Знакомый Бланка объяснил:
Коллега, вам нужно пройти переподготовку, да? Вы возьмите письмо, от вашего центра с просьбой о прохождении вас у нас повышения квалификации по тематике «Клиническая трансфузиология». Да? И приезжайте. Я вам дам отличного куратора и счет на оплату. Как только деньги поступят, да? Можете приезжать. Обучение будет идти с отрывом от производства, согласитесь. Потому освободитесь у себя на две недели. Говорящий помолчал с минуту, две недели это восемьдесят учебных часов, да?. Так как вы сотрудник Антона Семеновича, то мы вам сделаем скидку.
Гарин усмехнулся. И там есть словоблуды. Зачем нужны эти смысловые выверты? Неужели нельзя говорить коротко и ясно? Он встречался часто с такими вот подтверждалами, которые разговаривают, будто спорят и сами себе сказанное подтверждают. Не чистая речь. Он удержал себя от передразнивания.
Я понял, ответил он коротко, как бы вопреки манере собеседника, который, кажется, не умел говорить емко без лишних слов, спасибо. Завтра я буду у вас. К какому часу?
Ну, смотрите сами, или к восьми утра, согласитесь, пока я не ушел на конференцию, да? Или к двенадцати, когда я приду с обхода. Адрес вы знаете? знакомый Бланка уже начал произносить адрес, но Гарин оборвал его:
Знаю. Я приеду к семи сорока пяти. Спасибо, чем дольше Жора с ним разговаривал, тем короче хотелось использовать фразы.
Вот и хорошо. До встречи молодой человек. Привет Антону Семеновичу.
Знакомый Бланка говорил с каким-то странным акцентом, заменяя некоторые звуки «о» на «у», и у него вышло «мулудой чуловек».
Гарину приходилось встречаться с такими словоблудами. Он это качество назвал мозговая диссоциация, и то, что его собеседник оказался заместителем директора крупного НИИ удивляло. Часто такие люди были крайне несобранными и не пунктуальными.
Самая сложная задача в нарождающемся капиталистическом обществе, это определить цену работы или услуг. С товарами как-то проще, стоимость сырья и всех затрат на производство штуки чего либо, а вот как определить, сколько стоит учебный час повышения квалификации? Как определить цену знаниям? Все нормативы советского времени устарели, а новые еще не определены.
Сумма за обучение в первой половине девяностых назначалась «от балды», не сколько это реально стоит, а «сколько я хочу или могу с тебя получить». По принципу: мне нужно сто рублей, если хочешь поучиться плати.
Так и в случае с Гариным, он приехал в ЦОЛИПК- как еще с советских времен назывался НИИ переливания крови, как и обещал к семи сорока пяти, переоделся в халат, чтобы не задавали ненужных вопросов младшие научные работники, операторы ведра и швабры, и постучал в кабинет знакомого Бланка ровно в семь сорок пять.
Вуйдите! послышался уже знакомый голос.
Весьма колоритный мужчина невысокого роста с орлиным профилем, и выкаченными глазами встретил Гарина.
Это вы? спросил он, не уточняя, кто вошел.
Это я, подтвердил Жора.
Вам наду принести письму из Минздрава, да? О том, что вам предуставляется квота на бесплатное лечение. И мы пуложим вашу маму в гематулогию.
Вы меня не за того приняли, усмехнулся Жора, я Гарин, от Антон Семеновича Бланка, мне нужно пройти повышение квалификации по переливанию крови.
Владелец орлиного носа нисколько не смутился.
А, бувает. Письму привезли?
Гарин отдал заверенную Бардиным бумагу.
Орел-мужчина лихо подмахнул ее и, возвращая, добавил:
В бухгалтерию отнесите, вам дадут счет на уплату, да? И с пунедельника приезжайте, я заведующего утделением переливания предупрежу о вас.
Никто заведующего ОПК не предупредил, и визит Гарина в понедельник к восьми сравнили со снегом с ясного неба. Пока все решилось, он просидел в коридоре вместе с донорами до полудня.
