!

 Это мой год!  вторит ему паства.

Пастор Адекейе укоризненно кривится и замирает на месте.

 Что это было? Вы уснули? Я сказал: «ЭТО МОЙ ГОООООД!»  Он уже рычит, паства копирует его рык, сжимая кулаки.

Я тяну шею, выискивая глазами тетю Дебби, но в церкви слишком много народу.

 Я скажу вам одну вещь.  Пастор Адекейе идет к другому краю сцены.  В этом году Бог желает вам благодати, вы знаете это? Он желает осыпать вас милостями. ФИНАНСОВЫМИ.

Толпа рада это слышать, все, растопырив руки, кричат: «Аминь!»

 Аминь,  произношу и я, пусть и с опозданием в целую секунду. Теперь, став безработной, я бы нашла применение лишним денежкам о нет!.. Сдалась Алексу безработная! Уволена по сокращению штатов Уверена, он поймет.

Пока пастор Адекейе переходит на противоположный край сцены, я гадаю, каков Алекс собой. Носит бородку? Запустил щетину? Чисто выбрит? Или отрастил вавилонскую бороду?

Мне опять не удается додумать свою мысль до конца.

 Он хочет одарить вас крепким здоровьем!

 Да, пастор!  выкрикивают сразу несколько человек.  Свидетельствуйте!

 Некоторым из вас Он дарует детей.

 Аминь!

 А некоторым  Пастор Адекейе держит драматическую паузу.  Некоторым будут дарованы внуки!

О да, мама это оценит. Можно подумать, что она прыгнула в бассейн, не умея плавать: разводит руками, сейчас забарахтается.

 Аллилуйя!  кричит она так, что у меня звенит в правом ухе.  Даруй мне внуков, и побольше!

 Это относится к тебе,  шепчу я на ухо Кеми, наклонившись к ней. Она прыскает и пытается меня ущипнуть. Лучше бы рядом с мамой села она: она регулярно посещает церковь Всеобщего Радушия и, наверное, привычна к маминым причудам.

Пастор Адекейе потеет на сцене и утирает лоб мятым платком.

 Хо-хо-хо, вот вы и проснулись!  смеется он.  А для некоторых из вас  Он вдруг умолкает.  Вряд ли вы готовы это услышать.

 Говорите, пастор! Говорите!

 Что ж, раз вы просите  говорит он с улыбкой.  Кое-кого среди вас Бог намерен одарить хуз-бандом!

Паства сходит с ума. Именно так! Они топают ногами, машут руками. Маму сотрясает дрожь. Ее разбирает «лихорадка Джеймса Брауна», как я это называю: она начинает говорить на неведомых языках.

Я давлюсь от смеха. Далеко не все присутствующие женщины одиноки. Это означает, что многие из них подняли гвалт, радуясь за своих одиноких дочерей.