Жора не взял с собой никакой книги и снимал раздражение дыхательной гимнастикой у раскрытого окна. Он терпеть не мог не пунктуальности и расхлябанности. Руководитель такого уровня не должен быть раздолбаем. Но, видимо, в НИИ это никому не мешало.
Он припомнил плотника из фильма «Человек за бортом» в исполнении Курта Рассела. «Ничего, потерпи две недели и ты больше не увидишь ни этого орла, ни сам институт».
Однако, Орел-мужчина, видимо перегруженный делами, и оттого рассеянный начальник, индивидуальную программу для Гарина все-таки сделал и куратора назначил действительно превосходного.
Гарин, когда его увидел, сразу обозвал «Инженер Карасик»27, потому что новый учитель был похож на актера, исполнявшего роль в фильме «Вратарь» 1936 года, он даже очень похоже немного заикался.
Две недели прошли в напряженных занятиях, Гарин давно столько не писал, а чтобы получить пакет необходимых инструкций, он с бумагами летел к себе в центр и вечерами копировал их на ксероксе.
За две недели он должен был освоить материал минимум шести месяцев.
Куратор Васильев каждый день ему приносил журналы из личного архива. Там статьи. Все, что касалось крови и методам лечения через воздействия на кровь.
К концу первой недели Гарин подготовил и положил перед Марком проект отделения переливания крови, исходя из вероятной потребности центра в препаратах и компонентах. Частично чисто аптечная работа, потому что ОПК должно было контролировать поставки в отделения не только препаратов крови, но и кровезаменителей. А это бутылки и специальные пластиковые мешки. Значит, нужен был склад и особая бухгалтерия.
Марк, сам же давший задание, от Гаринского энтузиазма оторопел, как и от сметы на необходимое оборудование. Он весьма смутно представлял себе, что будет нужно для ОПК, ну там, шкафы, холодильники оказалось, он и десятой части не знал.
Ты, вот что, сказал Бардин, читая служебную записку, давай шаг за шагом. Сначала, сделаем то, что нужно для открытия сосудистой хирургии. Помещения я тебе конечно, дам и выгородку в торце здания, поставим, кстати, продумай, что тебе там еще надо, туалет, и прочее. Вспомни, как мы БИТ сделали ничего лишнего, но все что нужно было. Двести квадратов хватит?
Лучше триста, сказал Гарин. Процедурная нужна, лаборатория и склад, а еще ординаторская и знаешь, я думаю, нужен второй врач.
Дай тебе палец, всю руку отхватишь!
Так для дела же. Ты мне поручил, вот я и делаю, да? вспомнил он «Орлиный нос».
Бардин выкатил на Жору глаз.
Ладно. Вижу, ты не зря ездил. Готовь список процедур, которые планируешь делать и цены прикинь за них. Что у тебя с рекламой?
На пару месяцев зарядил. Но надо бы найти человека на замену. Я два дела не потяну. Пострадают оба, да?
Ты чего? Прикалываешься?
Вспомнил того знакомого Бланка, что ты дал. Все время сам себе поддакивает.
Ладно, повторил Бардин, покупаем сперва холодильники и морозилку. Заключай договоры с отделениями переливания крови и станциями. Хочешь сам заниматься заготовкой?
Нет, быстро ответил Гарин. Не хочу. Да и нельзя. Заготовкой крови могут заниматься только государственные учреждения, частным нельзя. Мне нужно, чтобы врачи заранее планировали запросы по крови. Я буду заказывать.
Так неожиданно Гарин вдруг стал заведующим отделением, да не абы какого, а переливания крови. То есть одного из ключевых в любом хирургическом стационаре. И ничего, что сам он не мог заготавливать кровь, забот ему хватило и с обеспечением кровью остальных отделений.
Он припомнил, как еще в Калинине, которому уже вернули прежнее название Тверь, на лекции он зарекся хоть когда-нибудь связаться с переливанием крови и этой профессией. Судьба словно издевалась над ним, не позволяя ему заниматься тем, о чем мечтал, и принудив взять дело, от которого шарахался.
Часть 3 Трансфузиологи вопреки.
Глава 9. Ворчун и Милана
Милана Роганцева медсестра. Женщина молодая, симпатичная, не глупая, одинокая мама.
Заинтересовавшись ее фамилией Жора раскопал странную информацию, что Роганцевы обрусевшие выходцы из Французской Бретани и потомки рода Роганов или Роханов, древнего герцогского рода известного еще со времен первых крестовых походов. Кто-то из Роганов во время царствования Павла-первого приехал в Россию и оставил потомство Рогановых и Роганцевых.
Гарин выбрал ее за умение попадать в любые вены иглами любого диаметра и прекрасный почерк. Старшая сестра гинекологического отделения не хотела ее отдавать. Проблему решили два букета роз: старшей сестре, заведующей отделением и только-только появившиеся конфеты фабрики Коркунова. В конце концов, она же не в другую клинику ушла, просто на другой этаж. Захочет, вернется.
Милана слушала Гарина, пока он посвящал ее в должностные обязанности, молча осмысливая, что ей нужно будет делать. Он сказал, что кроме обычной зарплаты процедурной медсестры ей будет еще надбавка за работу с кровью, и она, не сводя глаз с лица Гарина, сказала «да». Как если бы тот предложил ей выйти за него замуж.
Гарин давно заметил, что если он смотрит женщине в глаза и говорит уверенно, то те соглашаются с ним, что бы он ни говорил. Он старался не злоупотреблять этим своим талантом, но для дела иногда использовал.
Например, когда договаривался насчет рекламы. Прием это срабатывал не на всех женщин, но с большинством удавался.
И вот теперь, когда он искал сотрудницу, то выбор оказался не прост. Пришлось опять, как говорил отец «включить эффект Казановы». Убедить хорошую медсестру перейти в свое отделение это нужное дело.
Главными талантами Миланы, кроме умения попадать в вену, которое Гарин в ее исполнении сравнивал с искусством, были еще исключительная аккуратность и точность. Если бы она не стала медиком, то могла бы стать бухгалтером. Ее не отвращала работа с большим количеством цифр и записями. Кроме этого она имела прямо таки патологическое пристрастие к уборке. Она не переносила складки на постелях и пятна, если их быть не должно.
Пока Милана занималась созданием «бухгалтерии» нового отделения, Гарин пошел к Марку и заручился его согласием, насчет приема на работу еще одного врача. И вполне конкретного, знакомого им обоим ординатора из БИТ кардиологии, с которым Марк проработал около трех лет Федора Михайловича Ворчуна.
Ворчун, по его личному утверждению, «сбежал» с кафедры профессора Отверткина, где прослужил чуть больше двух лет ассистентом после окончания института.
Фамилия у Феди Ворчуна оказалась необычная из-за бестолкового паспортиста, который выдавая паспорт деду Федору Епифановичу Воргуну, перепутал буквы Г и Ч из метрики, заменив одну на другую, написание в прописном виде очень похоже.
Дед же, получив такой паспорт, к началу двадцатых годов решил не исправлять ошибку, особенно, когда метла репрессий, захватившая древний купеческий род Воргунов, пролетела мимо его головы.
Во всех анкетах он указывал происхождение «рабочий», которым и был в действительности, потому что по молодости лет в шестнадцать вдрызг разругался со своим отцом, ушел из дома сперва на фабрику, а оттуда на фронт в Красную армию. Демобилизовавшись по ранению, в двадцать первом году он поступил в институт геодезии и картографии. Когда окончил учебу, с двадцать шестого по тридцатый служил землемером в Поволжье, затем устроился в организацию с названием Центрморпроект, и улетел с партией в Сибирь на рекогносцировку будущей линии электропередач между Хабаровском и Владивостоком. Некоторые электростанции по плану ГОЭЛРО28 еще только строились, но линии от них уже были спроектированы и требовали прокладки сперва на картах, затем и на земле. Так дед Федор Евграфович Ворчун уходил от бдительного ока ЧК, ОГПУ и НКВД. Никаких диверсий или вредительств он не замышлял, но, как говорят: «Береженого Бог бережет», чем меньше на глазах, тем меньше внимания компетентных органов.
В сороковом году, оставив семью в Москве, он в последний раз уехал на Дальний восток, где весной сорок первого года, приняв баньку, покурил на солнышке, обдуваясь ветерком.
Он в тот день крепко простудился, и с воспалением среднего уха, был отправлен во Владивосток, где после трех операций скончался от абсцесса мозга, похоронен на Морском кладбище.
Отец же будущего сотрудника ОПК медцентра ЭСХИЛЛ, Михаил Федорович в то время пребывал в четырехлетнем возрасте, отца своего практически не помнил. Семья сводила концы с концами, жила бедно. После войны, окончив семь классов средней школы, Михаил Ворчун подтянув единственные штаны, поехал и подал документы в первое МАПУ29. Вступительные экзамены он сдал, а на медкомиссии председатель, прочитав диагноз «Дистрофия 2 степени», врач опытный, ощупав костлявые конечности Миши Ворчуна, сказал: «Кость крепкая, а мясо нарастет. Кормежка все исправит»!
Обритый на лысо, одетый в форму с погонами МАПУ-1, Миша впервые в жизни получил тарелку борща с мясом, котлету с картошкой и большой ломоть ржаного хлеба.
Спортивную форму он набрал довольно быстро. А оттопыренные уши как то сами собой прижались на фоне округлившихся щек и больше не выпирали из-под фуражки.
Окончив МАПУ с серебряной медалью, Михаил Федорович был распределен в академию им Фрунзе, окончив которую, получил назначение в казахскую степь, строить одну из площадок полигона 10 на побережье озера Балхаш близ полустанка Сары-Шаган. А затем его перевели в Байконур, где в это время шло грандиозное строительство первого космодрома и проводились испытания баллистических межконтинентальных ракет. Ввиду особой секретности никто из родных не знал ни профессии его, ни места службы.
Как и отец, он не таскал с собой молодую жену, оставив ее в Москве по требованию руководства. В шестидесятом у них родился будущий врач. А спустя два месяца капитан Михаил Федорович Ворчун погиб вместе с маршалом М.И. Неделиным на испытаниях при взрыве ракеты Р-16 на Байконуре30.
Молодая вдова не скоро оправилась от горя. Когда Федору исполнилось семнадцать, она познакомила его с неплохим человеком, ей тогда было тридцать шесть. Сын Федор пожал плечами, буркнув:
Вам жить, я-то чего?
И поступил в медицинское училище. Потом отслужил в армии, по квоте дембеля поступил в институт, а проявив себя весьма талантливым исследователем в СНО31, был приглашен ассистентом на кафедру Аскольда Эдуардовича Отверткина, где честно пытался доказать в научной работе несомненную пользу ихтиенового масла, а по настоящему, ненавистного всеми детьми СССР известного рыбьего жира, в профилактике атеросклероза.
Запах рыбьего жира у Ворчуна вызывал тошноту. Поэтому, кое как отслужив два года ассистентом, он сбежал в БИТ к Марку Бардину, испытывая невыразимое удовольствие от реальной помощи кардиологическим больным.
Еще в институте, студентом он женился на однокурснице, а как женился, переехал жить к жене.
Нового мужа матери он отчимом не считал, отчасти потому, что был к моменту его появления в семье уже достаточно взрослым и никакого отношения этого человека к своему воспитанию не признавал. Он любил мать, уважал ее выбор, но чтил память об отце, которого знал только по ее воспоминаниям, как большого, красивого и очень доброго. Потому что никаких фотографий со службы отца в доме не было, кроме нескольких официальных снимков в форме, с однокашниками из МАПУ и Академии.